Культурология

Введение «Картина мира» средневекового человека

Средние века… При мысли о них перед нашим умственным взором вырастают стены рыцарских замков и громады готи­ческих соборов, вспоминаются крестовые походы и усобицы, костры инквизиции и феодальные турниры — весь хресто­матийный набор признаков эпохи. Но это признаки внеш­ние, своего рода декорации, на фоне которых действуют люди. Каковы они? Каков был их способ видения мира, чем они руководствовались в своем поведении? Если по­пытаться восстановить духовный облик людей средневеко­вья* умственный, культурный фонд, которым они жили. то окажется, что это время почти целиком поглощено гу­стой тенью, отбрасываемой на него классической антич­ностью, с одной стороны, и Возрождением — с другой. Сколько искаженных представлений и предрассудков свя­зано с этой эпохой!) Понятие «средний век» (medium aevum), возникшее несколько столетий назад для обозначения пе­риода, отделяющего греко-римскую древность от нового времени, и с самого начала несшее критическую, уничижи­тельную оценку — провал, перерыв в культурной истории Европы,— не утратило этого содержания и по сей день. Говоря об отсталости, бескультурье, бесправии, прибегают к выражению «средневековый». «Средневековье»— чуть ли не синоним всего мрачного и реакционного. Ранний его пе­риод называют «темными веками»;, Но Оксфордский словарь английского языка распространяет выражение Dark Ages уже на все средневековье.

Подобное отношение к средним векам, до известной сте-ueim объяснимое в XVII и XVIII веках, когда молодая бур­жуазия, готовясь’к открытой борьбе против феодализма, идеологически развенчивала эпоху господства дворянства и церкви, давно лишилось всякого оправдания. ‘Не следует забивать, что именно в средние века зародились европей­ские. нации и сформировались современные государства, сложились языки. Но которых мы до сих пор говорим. Мало того, к средневековью зосходят многие из культурных цен­ностей, которые легли а основу нашей цньг.лиззции При всех контрастах связь и преемственность этих культур несомненны.

‘Однако было бы односторонностью видеть в средних веках лишь «детство» европейских народов, подготовитель­ную ступень к новой истории,— прежде всего, они имеют самостоятельную историческую ценность. Немецкий историк прошлого столетия Леопольд фон Ранке утверждал: «…каж­дая эпоха находится в непосредственном отношении к богу». В идеалистической форме Ранке высказал очень верную и глубокую мысль: каждая эпоха интересна и важна сама по себе, независимо от ее связей с последующим ходом исто­рии. В самом деле, мы изучаем историю прошлого не только для того, чтобы понять, как из него образовалось настоя­щее, то есть не только, так сказать, телеологически. Позна­ние различных эпох истории, в том числе и отдаленных и, может быть, не связанных с нашим временем прямо и явно, дает нам возможность увидеть в человечестве как единство, так и многообразие. Обнаруживая повторяемость в истории, сталкиваясь ее все теми же потребностями и проявлениями человека, мы глубже понимаем структуру и функциониро­вание общества, законы его движения. Сталкиваясь же с различиями и многообразием форм жизни человека в дру­гие периоды истории, или в иных цивилизациях, культур­ных регионах, мы вернее постигаем свою собственную само­бытность, наше место во всемирно-историческом процессе. Таким образом, равно необходимо знание общего и индиви­дуального, единства и многообразия.

Историческое познание всегда так или иначе представля­ет собой самосознание:"нзучая историю другой эпохи, люди не могут не сопоставлять ее со своим временем. Не в этом ли в конечном счете и заключается смысл истории культуры? Но, сравнивая свою эпоху и цивилизацию с иными, мы ри­скуем применить к этим иным эпохам и цивилизациям наши собственные мерки. В какой-то степени это неизбежно. Но следует ясно представлять себе опасность, сопряженную с подобной процедурой. То, что современный человек считает основополагающей ценностью жизни, могло ведь и не быть таковой для людей иной эпохи и иной культуры; и наобо­рот, кажущееся нам ложным или малозначительным было истинным и крайне существенным для человека другого об­щества. В известном историческом анекдоте Лаплас, разъясняя Наполеону систему движения небесных тел, ответил на вопрос императора о том, какую роль он отводит в этой си­стеме творцу: «Я не нуждался в подобной гипотезе». Дей­ствительно, наука нового времени обходится без перводвигателя, высшего разума, бога, творца, как бы эту сверхприродную силу ни называть. Ho мы ничего не поймем в средневековой культуре, если ограничимся соображением, что в ту эпоху царили невежество и мракобесие, поскольку все верили в бога,— ведь без этой «гипотезы», являвшейся для средневекового человека вовсе не гипотезой, а постула­том, настоятельнейшей потребностью всего его видения мира и нравственного сознания,, он был неспособен объяс­нить мир и ориентироваться в нём. Ошибочное с нашей точ­ки зрения не было ошибочным для людей средневековья, это была высшая истина, вокруг которой группировались все их представления и идеи, с которой были соотнесены все их культурные и общественные ценности.

Понять культуру прошлого можно только при строго историческом подходе, только измеряя ее соответствующей ей меркой. Единого масштаба, под который можно было бы подогнать все цивилизации и эпохи, не существует, ибо не существует человека, равного самому себе во все эти эпохи. Между тем именно убеждения, что человеческая при­рода, и в частности психология, представляет собой кон­станту на протяжении всей истории, придерживались даже крупнейшие историки XVIII и XIX веков. Исходным пунк­том своих «Всемирно-исторических размышлений» Я. Бурк-хардт избрал человека,