Контрольная работа по дисциплине Культурология На тему: «Ритуал и его роль в культуре» СОДЕРЖАНИЕ Введение………………………………………………………………..2 1. Стереотипизация поведения………………………………………..3 2. Особенности организации информации – ритуальный текст……..7 3. Ритуал и другие формы поведения………………………………..11 4. Функции ритуала……………………………………………………19 Заключение…………………………………………………………….22 Список литературы……………………………………………………23 ВВЕДЕНИЕ Ритуалы существуют не только в сфере религии, как об этом можно подумать. Символические действия пронизывают все области человеческой культуры. Ритуал — сильно стилизованный и тщательно распланированный набор жестов и слов, исполняемых людьми, особо избранными и подготовленными для этого. Ритуал обладает символическим значением Он призван драматизировать событие, вызвать у зрителей благоговейный трепет. Принесение человека в жертву языческому богу — яркий пример ритуала. Ритуальные действия основываются на мифологических и архетипических темах, выражают их содержания символически, полностью вовлекают человека и вызывают у него ощущение возвышенного смысла и в то же самое время опираются на представления, соответствующие духу времени. Ритуал – это неотъемлемое и важное средство организации общественной жизни. Ритуалы – прежде всего это видимое действие лица или лиц, призывающих всех, кто присутствует, обратить внимание на какое-либо явление или факт и не только обратить внимание, но и выразить определенное эмоциональное отношение, содействовать общественному настрою. При этом обязательны некоторые принципы: во-первых общепринятая условность действия; во-вторых общественная значимость явления или факта, на котором концентрируется ритуал; в третьих, его особая цель. Ритуал призван создать единый психологический настрой в группе людей, вызвать их к активному сопереживанию или признанию факта или явления. В чем и как выражается это психологическое переживание зависит от конкретной цели.
Целью данного реферата является рассмотрение роли ритуала в культуре. 1. Стереотипизация поведения Устойчивость культуры и ее жизнеспособность во многом обусловливается тем, насколько развиты структуры, определяющие ее единство и целостность. Имеются в виду не только семиотические связи, с помощью которых достигается слитность разнородных сфер культуры. Целостность культуры предполагает также выработку единообразных правил поведения, общей памяти и общей картины мира. Именно на эти (интегрирующий и стабилизирующие) аспекты функционирования культуры направлено действие механизма традиции, в основе которого лежит процесс стереотипизации опыта. Поведение человека вариативно и многообразно. В справедливости этой аксиомы сомневаться не приходится. Однако не менее справедливо и другое утверждение: поведение человека типизировано, т. е. оно подчиняется нормам, выработанным в обществе, и поэтому во многих отношениях стандартно. Всякое общество, заботясь о своей целостности, вырабатывает систему социальных кодов (программ) поведения, предписываемых его членам. Для каждой этнической культуры характерны свои представления о значимости тех или иных аспектов поведения и, следовательно, своя конфигурация границы между обязательным (типизированным) и свободным (индивидуальным) поведением. При этом чем более значимы сферы поведения, тем более жестко они регламентированы, тем сильнее контроль за соблюдением стандартов и образцов. Стандартизированное поведение имеет свои варианты. В соответствии с особенностями социальной организации в сфере “заданного” поведения выделяются различные типы: поведение крестьянина, воина, ремесленника и т. п. В соответствии с критериями биосоциального членения различается поведение детей, взрослых, молодежи, стариков, мужчин и женщин. Типология поведения этим, естественно, не исчерпывается. С учетом иных координат (например, этнических и конфессиональных) можно говорить о поведении японца в отличие от испанца, христианина в отличие от мусульманина. Поведение любого живого организма ориентировано на оптимизацию связей с внешней средой и снижение уровня неопределенности, случайности в конкретных ситуациях. Оно, по определению, должно носить типизирующий характер. В противном случае (решение повторяющихся ситуаций исключительно по методу проб и ошибок) поведение не обеспечивает жизнеспособности, да и говорить о нем как об особом феномене, видимо, не имеет смысла. Проблема общего и специфического, сформулированная по отношению к стереотипам поведения, уже сама по себе предполагает наличие универсалий, с одной стороны, и специфических схем — с другой. Общечеловеческие модели поведения, казалось бы, детерминированы биологическими свойствами человека. Однако следует отметить, что они существенно корректируются культурными механизмами. Особенно ярко действие культурных факторов на универсалии поведения проявляется в тех случаях, когда “естественным” действиям придается социальная значимость. Этнические различия проявляются в том, как люди одеваются, как они едят, в их излюбленных позах стояния или сидения, хотя все люди на земле и одеваются, и едят, и сидят. Альтернативное поведение всегда подразумевает выбор и соответственно альтернативное решение: можно поступить “правильно” или “неправильно”. Такое поведение регулируется исключительно с помощью вторичных, не вытекающих непосредственно из контекста ограничений. Эти ограничения носят частный, условный и относительный характер, что позволяет рассматривать их в качестве этнодифференцирующих признаков, лежащих в основе деления людей на те или иные группы. В свою очередь категория выбора служит основанием для всевозможных этических оценок и концепций относительно тех или иных поступков. [9, 67] Если в первом случае (“естественных” инвариантных форм поведения) стереотипизации подвергаются внешние аспекты деятельности, то во втором стереотипизируется как план выражения, так и план содержания. Разумеется, вариативность может проявляться и в глубинной, и в поверхностной структурах стереотипа поведения. Но если выявление общего и особенного во внешней стороне стереотипа не вызывает особых трудностей, то аналогичные процедуры по отношению к внутренней, содержательной стороне стереотипа весьма сложны, поскольку эта сфера не ограничивается прагматическим смыслом или мотивировкой, а, как правило, осложнена бытовыми, этическими, религиозными и другими представлениями. Например, для общества, ориентированного на такие традиционные формы регуляции, как ритуал и обычай , действующие нормы и правила считаются унаследованными от предков и уже поэтому имеют императивный характер для любого члена группы. Р. М. Берндт и К. X. Берндт пишут об австралийцах: “Общепринятые стандарты поведения у аборигенов считаются наследием прошлого. По их представлениям, великие мифические предки создали тот образ жизни, который ведут теперь люди. И так как сами мифические предки считаются вечными и бессмертными, таким же неизменным, раз и навсегда установленным, должен быть и существующий уклад жизни”. Ссылка на закон предков (“так делали раньше”, “так установили предки”) — основной и универсальный способ мотивации действий в данной системе поведения. По словам Ю. А. Левады, это первый и последний “аргумент” в пользу именно такого, а не другого решения ситуации. Подобная универсальная мотивация действий является следствием такого совмещения диахронии и синхронии, при котором прошлое (миф или мифологизированное предание) выступает в качестве объяснения настоящего, а иногда и будущего. [2, 8] В системе поведения такого рода, вообще говоря, существует только одна стратегия правильного поведения. Другими словами, поведение может быть или “правильным”, или “неправильным”. Варианты “правильного” поведения для одного и того же человека возникают лишь в связи с приданием самостоятельной ценности индивидуальным формам поведения, что в свою очередь является следствием ролевой дифференциации членов коллектива, роста индивидуального самосознания. Общий принцип “единственно правильного поведения” в традиционном обществе, однако, все же полностью не исключает некоторых возможностей выбора между линиями поведения, в пределах которых они не считаются нарушениями. Это происходит потому, что разные сферы жизнедеятельности регулируются с разной степенью жесткости и всегда существуют области деятельности, где допустимы альтернативные решения. Кроме того, стереотипам свойственна необходимая “пластичность”, ибо не бывает абсолютно одинаковых (не типовых, а именно одинаковых) ситуаций, в которых они реализуются. Принцип единообразия поведения, неизменности и обязательности для всех членов коллектива имеет в культуре ритуального типа самодовлеющий характер. Жесткость программы обеспечивает успешное прохождение наиболее напряженных точек сценария жизни — отсюда, кстати, отмечаемый многими исследователями психотерапевтический эффект ритуала. Во-первых, коллектив преодолевает кризис максимально сплоченным и, во-вторых, по единым для всех рецептам поведения. Когда мы говорим о жесткости, неизменности, единообразии ритуала, то, естественно, отдаем себе отчет в его вариативности как во времени, так и в пространстве. Действительно, исследователь занимающийся каким-то одним ритуалом, всегда может указать на его варианты даже на небольшом отрезке времени и в ограниченном регионе. Следует, однако, иметь в виду, что отмечаемые различия всевозможные инновации и модификации, как правило, затрагивают лишь поверхностные уровни ритуала (относящиеся к плану выражения), в то время как глубинные, содержательные схемы отличаются поразительной устойчивостью и единообразием. [3, 9] 2. Особенности организации информации – ритуальный текст Важнейшим условием существования всякого общества является наличие общей (коллективной) памяти. Принципы организации коллективной памяти, характер ее заполнения (т. е. отбор информации, подлежащей хранению), ее объем и многие другие параметры претерпели существенные изменения даже в течение текущего столетия. Память культуры, условно говоря, ритуального типа принципиально отличается от позднейших ее состояний. Укажем на основные отличия. Прежде всего следует отметить, что в культуре, ориентированной преимущественно на ритуал, отсутствовала однородная семиотическая система, специально предназначенная для фиксации, хранения и переработки информации. О такой системе можно говорить лишь с широким распространением письменности. В “устной” культуре в информационных целях максимально использовались, если так можно выразиться, подручные средства. Природному и культурному окружению человека (элементам ландшафта, утвари, частям жилища, пище, одежде и т. п.) придавался знаковый характер. Все эти семиотические средства вкупе с языковыми текстами, мифами, терминами родства, музыкой и другими явлениями культуры обладали единым и общим полем значений, в качестве которого выступала целостная картина мира. Т. е. все эти системы объединялись во всеобъемлющую знаковую систему таким образом, что элемент конкретной знаковой системы мог иметь своим значением план выражения другой системы, и т. д. С помощью такой организации достигался эффект взаимовыводимости значений и сквозной метафоричности. Вместе с тем эта избыточность (множественность выражений при едином плане содержания) обеспечивала необходимый уровень помехоустойчивости: утрата каких-либо элементов не могла привести к забвению смысла, так как эти элементы дублировались другими и поэтому легко могли быть восстановлены. Но даже в условиях такого хранения значений можно предполагать, что “стирание” смысла все-таки неизбежно происходило, хотя бы на периферии картины мира. С учетом этого процесса общество выделяло ядерные фрагменты памяти (наиболее ценный, с точки зрения этого общества, опыт) и осуществляло особый контроль над их сохранностью с помощью ритуала. Что же отводилось в особо хранимую часть памяти архаического общества и, следовательно, что воспроизводилось в ритуале? Основной темой, присутствующей в том или ином виде в любом ритуале, является тема творения мира, установление различного рода правил и схем, и в первую очередь — систем родства и брачных отношений. В неизменности именно этих структур виделся залог благополучия человека и коллектива. Память, не обладавшая специальными семиотическими средствами фиксации и хранения информации, была лишена возможностей для сколь-нибудь ощутимого включения новой информации и увеличения ее объема. Культура с таким типом памяти ориентирована не столько на создание нового, сколько на воспроизведение уже известной информации. Течение времени влечет за собою рассеяние информации, забывание, размывание структур, дезорганизацию. Повторные сообщения возвращают забытое: не принося нового знания, они хранят уже имеющееся, восстанавливают и непрерывно „достраивают" разрушения, наносимые временем сложившимся структурам мысли, поведения, организации”. Такое объяснение согласуется и с одной из основных функций ритуала — проверкой неизменности парадигмы смыслов, модели мира. Кроме логической, важна и эмоциональная сторона повторения. Повторное переживание заведомо знакомых, эмоционально напряженных ситуаций оказывается необходимым средством регуляции психологического настроя. Потребность вновь и вновь пережить однажды познанный эмоциональный подъем является характерной чертой, например, такого механизма, как социализация детей, что непосредственно связано с эффектом узнавания. В культуре, ориентирующейся на регулярное воспроизведение одних и тех же текстов (а не на их постоянное умножение, как в современной культуре), из которых важнейшим представляется прецедент, положивший начало жизни и всей последующей традиции, передача информации происходит не с помощью правил (современный тип трансляции культуры), а с помощью образцов, “цитат”. Такой культуре невозможно научиться, ее можно только выучить, запомнить наизусть. Здесь нет привычной нам логики переходов смыслов, когда из предыдущего тезиса разворачиваются последующие. Точнее, они есть, но относятся скорее к области случайного, чем закономерного (с позиции современной культуры эти случайности чаще всего расцениваются как прорывы в область “разумного”, “целесообразного”, “рационального” и т. п.). [5, 43] Такого рода ситуация хорошо иллюстрируется характером архаических форм загадок, отгадки которых не выводятся из смысла загадки — их нужно просто знать. Знаки, используемые в культуре ритуального типа (а к их числу относились практически все элементы культурной и природной среды), уже в силу своей разнородности не приспособлены к тому, чтобы образовывать тексты в привычном смысле этого слова. Они не могут быть выстроены в некую пространственную цепочку и, следовательно, не образуют привычной нам пространственной синтагматики. Ритуальный текст организован также с помощью синтактических отношений, но они носят временной, а не только пространственный характер. Отсюда и исключительное значение календаря, который по сути дела и выступал в качестве синтагматической оси ритуального текста культуры; отсюда и столь пристальное внимание к сегментации и содержанию малых временных циклов (недели, суток), в течение которых разворачивался тот или иной конкретный ритуал. Остается только поражаться оптимальности такого способа организации информации в условиях отсутствия специализированных семиотических систем. Буквально из ничего, а точнее, из всего, что доступно, конструируется грандиозный текст, отдельные части которого в соответствии с общим сценарием жизни регулярно повторяются, и тем самым текст предохраняется от забвения и искажений. [ Традиционная программа поведения претендует на то, чтобы дать образцы на все случаи жизни. Реально же с их помощью регламентируются лишь те аспекты деятельности, которые считаются наиболее значимыми для существования коллектива. Естественно, каждый коллектив или общество по-своему определяют значимость тех или иных форм индивидуального и коллективного поведения — отсюда, например, несовпадения в репертуарах обрядов и обычаев различных народов. Высокая степень предопределенности поведения обычаем и ритуалом отнюдь не исключала необходимости выбора между альтернативными линиями поведения. Выбор осуществлялся не самим человеком, а как бы извне. Человек лишь следовал той стратегии поведения, на которую ему указывали приметы или результаты гаданий. В таком случае и ответственность за выбор перекладывалась на ту (личностную или безличную) силу, которая его “подсказала”. Поэтому столь высоко ценилось умение читать, точнее — распознавать, те ориентиры поведения, которые “заложены” в окружающих человека вещах и явлениях (отсюда и роль специалистов в области прогноза — оракулов, колдунов, гадалок и т. п.). Следование знакам внешнего мира при выборе той или иной стратегии поведения освобождало человека от обязательных при “внутреннем” выборе колебаний и дискомфорта. Интересно, что и профессиональные оракулы были свободными от сомнений. Их основная обязанность сводилась, по сути дела, к прочтению и оглашению того текста, который получен из внешнего мира, т. е. к функциям “переводчика”. Такая тактика поведения при всех очевидных издержках, при всей ее “нерациональности” с позиций современной культуры, позволяла человеку сохранять душевное равновесие при любых обстоятельствах и гораздо легче, чем человеку нашей культуры, переносить все превратности бытия. Специализация семиотических систем, и в первую очередь распространение письменности, кардинально изменила структуру памяти и позволила постепенно перейти к иному типу культуры. Семиотический универсум резко упростился: на смену тотальной знаковости пришли специализированные знаковые системы, которые и стали основными формами памяти. Ритуал (как главный механизм памяти в дописьменной культуре) стал терять свои позиции. Культура начала ориентироваться на выработку новых текстов, а не на воспроизведение уже известных. Этот переход затянулся на многие столетия, протекая с различной скоростью у разных народов. Достаточно сказать, что еще в прошлом веке ритуальный тип организации памяти и ритуальная стратегия поведения во многом определяли жизнь человека у восточных славян. [5, 46] 3. Ритуал и другие формы поведения Особенности ритуала лучше всего выявляются при его сопоставлении с другими “жанрами” поведения, как символическими, так и несимволическими. Но прежде чем говорить о конкретных сопоставлениях, необходимо сделать несколько замечаний более общего характера. Как известно, ритуал относится к числу символических форм поведения. Более того, ритуал — высшая форма и наиболее последовательное воплощение символичности. В ритуале конструируется особого рода реальность -семиотический двойник того, что было “в первый раз” и что подтвердило свою высшую целесообразность уже самим фактом существования и продолжения жизни. Ритуальная реальность с точки зрения архаического сознания — отнюдь не условность, но подлинная, единственно истинная реальность, поскольку только ритуал дает возможность приблизиться и даже заново пережить ту драму, которой должен руководствоваться человек в своей жизни. Ритуал как бы высвечивает ту сторону вещей, действий, явлений, которые в обыденной жизни затемнены, не видны, но на самом деле определяют их истинную суть и назначение. Отсюда и двойственность всех явлений, способность быть чем-то одним в быту и совершенно другим в ритуале, та двойственность, которая обеспечивает удивительное переключение с уровня ежедневной жизни, забот и рутины на уровень актуальных ценностей. Да и сам человек в ритуале совсем не тождествен себе в повседневной жизни. Если в быту человек озабочен главным образом поддержанием своего биологического статуса, удовлетворением своих материальных запросов, личных интересов и т. п., то в ритуале находят свою реализацию его духовные устремления. Столь же принципиально отличается и характер освоения мира. В обыденной жизни доминирует внешнее (экстенсивное) “распространение” себя: дом, орудия труда, транспортные средства и т. д. — типичные примеры такого распространения человека и органов его тела. В ритуале представлен иной тип освоения: человек распространяет свою внутреннюю сущность, свою мысль, способность к творчеству. Не случайно ритуал все чаще рассматривается в качестве первоисточника будущих искусств, науки и философии. [4, 38] Получается парадокс: напряжение мысли, поиск, творческая энергия в максимальной мере проявляются не в наименее зарегулированной сфере жизни (в быту), а в рамках жесточайшего регламента — в ритуале. Но одна из основных структурных особенностей ритуала как раз и заключается в том, что его жесткая схема не только допускает, но и живет за счет импровизации, которая особенно явственно ощущается на стыках частей ритуала, в постоянной игре статусов участников, в рискованных экскурсах в запретные (для бытового поведения) сферы. Итак, уже в самом первом приближении выделяются два уровня протекания жизни человека в архаическом и традиционном обществе. Один из них — выполнение ритуальной программы жизни (как индивидуального, так и коллективного сценария). Другой — уровень повседневной жизни, быта. Поведение человека на этом уровне не являлось самоценным, самодостаточным, в отличие от ритуального поведения. Это как бы жизнь между ритуалами и, соответственно, между узловыми точками ритуального сценария, и уже в силу своего промежуточного положения она была ориентирована не на себя, а на прошедший и предстоящий ритуалы, будучи, с одной стороны, “переживанием” совершившегося, а с другой — подготовкой к будущему испытанию. Между ритуалом и обычаем располагались переходные формы поведения, различавшиеся степенью ритуализации. Прежде всего следует отметить, что в самой системе обрядов любой конкретной традиции можно (хотя бы условно) выделить “главный” ритуал — обычно это основной календарный обряд, совершавшийся на стыке старого и нового года и “разыгрывавший” основной прецедент (творение мира). Другие ритуалы в таком случае можно представить трансформациями основного ритуала. В поздней традиции “главный” ритуал можно выделить лишь теоретически. Реально к высшему уровню относятся обряды двух основных циклов — календарного и жизненного. Причем если обряды жизненного цикла более или менее однородны (в плане ритуализации), то календарные обряды довольно существенно различаются по этому признаку. Степень их ритуализации особенно заметно отличается в локальных традициях, где всегда выделяется несколько главных праздников (реже — один), а остальные считаются (в разной степени) второстепенными. [4, 39] Высшему уровню принадлежат две серии ритуалов, обеспечивавших ритм жизни коллектива (календарные) и ритм индивидуальной жизни человека (обряды жизненного цикла). Два основных типа обрядов имеют свои “продолжения” на более низких уровнях ритуального текста традиции. Сбои в ритме социальной жизни коллектива регулировались с помощью таких коллективных окказиональных обрядов, как, например, ритуал вызывания дождя в случае засухи, опахивания селения при эпидемиях и падежах скота. Показательно, что такие обряды могли (по обету)воспроизводиться ежегодно в память избавления от несчастья и, таким образом, переходили на высший уровень — включались в число календарных ритуалов. Сбои в ритме индивидуальной жизни устранялись соответствующими, тоже окказиональными, но индивидуальными ритуалами типа ворожбы, лечения с помощью ритуальных специалистов (особенно ярко представлены в шаманских традициях). На более низком уровне ритуализации линия коллективных обрядов продолжается в различного рода помочах и толоках по таким “регулярным” поводам, как, например, уборка урожая, трепанье льна и т. п. Другая линия, ориентированная на индивидуальный жизненный путь, реализуется на этом уровне в таких формах ритуализованного поведения, как посиделки, супрядки, гуляния (с их явной ориентацией на последующие брачные отношения). Низший уровень ритуализации представлен ежедневным “распорядком дня”, в котором также можно проследить обычаи “календарного” плана, приуроченные к определенным временным точкам малых циклов (месяца, недели, времени суток), — чередование труда и отдыха, совместные молитвы и трапезы, а с другой стороны — индивидуальные, но тоже регламентированные виды домашних работ (мужских и женских), обязанностей представителей разных возрастных групп (детей, молодежи, стариков), традиционные формы воспитания и т. п. Таким образом, применительно к восточнославянской культурной традиции можно говорить о нескольких уровнях ритуализации поведения, каждый из которых включает две серии форм регламентированного поведения, ориентированных либо на календарный, либо на жизненный цикл. Вырождение ритуала происходит тогда, когда он начинает “подстраиваться” под быт, а не наоборот. В системе символических форм поведения в таком случае доминируют ритуализованные формы поведения, которые тем и отличаются от ритуального поведения, что ориентируются одновременно и на ритуал, и на быт. Примерно такое положение характерно для поздних состояний традиции, и в частности для культуры восточных славян в XIX—начале XX в. Обозначенный в общих чертах контекст функционирования ритуала и других форм поведения позволяет уточнить некоторые конкретные вопросы их соотношения. Речь может идти о двух основных видах соотношения (они являются реализацией названных выше тенденций к тотальной ритуализации и к “обмирщению” ритуала): включение элементов или даже фрагментов ритуального поведения в неритуальную сферу и, наоборот, неритуальных явлений в сферу ритуала. Первое находит свое выражение в многочисленных “цитатах” из ритуала (например, использование свадебных мотивов и лексики в частушках или воспроизведение элементов погребального ритуала во всевозможных пародийных похоронах). Цитаты из ритуала требуют определенного контекста, поскольку далеко не все может быть перенесено в быт и при этом соответствовать его нормам. Не случайно наиболее насыщена цитатами из ритуала сфера игрового поведения, где элементы ритуала не ощущаются инородными. Иначе дело обстоит с неигровым поведением. Каждое заимствование из ритуала в быт весьма значимо и в зависимости от того, что цитируется, оценивается либо однозначно положительно, либо отрицательно. Например, появление женщины с распущенными волосами (обычный ритуальный прием, характерный для роженицы, невесты на определенном этапе свадьбы и др.) считалось недопустимым и могло свидетельствовать либо о ее полной распущенности, либо о том, что она колдунья (третий вариант — “нечистая сила”). Пример противоположного характера: возвращение солдата со службы домойI). Он останавливался в крайнем доме своей деревни, посылал за своими родственниками, и те вели его домой, поддерживая с обеих сторон под руки. Это распространенная ритуальная поза — так ведут невесту к венцу, ближайшего родственника покойного за гробом. В данном случае цитата поднимала статус ситуации, делала ее уникальным событием, каковым для жизни человека были свадьба или похороны. Если быт остро реагировал на цитаты из ритуала, то, повторяю, сфера игрового поведения не только охотно пользовалась ими, но в основном из них и монтировалась. Не случайно при изучении символических форм поведения одним из наиболее запутанных является вопрос о соотношении игры и ритуала. Зыбкость границ, отсутствие четких представлений о природе этих явлений нередко приводит (в конкретных исследованиях) к расширению сферы игры за счет ритуальных форм поведения, и наоборот. Можно встретить работы, где термины “игра” и “ритуал” используются как синонимичные. Впрочем, этому способствует и наличие в традиционной метаобрядовой лексике выражений типа играть свадьбу. Действительно, можно привести множество примеров трансформации ритуала или некоторых его фрагментов в игру при весьма ограниченном числе примеров противоположного характера. В пользу ритуального происхождения игры говорит и то обстоятельство, что игра может быть с успехом использована в качестве материала для реконструкции архаического ритуала. [4, 40] Вместе с тем есть и существенные доводы против этой эволюционной схемы. Из тех же типологических соображений трудно представить такое состояние культуры, при котором игровые коллизии находили бы свое выражение исключительно в ритуале. Если эта концепция и справедлива, то только в отношении определенных игр, но не игры вообще. Игра — столь же необходимая для нормального функционирования общества форма поведения, как и ритуал. Думается, что игра и ритуал существовали на протяжении всей истории человека, являясь двумя основными разновидностями условного поведения. И уж если рассматривать их соотношение в диахроническом плане, то скорее игра предшествует ритуалу как имитация событий, которые затем могут приобрести сакральный смысл. Другое дело, что сфера игры могла пополняться из ритуального фонда культуры, но в любом случае ритуал — отнюдь не единственный источник игры. Кратко укажем на основные отличия ритуала от игры. Ритуал исполнялся и полностью реализовал свое назначение лишь в экстремальных ситуациях. Репертуар ритуалов был строго ограничен и соотносился с кризисными моментами в жизни коллектива, вызванными либо преобразованиями в социальной структуре (рождение, инициации, свадьба, смерть), либо изменениями в окружающем мире (поворотные точки календарного цикла, эпидемии, эпизоотии, стихийные бедствия). Причем все эти ситуации преодолевались исключительно с помощью ритуалов. Иного, неритуального оформления перечисленные события не имели. Другими словами, ритуал можно определить как единственно возможный способ поведения человека и коллектива в тех ситуациях, которые расцениваются данным коллективом как кризисные и поэтому требующие специальных (обязательных для всех членов) программ поведения. Естественно, что подобный характер связи ритуалов с внеположными ситуациями определил общее направление их классификации: ритуалы жизненного цикла, календарные и окказиональные. Игра не столь жестко, как ритуал, связана с внеположным ей событийным фоном. Нет таких ситуаций, которые бы однозначно предписывали игровое поведение, кроме тех случаев, когда они предписаны ритуалом и являются его частью. Конечно, игра возможна и в экстремальных случаях, однако в общем плане игра лишь имитирует конфликт, являясь одним из наиболее действенных способов подготовки к разрешению реальных конфликтов. В этом отношении особый интерес представляют парные ритуалам игры “в свадьбу”, “в похороны” и т. п. Если “список” ритуалов каждой отдельно взятой культуры является относительно строго фиксированным и закрытым, то набор игр принципиально открыт. Если ритуал является единственно возможным способом преодоления кризиса (альтернативные способы просто отсутствуют), то в случаях с игрой всегда возможен выбор (можно и не играть). Другая сфера, активно пополнявшаяся за счет элементов поведения, имевших ритуальное происхождение, —этикет. Собственно, когда речь шла об “избирательности” быта по отношению к различным реалиям ритуального характера, имелся в виду именно “этикетный” аспект повседневного поведения. Как и в случае с игрой, понятия “этикет” и “ритуал” нередко смешиваются и используются как синонимичные. Наличие терминов со сходными значениями (таких, как “обычай”, “обряд”, “церемония”) делает общую картину символических форм поведения еще более размытой. Видимо, основная причина смешения указанных понятий заключается в том, что, как уже говорилось, повседневное поведение (реализуемое в промежутках между ритуалами) также ритуализовано. В частности, именно этим объясняются трудности в определении начала и конца некоторых ритуалов (например, свадьбы). И все же можно выделить ряд признаков, по которым ритуал и этикет существенно различаются. Прежде всего следует указать на основное отличие, заключающееся, с нашей точки зрения, в том, что ритуал всегда сопряжен с некоторым изменением, переходом, преобразованием (например, в социальной структуре коллектива), в то время как этикет призван выявить и утвердить уже существующие социальные отношения, реальную (на данный момент) биосоциальную иерархию участников этикетной ситуации. Из этого основного отличия следует ряд более частных. Ритуал всегда окказионален (даже периодический) в том смысле, что он всегда — событие, некоторый отмеченный период в жизни коллектива. Этикет же регламентирует норму, устойчивость, равновесие социальных отношений в промежутках между ритуалами. В этом отношении этикет и ритуал функционируют в качестве взаимодополнительных систем, продолжающих друг друга во времени и тем самым обеспечивающих непрерывность развертывания общего сценария жизни. Из сказанного выше понятно, что на язык этикета и ритуала переводятся разные фрагменты жизни. В частности, этикет опосредует отношения между участниками общения, в то время как система ритуалов направлена на урегулирование не только социальных, но и тех моделей (типа “коллектив — природное окружение” и т. п.), функционирование которых, с точки зрения данного коллектива, обеспечивает его благополучие. Поэтому в успешном проведении ритуала заинтересован весь коллектив, а в решении этикетной ситуации — лишь ее участники. Наказание за несоблюдение правил этикета следует незамедлительно и носит индивидуальный характер; невыполнение правил ритуала ведет к неблагополучию всего коллектива. При этом на ритуал возложена несравненно более важная задача контроля над неизменностью общей парадигмы смыслов, по которой живет данное общество. [4, 42] 4. Функции ритуала Проблема функций ритуала решается в зависимости от того, как понимается связь между ритуалом и повседневной жизнью. В одном случае предполагается, что ритуал есть явление, производное от быта. Эта точка зрения весьма распространена. Именно для нее характерно понимание ритуала как разновидности обычая. В другом случае утверждается противоположное влияние ритуала на быт. Ритуал понимается как некий механизм, регулирующий или санкционирующий явления повседневной жизни. В обоих случаях имеет место презумпция наличия связей между бытом и ритуалом. Им противопоставлен взгляд на ритуал как на нечто самоценное, самодостаточное, не имеющее (или почти не имеющее) связей с бытом. В рамках первого подхода (наличие связей между ритуалом и бытом) ритуал наделяется разнообразными функциями. Попытаемся перечислить хотя бы основные из них. Функция социализации индивида (дисциплинирующая, подготовительная). Ритуал готовит индивида к социальной жизни, воспитывая в нем необходимые качества, без которых невозможна его жизнь в обществе. Главные из них — самоконтроль, самоотречение, подчинение требованиям коллектива. На выработку этих качеств направлен негативный культ с его запретами и предписаниями. И лишь после этого человек готов к восприятию позитивного культа, открывающего дорогу к высшим ценностям бытия. [3, 27] Интегрирующая (связующая) функция заключается в том, что с помощью ритуалов коллектив периодически обновляет и утверждает себя, свое единство. Ритуал необходим для осознания солидарности, взаимосвязанности членов коллектива. Поскольку социальное объединение является необходимым условием жизни людей, постольку оно требует постоянного переутверждения. Именно в ритуале люди в полной мере осознают свое единство, ими владеют общие чувства и настроения — то, что отсутствует в повседневной жизни, причем в ритуале люди общаются не только друг с другом, но и восстанавливается связь между предками и потомками, прошлым и настоящим. В постдюркгеймовской традиции эта функция разделилась на две связанных, но относительно самостоятельных — функцию социальной интеграции и коммуникативную функцию. Коллективный, массовый характер ритуала резко отличает его от других форм стереотипного поведения. Конечно, существовали и специализированные, эзотеричные ритуалы, но в своей основе ритуал имеет всеобщий характер (как в смысле массовости, так и в том отношении, что каждый член коллектива в течение своей жизни проигрывает все роли, предписанные ритуальным сценарием, например посвящаемого, посвященного, посвящающего и т. п.). Воспроизводящая функция ритуала, направлена на обновление и поддержание традиций, норм, ценностей коллектива. Только в том случае, если социальный опыт постоянно актуализируется, коллектив может выжить. В достижении этой цели ритуал играет исключительную роль. Собственно, ритуалы для того и исполняются, чтобы восстановить прошлое и сделать его настоящим. С помощью ритуала коллектив периодически обновляет свои переживания, свою веру и в конечном счете — свою социальную сущность. И, наконец, Дюркгейм одним из первых указал на психотерапевтический эффект ритуала. Кроме перечисленных задач, ритуал служит для создания условий психологического комфорта социального бытия. Эта функция приобретает особое значение в тех случаях, когда коллектив сталкивается с кризисными ситуациями (стихийные бедствия, смерть членов коллектива и т. п.). Под угрозой оказывается единство коллектива, его нормальное функционирование. Коллектив стремится каким-то образом компенсировать утрату и тем самым сохранить смысл своего существования. Эту компенсаторную роль в традиционном обществе успешно выполнял ритуал. С его помощью достигается чувство сопереживания, солидарности, что хотя бы частично помогает облегчить тяжесть потери. По мнению Дюркгейма, четыре выделенные им функции в своей совокупности необходимы для обеспечения такого психологического настроя, следствием которого является единство коллектива — необходимое условие его сохранения во времени. [3, 38] Указанными функциями исследование ритуала в этом направлении не ограничилось. Отмечались такие функции, как внесение порядка в беспорядок, поддержание существующих норм и ценностей. В конечном счете каждый ритуал ориентирован на продолжение во времени жизни коллектива. Отмечаются и другие функции ритуалов: адаптация к внешней среде; обмен различного рода ценностями; культовое узаконение мифов (общее положение ритуалистического направления); символическое выражение определенных чувств; шаблонизация внешних форм поведения. ЗАКЛЮЧЕНИЕ Таким образом, принципиальная схема ритуала достаточно проста и единообразна, несмотря на многообразие конкретных воплощений. Но с помощью несложных процедур решались фундаментальные проблемы человеческого бытия: превращение непрерывного в дискретное (время, жизненный путь после рождения и до смерти); смягчение эксцессов (рождение, смерть, стихийные бедствия), которые в ритуале искусственно “растягиваются”; обновление знаковости; освоение пространства. Разумеется, смысл ритуала не ограничивается непосредственной его операциональностыо. Пожалуй, еще более значимо, что с помощью ритуала и его средствами ставятся “надзнаковые” проблемы: выявление различий и установление связей между человеческим и нечеловеческим (в различных вариантах); снятие противопоставления жизни и смерти; утверждение отношений подобия между человеком, жертвой, Вселенной. Вероятно, именно такого рода коллизии оказались наиболее важными для формирования концептуальной базы культуры и поэтому постоянно актуализировались в ритуале. Важным представляется очертить круг идей, определяющих принципы понимания и истолкования ритуала. Выявляемый при этом разброс мнений характеризует как состояние изученности, так и степень сложности ритуала. При этом вряд ли стоит полагать, что дальнейшие исследования ритуала приведут к большему единообразию взглядов на его природу. Одна из особенностей таких феноменов культуры как раз и состоит в том, что они допускают множество “прочтений”, даже таких, которые на первый взгляд являются взаимоисключающими, но по глубине проникновения в суть проблемы оказываются максимально близкими. Человеческая культура целиком основана на ритуале. Соблюдение ритуалов и культурных норм требует контроля со стороны нашего сознания и воли, а пристальный контроль за своим поведением еще больше развивает и тренирует нравственность. Список литературы: 1. Арутюнов С. А. Обычай, ритуал, традиции //СЭ, 1981, № 2. 2. Дробницкий О.; Левада Ю. Ритуал // Филос. энциклопедия. М., 1967. Т. 4. 3. Байбурин А. К. Ритуал в традиционной культуре. Структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов. СПб., 1993. 4. Левинтон Г. А. Ритуалы и ритуализованные формы поведения // Рациональность и семиотика поведения. Киев, 1988. 5. Левкович В. Л. Обычай и ритуал как способы социальной регуляции поведения // Психологические проблемы социальной регуляции поведения. М., 1976. 6. Токарев С. А. Обычаи и обряды как объект этнографического исследования // СЭ. 1980. № 3. 7. Топоров В. Н. О ритуале: Введение в проблематику // Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятниках. М., 1988. 8. Цивьян Т. В. Мифологическое программирование повседневной жизни // Этнические стереотипы поведения. Л., 1985. 9. Шрейдер Ю. А. Ритуализация поведения и формы косвенного целеполагания // Психологические механизмы регуляции социального поведения. М., 1979. |
