Понятие «средневековье», впервые употребленное гуманистами во второй половине XV века, уже тогда получило широкое распространение и с тех пор активно используется в мировой историографии. Им принято именовать самый значительный по продолжительности период исторического развития Западной Европы и Ближнего Востока – со времен падения Римской империи в V веке до начала эпохи Возрождения (XIV – XV вв.). В истории культуры этой эпохи выделяют три основных периода: – культура раннего средневековья (V – XI вв.) – культура развитого средневековья (XI – XIII вв.) – культура позднего средневековья (XIV – XV вв.). В период раннего средневековья зародились строй мышления особенности чувственного восприятия мира, проблемы и темы культуры, которые в будущем формировали и наполняли содержанием структуры средневековой ментальности и чувствования. Средневековый Запад зародился на развалинах римского мира. Варвары ускорили и отягчили упадок Римской империи. Закат они превратили в регресс. Регресс был как количественным (разрушенные памятники архитектуры, хозяйственные постройки, быстрое сокращение народонаселения, разрушение дорог, систем орошения, уничтожение посадок сельскохозяйственных культур), так и качественным, техническим, который на долгое время оставил средневековый Запад безоружным. Результатом плохого технического оснащения было то, что средневековый Запад представлял собой мир, находящийся на крайнем пределе. Он без конца подвергался угрозе лишиться средств к существованию. Мир жил в состоянии крайне неустойчивого равновесия. Любой каприз природы приобретал катастрофический характер прежде всего из-за слабости техники и экономики и особенно бессилия государственной власти. Средневековый Запад жил под постоянной угрозой падения в пропасть.
Материальная нестабильность объясняет в большой мере присущее человеку средних веков чувство неуверенности. Неуверенность была также и духовной. Лежавшая в основе всего неуверенность в конечном счете, была неуверенностью в будущей жизни, блаженство, в которой никому не было обещано наверняка и не гарантировалось в полной мере ни добрыми делами ни благоразумным поведением. Страх неизбежно преобладал над надеждой. Средневековый человек испытывал потребность в самоуспокоении. Именно это чувство оказывало влияние на формирование его ментальности, эмоций, форм поведения. Прежде всего хотелось опереться на прошлое, на опыт предшественников. Подобно тому как Ветхий завет предшествует Новому и служит основанием для него, поведение древних должно было обосновывать поведение людей нынешних. Если и можно было предположить что-то определенное, так только то, что могло найти подтверждение в прошлом. Поэтому особое значение придавалось тем, кого считали авторитетами. Теология считалась наивысшей из наук, и именно здесь практика ссылок на авторитеты нашла свое наибольшее воплощение. Высшим авторитетом являлось Писание; к нему прибавлялся авторитет отцов церкви. Поскольку суждения авторитетов были часто темны и неясны, они прояснялись глоссами, толкованиями, которые в свою очередь должны были исходить от «достоверного автора. Нередко глоссы заменяли собой оригинальный текст. Из всех сборников текстов, отражавших интеллектуальную деятельность средневековья, больше всего обращались к антологиям глосс и из них чаще всего делали заимствования. Знание оказывалось мозаикой цитат, которые назывались «сентенциями». Совокупность таких сентенций – это и есть сборники авторитетов. Авторитетами для интеллектуального средневековья становились также античные и арабские философы. Ссылка на то, что то или иное высказывание заимствовано из прошлого, была в средние века почти обязательна. Авторитеты управляли духовной жизнью. Средневековая этика преподавалась и проповедовалась при помощи стереотипных историй, иллюстрировавших урок и неустанно повторявшихся моралистами и проповедниками. Эти сборники примеров составляют длинный ряд средневековой нравоучительной литературы. Гнет древних авторитетов ощущался не только в интеллектуальной сфере. Он чувствовался во всех областях жизни. Это печать традиционного крестьянского общества, где истина и тайна передаются из поколения в поколение. Сила традиции обретала особую мощь в применении к общественному устройству. В основе феодального права и практики лежала кутюма, то есть обычай. Доказательством истины в феодальную эпоху было «извечное» существование чего-либо. К доказательству авторитетом, то есть доказанной древностью, прибавлялось доказательство чудом. По всей вероятности, доказательство чудом стало сначала употребляться для определения святости, которая сама по себе исключительна. Средневековые умы привлекало совсем не то, что можно было наблюдать и подтвердить естественным законом, а как раз наоборот, то, что было необычно, сверхъестественно или, во всяком случае, ненормально. Даже наука более охотно избирала своим предметом что-то исключительное. Землетрясения, кометы, затмения – вот сюжеты, достойные удивления и исследования. Огромное место в мышлении занимала символика. Мышление символами было характерно не только в теологии, в литературе, в искусстве средневекового Запада, но и во всем его ментальном оснащении.У греков слово «цимболон» означало знак благодарности, представлявший собой две половинки предмета, разделенного между двумя людьми. Таким образом символ являлся знаком договора. Он был намеком на утраченное единство: он напоминал и взывал к высшей скрытой реальности. В средневековой мысли «каждый материальный предмет рассматривался как изображен ие чего-то ему соответствовавшею в сфере более высокого и, т аким образом, становившегося его символом». Символизм был универсален, мыслить оз начало ве ч но открывать скрытые значения, непрерывно «священнодействовать». Ибо скрытый ми р был священен, а мышление символами было лишь разработкой и прояснением учеными людьми мы шления магическими образами, присущего ментальности людей непросвещенных. И приворотные зелья, и аму леты , и магические заклинания, столь широко распространенные , были не более чем грубым проявлением все тех же верований и обычаев. А мощи, таинства и молитвы были для массы их разрешенными эквивалентами. В обоих случаях речь шла о поиске ключей от дверей в скрытый мир, мир истинный и вечный, мир, который был спасением. Средневековая символика начиналась на уровне слов. Назы вать в ещь уже значило ее о бъ яснить. Так сказал Исидор Севильский. и после него средневековая этимология рас цвела как фундаментальная наука. Понимание есть знание и овла дение вещами, реальностями. В медиц ине поставленный диагноз озн ачал уже исцеление, оно должно было наступить вследствие произнесения названия болезни. Когда епископ или инквизитор мог сказать о подозреваемом: «еретик», то главная цель была до стигнута враг назван, разоблачен.Язык являлся ключом к реальности, соответствующим ей инстр ументом. Именно поэтому фундаментом средневековой педагогики было изуче ние слов и языка. Грамматика, риторика, диалектика – таков первый цикл из семи свободных искусств. Основу, любого препод авания, по крайней мере до конца XII в., составля ла грамматика. Уже от нее переходили к другим наукам и особое внима ние уделяли этике , которая дополняла свободные искусства и даже как бы венчала их. Наука грамматика имела мн ого назначений—и не только потому, что через комментирование авторов позволяла обращаться к любому сюжету, но еще и потому, что благодаря словам она позволяла добраться до скрытого смысла, ключом к которому они являются. Природ а виделась огромным хранилищем сим воло в . Среди минералов это были драгоценные камни, вид которых поражал зрение, воскреш ая миф богатства. Среди раст ительности это те растения и цветы, которые упоминаются в Библии, среди животных это экзотические, легендарные существа, звери-чудовища, удовлетворявш ие тягу средневековых лю дей к необычному. У камней и цветов символический смысл совмещался с их благотв орными или пагубными свойствами. Цветовая гомеопатия желтых и зеленых камней лечила желтуху и болезни печени, а красных —кровотечения. Красный сардоникс означал Хр иста, проливающего . свою кровь на кресте за людей. Прозрачный берилл был образом христианина, озаренного светом Христа. Флорарии – это что-то родственное травн икам, они зн акомили средневековую мысль с рецептами добрых женщин и секретами монастырских хранилищ лекарственных трав. Гроздь винограда в символическом изображении мистической давиль ни—это был Хрис тос , про ливший кровь за людей. Образо м Девымогли служить олива, лилия, ландыш, фиалка, роза. Яблоко было символом зла. Животный мир чаще всего виделся как сфера зла. Так например стр ау с, откладывающий яйца в песок и забывающий их высиживать,—тако в был образ грешника, не помнящего долга перед Богом, ко зел символизировал сластолюбие, скорп ион, кусающий хвостом воплощал в себ е лживость. Но настоящими обличьями дьявола выступали фантастические звери, имевшие сатанинское происхождение: все эти аспиды, василиски, дра коны, грифоны. Средневековая символика нашла исключительно широкое поле для применения в богатой христианской литургии, а еще раньше в самом строен ии религиозной архитектуры. И круглая, и крестообразная формы церковных зданий являлись образами совершенства. Круглая форма несла в себе завершенность круга. Крестообразный план здания – это не только изображение распятия Христа, но так же обозначение четырех основных направлений, символизировавших Вселенную. И в том, и в другом случае церковь олицетворяла микрокосм. Особое место среди важнейших форм средневековой симво лики занимала симв олика чисел: структурируя мысль, она стала одним из главнейших пр инципов в архитектуре. Красоту вы водили из пропорциональности из гармоний, отсюда и превосходство музыки основанной на науке чисел. Число – это. мера вещей . Так же как и слово, ч исло смыкается с реальностью. «Создавать числа,—говорил Тьери Шартрский, это значит создавать вещи». И искусство, поскольку оно является подражанием природе и творению, должно руководствова ть ся счетом. Важное место занимала также симво лика пал ьцев. Мизинец, который подготав ливает уши к тому, чтобы слушать, символизирует у него веру в добрую волю; безымянный палец — раскаяние, средний палец – милосердие, указательный—ясный разум, большой палец— божественность. Разумеется нужно помнить, что в средние веха люди считали на пальцах и этот счет лежал в основе всех символических толкований так же, как в основе всех измерений лежали «естественные» меры: длина стопы или предплечья, размер пяди или поверхности земли, которую можно было обработать за один ден ь, и т. д. Самые скромные жесты связывались с самыми смелыми спекуляц иями. Как видно из этих примеров, в ментальном оснащении людей Средневековья. Средневековый разум обнаруживал тягу к абстрактному или, точнее, к мировиде нию. основывавшемуся на абстрактных взаимозависимостях . Так, расц ветка считалась особенно красивой, если строилась на сочетании белого и красного, превосходных цветов, символизировавших, как мы видели, чистоту и милосердие. Наслоение конкретного на абстр актное составляло основу ментальностей и чувствований средневековых людей. Одна страсть, одна потребность заставляла колебаться между желан ием отыскать за ощу тимы м конкретным более существенное, абстрактное и . попытками заставить эту скрытую реаль ность проявиться в фо рм е, доступной чувствам. И нельзя с уверенностью сказать, что стремление к абстрактному было свойственно прежде всего образованным кругам, интеллектуалам и клирикам, а стремление к конкретному встречалось в первую очередь среди необразован ных. И чувство абстрактного, и чувство конкретного в равной мере характеризовало итех идругих. Точно так же искусство Раннего Средневековья поверх вдохновлявших его эстетических традиций местного населения или кочевников обнаруживает, что тенденции к абстрактному в нем древнее других. Хорошо известно пристрастие Средневековья к сверкающ им, ярким цветам. Это был «варварский» вкус: кабошоны, которые вправляли в переплеты, блеск золота и серебра, многоцветие статуй и живописи на стенах церквей и богатых жилищ, магия витражей. Но за цвето вой фантасмагорией стоял страх перед мраком, жажда света, который есть спасение. Технический и духовный прогресс способствовал все лучшему использованию света. В готических соборах стены стали пробуравливаться, п отоки света, расцвеченного витражами, хлынули внутрь. С ХIII в. начало потихоньку появляться оконное стекло в домах. Наука XIII в. изучала и «прощупывала» свет, поставив оптику на первое место среди своих занятий. Техническая наука даровала свет утомленн ым и больных глазам, изобретя в самом конце века очки. Ученых притягивала к себе радуга, этот каприз природы, естественным образом разложенный свет. Интерес к ней отвечал как традиционалистскому , так и обращенному к новому научному сознанию Средневековья. За всем этим стояло то, что зовется «средневековой метафизикой света», или — более обобщенно и более скромно — поиск безопасности, которую даровали освещение и свет. Красота воспринималась к ак све т, который успокаивал и ободрял, являлся знаком б лагородства. Образцом в этом смысле был средневековый святой. Как пишет Андре Воше, «святой — это существо из света». В трактате «Светильник» уточняется, что во время Страшного суда тела воскресших святых будут разного цвета в зависимости от того, были ли они мучениками, исповедниками или девственницами. Говорили еще о запахе святости, символическом, конечно, но для средневековых людей вполне реальном. Однако свет был предметом и самых пылких устремлений. Он был отягощен самыми высокими символами. Роберт Гроссетсет говорил, что, поняв «имя Красоты», сразу чувствуешь изначальный свет. Этот изначальный свет есть что иное, как Бог. Красивое, кроме того, – это богатое. Экономическая функция сокровищ как резерва на случай необходимости способствовала тому, что богатые накапливали драгоценные вещи. Красивым считалось разноцветное и блестящее, а чаще всего еще и богатое. Но вместе с тем красивое — это было доброе. Обаяние физической .красоты бы ло так велико, что она являлась непременны м атрибутом святости. Добрый Бог—это прежде всего прекрасны й Бог, и готические скульптуры воплощали идеал людей Средневековья. Средневековые святые обладали не только семью духовными дарами -дружественностью, мудростью, способностью к взаимопониманию, честью, одаренностью, уве ренно стью и радостностью, но также и семью телесными дара ми—красотой, ловкостью, силой, свободой в движениях, здор овьем, способностью к наслаждению и долголетием. Культ физической силы был свойственен прежде всего представителям военной аристократии, рыцарям, страстью которых была война. Кумирами людей всех сословий были те, кто совершал подвиги, то есть нечто из рода спортивных достижений. То же стремление к гер ойству наблюдалось у клириков, особенно у монахов. Ирланд цы научили средневековых монахов высоким деяниям: а скетизму, пь янящему умерщвлению плоти. Святые, подхвативший " дело мучеников первых веков христианства, были своего рода «атлетами Христа». Их подвиги тоже носили чисто физический характер. Наконец, и искусство тоже рвалось к геройству: то это была необ ычайная тщательность в отделке деталей, а то чрезмерность в само й постройке. Готический художник совершал подвиг. Менталь ная модель в это время охватывала одновременно видение мира, свойственное воинам, и вместе с тем предполагала упрощенный дуал изм, оппозицию двух противоположностей. Вся д уховная жизнь людей Средневековья концентрировалась вокруг п ротивостояния добра и зла, добродетелей и пороков, души и тела. Экзальтация была неотделима от поиска. Не поддаваться соблазнам суетного мира – таково было стремление всего средневекового общества снизу доверху. Пои ски за пре делами обма нчивой земной реальности того, что за ней скрывалось переп олняли литературу и искусство средних веков. Суть интеллектуальных и эстетических исканий средних веков составляло прежде всего раскрытие потаенной истины. Это было главное занятие средневеко вых людей. Отсюда—популярность всего того, что способно открыть царство грез. Возбуждающие средства, любовные напитки, пряности, зелья, порождающие галлюцинации,—все это предлагалось во множестве, на любой вкус и по любой цене. Деревенские колдуны снабжали ими крестьян, торговцы и лекари—рыцарей и государей. Все ждали видений и часто удостаивались их. Церковь, осуждая колдовские средства, фактически предл агала им лишь замену: перед всяким важным делом она предписывала продолжительный пост (обычно трехдневный), обряды аскетизма, молитвы, которые должны были создать пространство, необходимое для сошествия вдохновения и благодати. Средневековых людей всю жизнь тревожили сны. Сны возвещали, сны разоблачали, сны побуждали к действию – словом, они состав ляли интригу духовно й жиз ни. Сны посещ ают людей всех общественных слоев. Король Англии Генрих I увидел во сне, что против него восстали все три сословия. Монах Гунзо во сне узнал о цифровых данных, необходимых для реконструкции церкви в Клюни. Гельмбрехту-отцу во сне открылись этапы трагической судьбы его сына. Рядом с этой ментальностью и эмоциональным восприятием мира, в основе которых лежало магическое, зарождалась и развивалась новая система мировосприятия, особенно в городах и через города, поскольку эволюция там происходила быстрее. Изменения чувствовались уже в ХП в., а в Х IП они, можно считать, одержали верх. В средневековом обществе часто в одном и том же человеке две системы мышления, магическая и научная, не только сосуществовали, но и вмещались одна в другую: в старую систему все боль ше проникала новая и постепенно подтачивала ее, создавая внутреннее напряжение, нарушая связность и последо вательность представлений. Первым новшеством, которое появилось в XII в. в этой области, была разработка нового ментального «оснащения». Ее осуществляли люди, которые преподавали в городских школах, становившихся университетами. Исходной.то чкой в формировании этой мент альной «оснастки» служил материальный предмет – книга. Ибо надо очень хорошо себе представлять: университетская книга и книга монастырская – весьма отличны друг от друга. Нельзя, конечно, отрицать, что и в монастырях книга была инструментом культуры. Но монастырская книга, в том числе и в своей духовной и интеллектуальной функции, играла прежде всего роль сокровища. В отличие от этого университетская книга была прежде всего инструментом познания. На самом же деле изменение фун кции книги было все го лишь частным случаем более общей эволюции: распространения пись менной культуры и прежде всего обретения письменных . те кстом новой функции – функции доказательства. Ордалии были зап ре щены IV Латеранским собором (в 1215 г.): им на смену постепенно приход или письменные доказательства истины, и это был перево рот . в юсти ции. Традиционное общество, в котором о чень велика была роль слухов, устной передачи информации, м едленно приучалось если не читать, то, во всяком случае, использовать письменное слово точнотак же, как в экономической жизни оно привыкало иметь дело с деньгами. Ментальное «оснащение» обновлялось во всех областях жизни . Так же как и технические н овшества в экономике, все новое в культуре встречало сопротивление. Десакрализация книги сопровождалась «рационализацие й» методов интеллектуальной работ ы, да и самих ментальных механизмов. Разумеется, никто не ставил под сом нение традиционные объекты исследования. Например, все более и более многочисленные критические сужден ия относитель но мощей не ставили под сомнение саму действен ность мощей. Целью новых исследований было выявление фальшивых мощей, кото рых становилось все больше вследствие крестовых походов (так же как и растущ ей п отребности церкви в деньгах). Даже если посмотреть глубже, схоластический метод не ставил под сомнение веру. Наоборот, он стремился прояснить, очистить, лучше п онять эту веру. Но как бы то ни было, применявш иеся в схоластике методы предполагали настоящий переворот в ментальных установках. Схоластический метод предполагал прежд е всего обобщение старой, хорошо известной процедуры, которую раньше применяли главным образом при толковании Библии:вопросы и ответы. Но ведь если ставились проблемы, если авторам задавались вопросы, значит, эти авторы ставили тот или иной сюжет под сомнение. Схоластика прежде всего занималась разработкой проблематики. Затем она предполагала спор, «диспут», и здесь эволюция состояла в том, что в противовес аргументированию ссылками на авторитет все большее значение приобретала практика логического обоснования аргумента. Наконец, за диспутом следовало заключение, которое делал магистр. Невозможно было уже ограничиться лишь сомнением; приходилось подвергаться риску суждения. Так, в конечном счете схоластический метод вел к осознанию личностью ее интеллектуальной ответствен ности. Заострение интеллектуального инструментария, происходившее благодаря развитию схоластики, можно проследить, обратившись к трем феноменам. Первый состоял в более тонком обращении с авторитетами. Второй это осознание возможность существования разных мнений. И наконец, третий: новое переставало выглядеть пугающе. В поисках новых доказательств схоласты ( по крайней мере некоторые из них) все шире применяли наблюдение и эксперимент. Рождающаяся схоластика попыталась установить связь между свободными искусствами и механикой, между науками и техникой. А университетские профессора относили себя’ к социальным группам, гнушавшимся ручного труда. Последствия разрыва теории и практики были во многих областях огромны. Физики экспериментам предпочитали Аристотеля, медики и хирурги вместо вскрытий предпочитали ссылаться на Галиена. Между тем по мере утверждения превосходства человека над природой, по мере обретения все большей уверенности в своих возможностях по отношению к окружающему миру люди осознавали все более глубокие пучины в своем собственном «я». Ведущую роль обретало развитие сознания, и вопросы схоластики превращались в дилеммы самосознания. Заслуга в подготовке этого крупного переворота в психологии и чувствовании традиционно приписывается Абеляру. Раньше человек искал меру и оценку своих прегрешений заслуг вовне. Пенитенциалии («покаянные книги») налагали на него наказание, которое было чем-то вроде штрафа. После того как епитимья была выполнена, человек считал себя примиренным с Богом, церковью, обществом и с самим собой. Теперь же от него требовалось раскаяние, и он жаждал его (а наиболее щепетильные доходили до угрызений совести). Именно это давало отпущение грехов. Менялись формы покаяния, но изменения претерпевали и святые. Наряду с традиционными признаками святости от святых все чаще стали требовать бедности и милосердия. Ореол нравственной чистоты, апостольство стали цениться выше, чем чудотворные деяния и подвиги аскетизма. Идеал святости углублялся в XII в. в мистической жизни. От святого теперь уже не требовалось физической красоты. Романское искусство XII в.. преисполненное пессимизма, довольствовалось изображением животных. В XIII в. рвущаяся к счастью готика обратилась к цветам и к людям. Готическое искусство скорее аллегорично, чем символично. В «Романе о Розе» отвлеченные понятия предстают именно в человеческом обличье, будь они хорошие или плохие: Скупость, Старость, Приветливость, Грубость. Разум, Притворство, Природа. Готика еще фантастична. Но ее фантастичность скорее причудливая, чем отпугивающая. И главное: она становилась нравоучительной. Иконография стремилась учить. Жизнь деятельная и жизнь созерцательная, добродетели и пороки, все с человеческими лицами, располагались в определенном порядке на порталах соборов, украшая их и обеспечивая проповедникам иллюстрации к их нравственным поучениям. Первым стремлением было произвести впечатление и даже напугать. Отныне все становилось нравоучением: изложения Библии, псалтыри, «морализирующие» травники трансформировали Писание в собрание занимательных историй, на которых строилось религиозное воспитание. Эти изменения имели, однако, не только положительные последствия. Вкусы опошлялись, религиозность нередко становилась инфантильной. Было, однако, в эту эпоху одно чувство, которое явно модернизировалось. Это любовь. В обществе, где ценились прежде всего мужественность и воинственность, как это было в собственно феодальную эпоху, большая изысканность отношений между полами граничила с отношениями дружбы между мужчинами. Наиболее совершенное отражение такой дружбы мы находим в жесте «Ами и Амиль». Вслед за этим появилась куртуазная любовь. Генезис куртуазной любви даже на уровне фактических представлений остается непроясненным. Многие настаивали на «феодальном» характере этой любви, вдохновляемой, по-видимому, связями между сеньором и вассалом, когда сеньором выступает дама. Другие охотнее видели в куртуазной любви форму бунта против сексуальной морали того же феодального общества. То, что куртуазная любовь была антиматримониальна, – это очевидно. Брак же был главным полем сражения за революционизацию не только нравов, но и всего мира эмоций. Требовать самоценности чувства, претендовать на то, что между полами могут существовать иные отношения, кроме тех, которые диктуются инстинктом, силой, интересом и конформизмом это было, конечно, настоящее обновление. Возможно, самое важное из всех изменений, которые являет нам средневековое искусство, – это то, которое породило вместе с реализмом или натурализмом – новый взгляд на мир, новую систему ценностей. Этот взгляд задерживался теперь на видимом, на мире, даваемом в ощущениях, вместо того чтобы быть лишь простым символом скрытой реальности; этот мир обретал ценность сам по себе, становился объектом непосредственного восхищения. В готическом искусстве цветы стали настоящими цветами, человеческие черты стали чертами индивидуальными, пропорции стали определяться естественными соотношениями, а не символическими значениями. Наверное, такая всеобщая десакрализация предполагала некоторое обеднение, но она несла и освобождение. Впрочем, уже и в романскую эпоху художники придавали большее значение эстетическим интересам, чем идеологическим требованиям. Уменьшение значения символов, отступление их перед воспринимаемой чувствами реальностью – все это свидетельствует о глубоком изменении в системе восприятия. Обретший уверенность человек созерцал мир, как Бог после шести дней творения, и находил его прекрасным и добрым. Готическое искусство-это доверие. Но прежде, чем прийти к этому, люди Средневековья должны были выдержать борьбу со всеобъемлющим чувством неуверенности, и в XIII в. битва еще продолжалась. Большую растерянность порождало то, что существа и вещи на деле были совсем не’ тем. чем они казались. А именно ко лжи Средневековье и испытывало особое отвращение. Природу Бога определяли так: «Тот, кто никогда не лжет». Дурные люди это лжецы. Все общество кишело лжецами. Вассалы предавали своего сюзерена, изменяли ему, отрекались от него, торговцы мошенничали, думая лишь о том, как бы обмануть и украсть, монахи были лицемерами. Средневековый словарь чрезвычайно богат выражениями, обозначающими бесчисленные формы лжи и бессчетные разновидности лжецов. Даже среди пророков встречались лжепророки, а чудеса иногда оказывались фальшивыми. Все это казалось делом рук дьявола. А все потому, что человек слаб перед реальным миром и, чтобы возобладать над ним, ему приходилось прибегать к хитрости. Часто думают, что это воинственное общество все брало с бою. Это величайшее заблуждение. Технические приспособления были столь несовершенны, что защита почти всегда одерживала верх над нападением. Даже и в военном деле укрепленные замки и стены были практически неприступны. Если осаждавшим и удавалось ими овладеть, это почти всегда было следствием применения хитрости. Общее количество благ, которым могло располагать средневековое человечество, было столь недостаточным, что приходилось выпутываться кто как мог. И тот, кто не обладал силой или хитростью, почти наверняка был обречен на гибель. Никто же мог испытывать уверенность ни в чем. Но если реальность скрывается, что делать, как не цепляться за видимость? Напрасно церковь убеждала средневековых людей относиться к видимому миру с презрением, не обращать на него внимания, чтобы обратиться к истинным – скрытым – богатствам духа. Все в средневековом обществе определялось отношением к «кажущемуся», видимому. Первая видимость-это тело. Его следовало принизить. Григорий Великий называл тело «омерзительным одеянием души». Монахи, служившие средневековым людям примером для подражания, беспрестанно смиряли свою плоть, культивируя аскетические привычки. В монастырских уставах указывалось максимальное количество дозволенных ванн и туалетных процедур, поскольку все это считалось роскошью и проявлением изнеженности. Для отшельников грязь была добродетелью. Однако идеал воинственности в такой же степени прославлял тело, в какой христианский идеал его принижал. Жизнь все время требовала от рыцаря напряжения физических сил: на охоте, на войне, на турнире. Даже мертвое тело являлось объектом тщательного ухода. Телам святых поклонялись, перенесение тела означало канонизацию. Наступала пора распространения гигиены, она входила в обиход прежде всего в городах. В 1292 г. в Париже существовало как минимум 26 банных заведений. Причем парильни являлись местом наслаждений и даже пристанищем разврата. Впрочем, и монастырская литература внесла свой вклад в заботу о теле. Ценный эльзасский манускрипт 1 154 г. Представляет собой учебник по диетологии, написанный монахиней из Шварцентхана.. Этот календарь предписывал особый режим для каждого месяца. В начале XIII в. был широко распространен «Справочник здоровья», написанный в Салерно. Пища являлась наваждением для средневекового общества. Крестьянская масса должна была довольствоваться немногим. Основу ее пищи составляла жидкая каша, а главным дополнением к ней были плоды огородничества. Однако в XII в. среди всех социальных категорий стала традиционной еда с хлебом, и именно тогда хлеб приобрел на Западе поистине мистическое значение, которое санкционировала религия. Свое превосходство верхушка общества демонстрировала прежде всего в области питания. Излишество в пище было первым из излишеств. Сцены пиршеств занимают большое место в поэмах о героических деяниях. Средневековая культура была культурой жестов. Все существенные соглашения и клятвы в средневековом обществе сопровождались жестами и воплощались в них. Вассал вкладывал свои руки в руки сеньора, клал их на Библию, а в знак вызова ломал соломинку или бросал перчатку. В религиозной жизни значение жеста было еще больше. Жестом веры был Крест. Жестами молитвы были руки сложенные, воздетые, руки скрещенные, окутанные покрывалом. Определенные жесты составляли суть отправления таинств. Богослужение – это тоже набор жестов. Самым распространенным жанром феодальной литературы были жесты (chansons de geste). Большое значение жестов -это существенная черта средневекового искусства. Жест одушевляет произведение, делает его выразительным, придает смысл линии и движению. Церкви-это жесты в камне. Еще большую социальную значимость имела одежда. Она’ точно указывала на социальную категорию, была настоящей униформой. Носить не ту одежду, которая подобала человеку по его положению означало совершать грех гордыни или падения. Монастырские уставы тщательно регламентировали костюм. Строгие ордена XI и XII вв., в особенности цистерцианцы, для того чтобы подчеркнуть свои особенности, приняли белую, некрашеную одежду. Нищенствующие ордена пошли еще дальше и стали одеваться в мешковину, суровую и небеленую. Так поступали и разные корпорации, прежде всего университетская. Особое внимание уделялось аксессуарам головным уборам и перчаткам, которые точно указывали ранг. В конце XIII в. стали появляться законы против роскоши, особенно в Италии и во Франции. Они были связаны, по всей вероятности, с начинавшимся экономическим кризисом. Эти законы, предписывая разницу в одежде, помогали поддерживать установленный общественный порядок. Женская одежда удлинялась и укорачивалась в зависимости от того, процветала ли экономика или переживала кризис (в середине XII в. она удлинилась, к великому негодованию моралистов, которые находили эту моду бесстыдной и непристойной, а в середине XIV в. укоротилась). Последним проявлением социальной дифференциации был дом. Крестьянский дом строился из самана или из дерева, если и употреблялся камень, то не выше фундамента. Обычно этот дом состоял из одной комнаты и не имел другого дымохода, кроме дыры в потолке. Бедно обставленный и оснащенный, он не привязывал к себе крестьянина. Убожество дома способствовало мобильности средневекового крестьянина. Города тоже состояли еще главным образом из деревянных домов. Они становились легкой добычей пожаров. Огонь был тяжелым бедствием Средневековья. Другое дело – богатые. Укрепленные замки были символом безопасности, мощи, престижа. В XI в. повсюду топорщились донжоны, преобладала функция защиты. Затем стали появляться украшения. Оставаясь хорошо защищенными, замки стали иметь больше жилых помещений, жилые строения сооружались внутри стен. Вся жизнь концентрировалась в главном зале. Мебели было немного. Столы обычно были разборными, и после трапезы их убирали. Постоянную мебель составлял сундук, или ларь. Куда складывали одежду или посуду. Поскольку жизнь сеньоров была бродячей, нужно было иметь возможность легко уносить багаж. Другим функциональным предметом роскоши были ковры; их вешали как ширмы, и они образовывали комнаты. Ковры возили из замка в замок . Церковь положила немало усилий; чтобы убедить людей Средневековья, что они лишь странники на этой земле. Даже живя на одном месте, они редко имели время привыкнуть к своему очагу. Культура средневековья в целом имела противоречивый характер. Унаследовавшая многие элементы античности, она стала трансформировать их через крестьянское мировоззрение. Развитие городской, народной, светской, рыцарской культуры стало постепенно в XI-XIII вв. Подрывать церковную монополию в духовной жизни общества. Достижения средневековой культуры стали благодатной почвой для развития культуры эпохи Возрождения. Список литературы : * «История западного мышления». Ричард Тарнас. 1995. * «Цивилизация средневекового запада.» Жак ле Гофф. 1992. * «История философии в кратком изложении». И.И. Богута. 1994. |
