Формы турнирного поведения и идеалы этики противоборства в Средневековье

Подробнее о Культорологии: Скачать дипломную работу

Вид работы: Дипломная (ВКР)
Предмет: Культурология
Язык: Русский , Формат файла: MS Word 62,83 kb

Формы турнирного поведения и идеалы этики противоборства в Средневековье

ФОРМЫ ТУРНИРНОГО ПОВЕДЕНИЯ И ИДЕАЛЫ ЭТИКИ ПРОТИВОБОРСТВА В СРЕДНЕВЕКОВЬЕ

Содержание

Раздел I.Значение и смысл поединка

Раздел II. Структура и турнирные правила поединка

Список литературы

Раздел I. Значение и смысл поединка

Когда мы говорим о рыцарском поведении, то в первую очередь мы имеем в виду отношение к врагу во время индивидуальных поединков. Наиболее часто эти поединки, как правило, происходили в ходе рыцарских войн, так как считалось что поединок – самое "правильное" сражение. Именно в условиях войны наиболее непосредственно рыцарский идеал воплощался в аристейях1 (героических единоборствах), которые проводились либо между двумя сражающимися, либо между равными группами. Иногда аристейя предваряла сражение или могла происходить и вместо него. Случались поединки и в мирное время во время случайных встреч двух равных соперников. Иногда такие встречи небыли случайными, а обуславливались заранее.

Подобные поединки были неотъемлемой частью рыцарского образа жизни – следствие возникающих в среде высших сословий конфликтов, касающихся чести, а также неустанного соперничества в среде элиты. Честь, которой хотят оставаться верными, действенна только для себе подобных. Признавать правила должны обе стороны конфликта, иначе эти правила никуда не годятся. Имея дело с равным противником, люди вдохновляются в принципе чувством чести, с чем связаны дух состязания, требование определенного самообуздания и пр. Жизнь рыцаря – это постоянное упражнение в добродетели и битва за честь своего высокого положения. Гомерово "тщиться других превзойти, непрестанно пылать отличиться"3 является полным выражением этого идеала. Эпос и рыцарский роман питает интерес не к военным действиям как таковым, но к аристейе особых героев. В "Илиаде" большие массы ополченцев просто наблюдают за поединками героев-вождей, которые используют колесницы на поле боя как "такси"4.

Обычай решать различные конфликты путем поединков, конечно же, в основном был присущ военизированным обществам, где "воюющие" занимали высшую ступень в социальной иерархии, и он возник еще в древности. Приведем ряд весьма характерных примеров. Хорошо известно, что в древнем Египте представления о воине-герое не играли сколько-нибудь заметной роли, и что на месте героического идеала солдата стоял идеал удачливого чиновника-бюрократа5. Для того, чтобы стать героем, египтянину нужно было вырваться из системы социальных связей, определяющих всю его жизнь, а возможно это было только и одном случае – если он переставал быть египтянином и включался в иную систему ценностей. Единственный известный случай такого полного перерождении описан в "Повести о Синухете"6. Царский приближенный Синухет, опасаясь преследований по политическим мотивам, бежит в Сирию и, поскольку возвращение в Египет представляется ему невозможным, начинает новую жизнь в полном соответствии с нормами и обычаями общества периода "военной демократии". И происходит чудо – прежний сверхосторожный царедворец превращается в отважного предводителя племени, настолько хорош© вписывающегося в образ жизни азиатов, что местный правитель даже ставит его над своими сыновьями. По существу же никакого чуда нет: просто за пределами Египта существовали условия для реализации личных качеств мужественного человека, и было общество, почитающее эти качества.

Сцена битвы Синухета с местным богатырем, пришедшим оспорить его первенство, – единственный героический эпизод во всей классической египетской литературе. В полном соответствии с рыцарским кодексом чести Синухет заявляет, что "если захочет бык биться, захочет ли (другой) храбрый бык отступить из страха перед равным себе"7, – и в дальнейшем ведет себя соответственно. Ночью перед боем он любовно подготавливает оружие и наутро побеждает богатыря, причем добивает противника его же собственным топором9.

Даже в войнах эпохи эллинизма, которые были далеко не рыцарскими, все же имелись прецеденты "рыцарского" единоборства. В индивидуальные поединки, иногда, вступали не только простые воины, но даже полководцы и цари. Самый известный такой поединок произошел между царем Пирром Эпир-ским и македонским стратегом Пантавхом. Произошло это событие в 289 г. до н.э. в греческой области Этолии. Армии сошлись врукопашную, но долгое время на поле боя царило полное равновесие, фаланги сходились грудь с грудью, но лишь для того, чтобы быть отброшенными назад встречным ударом. Перелом в сражение мог внести только какой-то неожиданный фактор, и македонский стратег предложил эпирскому царю сразиться в поединке. В упорном единоборстве, в ходе которого оба противника получили раны, победу одержал Пирр. Его тяжелораненый противник спасся лишь благодаря вмешательству своих телохранителей. Моральное впечатление от поражения Пантавха оказалось очень сильным, и его войско, в конце концов, дрогнуло и побежало, а авторитет Пирра в его войске, после этого случая, поднялся на небывалую высо-ту10.

Такие примеры можно найти в истории разных народов и эпох, например в средневековой Армении, стране которую мало кто из историков рассматривал с точки зрения наличия рыцарства и рыцарских традиций. Так армянский историк Фавстос Бюзанд повествуя о событиях V в н.э. рассказывает о конфликте царя Вараздата и полководца Манвела Мамиконяна. "После того, как много раз посланцы успели поехать и приехать и с каждым разом оскорбительнее становились речи, которыми они обменивались, тогда они (Вараздат и Манвел) назначили время для взаимной встречи в бою. В назначенный час они сошлись и вступили в бой друг с другом…

Царь Вараздат и спарапет Манвел с копьями в руках выступали друг против друга соперниками. Когда царь Вараздат при выступлении поднял глаза, посмотрел на спарапета Манвела и увидел величину его роста, красоту его фигуры, крепкое его сложение, его железные крепко скованные неуязвимые доспехи, с ног до головы, сильного коня и несокрушимые конские доспехи, то в мыслях он сравнивал его с высокой неприступной горой. Но, видя смерть перед глазами, он напал, ибо другой надежды на спасение не имел. Но так как царь Вараздат был молод и не очень сведущ в бою, то, увидев его (Манвела) в таком виде, подумал, что копье не может пробить броню его (доспехов), поэтому он что было силы в руке, ударил копьем в рот полководцу Манвелу, а Манвел схватил за древко копье; оторвав от него острие, он выдернул через щеку и выбил себе много зубов, самое же копье он вырвал из рук царя.

И царь Вараздат обратился в бегство перед полководцем Манвелом, а Манвел, настигнув его, держа в руке острие, древком копья бил по черепу царя Вараздата и так гнал его четыре аспареза. Сейчас же наехали сыновья Манвела Хамаяк и Арташес, с копьями в руках, с намерением убить царя. Манвел же закричал вслед своим сыновьям: "Ой, не будьте цареубийцами!" Они, услышав голос своего отца, сейчас же поспешно отъехали от царя. В этот день царский отряд потерпел поражение от отряда Манвела"11.

Рыцарские единоборства не нарушали солидарности элиты как таковой, солидарности, распространявшейся на врагов, принадлежащих к элите. В сражениях рыцарей разных регионов (и даже эпох!) между собой, классовая солидарность перебрасывала мост над баррикадой личной вражды и учила снисхождению к противнику, которого полагается уважать, как равного себе. Так Усама ибн Мункыз в своей "Книге Назидания" приводит такой случай: – "Мы сражались с ними, а в числе их были герои из войска Хама: Серхенк, Гази ат-Тули, Махмуд и-бн Бальдаджи, Хадр ат-Тут и начальник отряда Хут-лух. Их было больше, чем нас, но мы бросились на них и обратили их в бегство. Я устремился на одного из их всадников, намереваясь ударить его копьем, и вдруг оказалось, что это Хадр ат-Тут. "Твой слуга, о Усама!" – закричал он. Я повернул от него к другому всаднику и ударил того. Копье попало ему под мышку, и если бы он не схватил его, то сам бы не упал, но он прижал к туловищу локоть, чтобы захватить копье, а меня лошадь умчала обратно. Всадник слетел с седла на шею лошади и упал. Потом он вскочил на берегу потока, спускавшегося к аль-Джалали, ударил свою лошадь и, погнав ее перед собой, спустился в долину. Я прославил Аллаха, да будет он превознесен, за то, что с ним не случилось беды из-за этого удара, ибо это был Гази ат-Тули, да помилует его Аллах, а он был человек выдающийся"12. Руководствуясь рыцарским кодексом чести, Усама ибн Мункыз, ни в коем случае, не желал причинить какого либо вреда своим знаменитым противникам. Правила "честной игры" как раз и были детищем таг кой борьбы, в которой противников связывала между собой классовая солидарность.

Эти правила, как известно, не распространялись на отношение рыцаря к простонародью, правила "честной игры" распространялись лишь на мужчин, равных друг другу по своему положению в обществе. Элитарное положение рыцаря побуждало его искать славы, стараться выделиться благодаря добродетелям, свойственным его положению. А естественной формой отличия в рамках военного класса было, разумеется, отличие на поле боя, выполнение трудных заданий, которые рыцарь старался сделать еще труднее, а при нехватке реальных трудностей приносил самые диковинные обеты.

Пример "рыцарского" соперничества мы встречаем даже у Цезаря в "Записках о Гальской войне": – "В том легионе было два очень храбрых центуриона, которым немного оставалось до повышения в первый ранг: Т. Пулион и Л. Ворен. Между ними был постоянный спор о том, кто из них заслуживает предпочтения, и из года в год они боролись за повышение с величайшим соревнованиєм. Когда около укреплений шел ожесточенный бой, Пулион сказал: "Чего ж ты раздумываешь, Ворен? И какого другого случая ждешь показать свою храбрость? Нынешний день порешит наш спор". С этими словами он вышел из-за укрепления и бросился на неприятелей там, где они были особенно скучены. Ворен тоже не остался за валом, но, боясь общественного мнения, пошел за ним. Тогда Пулион, подойдя на близкое расстояние к врагу, пустил копье и пронзил им одного галла, выбежавшего вперед из толпы. Враги прикрыли щитами своего пораженного и бездыханного товарища и все до одного стали стрелять в Пулиона, не давая ему возможности сдвинуться с места. Пулиону пробили щит, и один дротик попал в перевязь. Этим ударом были отброшены назад ножны и задержана его правая рука, когда он пытался вытащить меч. Тогда враги, пользуясь его затруднением, обступили его. Но тут подбежал его соперник Ворен и подал ему в эту трудную минуту помощь. Вся толпа тотчас же обратилась на него и бросила Пулиона, думая, что он убит дротиком. Ворен действует мечом, и убив одного, мало-помалу заставляет остальных отступить; но в увлечении преследованием он попадает в яму и падает. Теперь и он в свою очередь окружен, но ему приходит на помощь Пулион, и оба, убив немало неприятелей, благополучно со славой возвращаются в лагерь. Так подшутила над ними судьба в их соперничестве и борьбе: оба врага поддержали и выручили друг друга, и нельзя было решить, кого из них следует признать храбрей другого".

Подобный пример, мы нашли и в событиях, относящихся к периоду Крестовых походов. Так, описывая одно из сражений с крестоносцами Усама ибн Мункыз сообщает: – "Наша конница вступила в бой с передовыми отрядами франков. Некий Камиль аль-Маштуб, наш сотоварищ курд, бился особенно яростно. Он и Хасанун соперничали в доблести. Хасанун был с моим отцом, да помилует его Аллах, и сидел на какой-то кляче, ожидая, пока слуга приведет ему лошадь от коновала, и принесет кольчугу. Слуга запоздал, и Хасануна стали волновать удары копьем Камиля аль-Маштуба. Наконец он сказал моему отцу: "О господин мой, прикажи дать мне хотя бы легкие доспехи". – "Вот стоят мулы, нагруженные оружием, – отвечал отец. – Что тебе годится, то и надень". Я стоял в это время сзади отца. Я был еще мальчиком и впервые в этот день видел сражение. Хасанун осмотрел кольчуги, уложенные в кожаные мешки и нагруженные на мулов, но ни одна не подходила ему. А он горел желанием выйти в бой и действовать так же, как Камиль аль-Маштуб. На своей кляче он двинулся вперед, не надев доспехов. Один франкский рыцарь преградил ему дорогу и ударил его лошадь по крупу. Она, закусив узду, умчала Хасануна в самую середину франкского лагеря. Франки захватили Хасануна в плен и подвергли его разнообразным мучениям"15. Желание мусульманского рыцаря выделится и отличиться на поле боя, было настолько сильно, что он пожертвовал даже своей жизнью, лишь бы не уступить своему сопернику в доблести и славе.

Во второй главе мы уже указывали на то, что основной чертой рыцарских войн было то, что хотя рыцари и вступали в сражение в составе отряда, но почти сразу же теряли связь друг с другом и сражались уже каждый сам по себе. Тактика рыцарских сражений основывалась не на массовости и организованном взаимодействии, а на индивидуализме и стремлении отличиться. Идеальный бой – это единоборство, а не общая схватка. В ойратском эпосе есть эпизод, где Дайни-Кюрюль и Зан-Будинг, приняв приглашение к поединку от 79 батыров в традиционной формуле: "Солнце раннее, годы наши молодые, – поиграем!" – спрашивают их презрительно: "Что же, вы будите биться, следуя один за другим, как настоящие богатыри, или будете биться, наскакивая кучей, как собаки?". Те отвечают: "Если умирать, все умрем мы вместе; если придется нам жить, все вместе будем жить!". И кинулись на них все, но это им не помогло .

Задачей отдельного рыцаря в схватке было отыскать достойного противника, то есть противника, сравнимого с ним самим по рангу и доблестям: "В Апамее был рыцарь, один из славнейших среди франков, которого звали Бадрхава. Он постоянно говорил: "Увидите, что будет, когда я встречусь с Джумой в бою". А Джума говорил: "Увидите, что будет, когда я встречусь с Бадрхава в бою". Но встретиться этим доблестным рыцарям так и не удалось. Во время одного из своих странствий Бадрхава подвергся нападению дикого льва и был им съеден.

Случалось, что поединки происходили в таких обстоятельствах и местах что даже трудно себе это представить. Во время осады г. Мелуны в 1420 г. произошла целая серия рыцарских поединков в месте соединения подкопа и контрг подкопа. Надежно укрепив стены галереи, саперы обеих противоборствующих сторон удалились и уступили место благородным бойцам, которые в полном соответствии с турнирным этикетом бросали друг-другу вызов и дрались холодным оружием в узком туннеле под землей.

Порой случалось, что даже короли-рыцари, нисколько не думая о возможных последствиях, вступали в подобные поединки. Личная отвага, проявляемая государем во время сражения, порою носила характер показной удали. Фруассар описывает поединок Эдуарда III с французским дворянином Эсташем де Рибмон, близ Кале в такой манере, что создается впечатление, будто дело вовсе не касается чего-то весьма серьезного. "И сражались король с монсеньо-ром Эсташем и мессир Эсташ с королем весьма долго, и так, что взирать на это было весьма приятно". Француз, наконец, сдается, и все кончается ужином, который король устраивает в честь своего знатного пленника20. Участвовали короли и в рыцарских турнирах, часто подвергая свою жизнь реальной опасности. Тот же Эдуард III не раз принимал участие в подобных "забавах", например в 1342 и 1359 годах21.

Обычай предварять сражение поединком двух бойцов весьма древний и известен во многих обществах . Здесь уместно вспомнить о поединке Давида с Голиафом, который служил примером для подражания. По сообщению Тацита, германцы, воюя друг с другом, старались свести взятого каким-нибудь образом в плен воина того народа, с которым ведется война, с избранным из числа своих соплеменников, каждого со своим национальным оружием23. Такое личное единоборство могло служить оракулом, предвещающим исход будущего сражения, – "Битва служит для того, чтобы испытать Судьбу. Первые же поединки суть вернейшие предзнаменования"24. Перед началом битвы наиболее отважные бросали вызов противнику, и победа одного из бойцов воодушевляла все войско, как бы показывая, что их дело правое, и Бог или Боги на их стороне.

В 553 г. сын вана Пэкче, правителя одного из государств на территории современного Китая, Ёчхан поднял все войска страны и направился в Когурё (на территории современного Корейского полуострова). На равнине Пэкхап, на рассвете перед сражением, к китайскому войску подъехало пятеро противни^ ков. Приблизившись, они сказали: "Люди сказали, что на нашей равнине остановились гости. Как мы могли не поприветствовать вас? Хотим, чтобы ты поприветствовал нас и скорее сообщил твой род, возраст и ранг". Ёчхан отвечал: "Мой род – тот же, что и ваш; мой ранг – хансоль; лет мне 29". [Сын вана]. Тогда были подняты стяги, и начался поединок. [Богатырь] Пэкче копьем сбил с коня богатыря Когурё и отрубил ему голову. Потом он насадил голову на острие копья, вернулся к войскам и показал ее. Гнев и ярость генералов Когурё были велики. Радостные же крики [воинов] Пэкче сотрясали небо и землю. Тут командиры ударили в барабаны и бросились в битву, загнав вана Когурё к вер-шине горы Тонсон" .

Такие поединки отчасти имели жертвенный характер. Войско порой желало своему бойцу не победы, а… достойной гибели! В этом случае воин (обычно это самый лучший, самый прославленный боец, иногда даже – предводитель отряда) должен был послужить своего рода "искупительной жертвой", которая обеспечит успех грядущего сражения. Так у кельтов не дожидаясь пока из вражеского отряда выйдет другой единоборец, такой воин-жертва сам устремлялся к этим рядам – с мечом, но без доспехов, иногда даже без щита. И погибал в жестокой битве, успев сразить нескольких врагов. Впрочем, враги тоже не зевали, обычно они высылали на встречу ему своего поединщика, специально для того, чтобы одолеть противника в равном бою, не дав ему погибнуть в бою неравном, ибо такая гибель, с их точки зрения, как раз и являлась победой26. На арабо-мусульманском Востоке если поединки проходили перед cpst-жением, то они тоже завершалось смертью одного из состязавшихся. В период классического средневековья, такие рыцарские поединки стали составной частью сражений, а если их не было, то считалось, что бой начат "не по правилам".

В ходе Столетней войны появилась особая форма рыцарских турниров, когда заключалось перемирие или накал военных действий ослабевал, с обеих сторон поодиночке и группами устремлялись навстречу друг другу рыцари. В "Хрониках" Ж. Фруассара и других источниках подобные мероприятия назывались "формальными подвигами оружия", мы будим их так же называть "военными турнирами".

Такие "подвиги оружия" могли напоминать реальные войны, или они могли быть более дружественными конфликтами. Мы будем говорить о более дружественных, но необходимо подчеркнуть, что разница между дружественным и серьезным сражениями один на один, была не четкой. Если поединок планировался быть дружественным, были формальные элементы, которые держали некоторые вопросы под контролем. Время и место назначались заранее. Обычным было присутствие знатного человека, который мог остановить борьбу, сказав, просто, "Вы сделали достаточно" другими словами, достаточно чтобы поддержать вашу честь. Также, были пределы тому, как долго будет про^ должаться борьба. Наконец, если соперничание происходило верхом, можно было выбрать затупленные копья, вместо острых29. С другой стороны, было два элемента, которые сближали эти поединки с реальной войной. Большинство используемого оружия было боевым и, весьма часто, столкнувшиеся друг с другом противники-рыцари был фактически врагами в реальной жизни своего времени. Фруассар уделял особенное внимание таким конфликтам. Все формальные подвиги оружия, о которых он говорит, были предприняты во время перемирия – не мира, перемирия между рыцарями, сражавшимися на стороне англичан и рыцарями, которые поддерживали французского короля.

Существовали так же и другие отличия. Во-первых, нет ни одного свидетельства, что, как и в прежние времена, лошади, броня или снаряжение могли стать добычей. Тогда как документы, относящиеся к началу XIV столетия, считали для сражающихся рыцарей само собой разумеющимся, бороться за лоша-дей друг-друга . Нет никакого намека в сообщениях Фруассара, что так все еще поступали в 1380-ых и 1390-ых годах. Во-вторых, формальные подвиги оружия, не напоминали и спортивные состязания с систематическим подсчетом очков, подобно большинству схваток 15-ых и 16-ого веков, которые отмечены в другом месте31. В больших устроенных королями схватках в Лондоне и Париже, призы давались лучшему сопернику на каждой стороне; но в других случа-ях нет никакого приза вообще .

Какие же цели преследовали участники этих "военных турниров"? Во-первых, любой индивидуум, который выезжал между враждующими армиями, чтобы бросить вызов, или кто договорился с бывшим противником, чтобы встретиться для "формального подвига", утверждал свою принадлежать к высокому рыцарскому ордену, быть одним из храбрых, защитником общества. Он подтверждал это требование своим собственным телом. В формальном деле, риск мог быть более ограничен чем в других случаях, но полностью он не исключался. Во-вторых, когда вооруженная знать и их ближайшее окружение собирались вместе, чтобы участвовать в этом опасном спорте, они тем самым заявляли о коллективной власти, и демонстрировали некую солидарность против остальной части мира. Конец четырнадцатого столетия был временем, когда знать должна была защитить свои привилегии против непокорных крестьян и горожан.

Типичным примером такой схватки стала Combat des Trente (Битва Тридцати), произошедшая 27 марта 1351 года у Плоермеля в Бретани. В этом поединке встретились тридцать французских рыцарей под командованием маршала Франции Жана де Боманура и тридцать английских, немецких и бретонских рыцарей под командованием капитана Джона Бемборо . Соглашение о поединке Джон Бемборо, по Фруассару, заключает такими словами: "и содеем сие таким образом, что в последующие времена говорить об этом будут и в залах, и во дворцах, на рыночных площадях и в прочих местах по всему свету"34. Дрались пешими, без каких-либо ограничений оружия. Схватка началась днем, а к вечеру шесть французов и девять англичан были мертвы; многие участники поединка, оказавшегося победным для французов, умерли от полученных ран35. Фруассар назвал этот бой просто великолепным, заканчивает он, однако же, замечанием: "Одни в этом узрели доблесть, другие – лишь дерзости и оскорбления".

Тем не менее, этот "военный турнир" наделал столько шума, что появилось немало желающих отличиться подобным образом. Через два года сразились двадцать французских и двадцать гасконских рыцарей (воевавших на сто-роне англичан), почти все были ранены а многие и убиты В 1382 году возле города Ренна англичане и французы состязались в смертельном бою пятнадцать на пятнадцать.

Одним из самых известных событий Столетней войны стал турнир в Сен-Энглевере – между Кале и Булонем, который должен был пройти с 20 мая по 10 июня 1389 года. Трое французских рыцарей: Жан Ле Менгр (будущий маршал Бусико), Режинальд де Руайе и сеньор де Сен Пи – с разрешения Карла VI бросили вызов всему английскому рыцарству, а так же рыцарям других стран: Голландии, Лотарингии, Богемии, Дании, Польши и др. Многие сомневались в исходе этого мероприятия, т.к. трое рыцарей были, весьма молоды и не отличались особыми физическими параметрами. Трое храбрецов взяли на себя обязательство в течение двадцати дней защищать поле против любого рыцаря, оруженосца или другого благородного человека, который пожелает сразиться с ними боевым или куртуазным оружием. Герольды с письмами-вызовами были послано в Англию, и поскольку дело было во время перемирия, многие пожелали явиться к месту турнира, кто в качестве участников, а кто – зрителей. Около сотни английских рыцарей и оруженосцев явились в Сен-Энглевер в надежде испытать силы и обрести славу победителей. Приняли вызов и четырнадцать рыцарей из других стран.

Возле павильона французов стояло дерево боярышника с двумя щитами: войны и мира. Бои продлились всего 4 дня, с 21 по 24 мая. В поединки успели вступить тридцать девять соперников. Было сломано немало копий; многие были выбиты из седел или остались без шлемов. Мужество и боевое умение французов столь обескуражили англичан, что ни одно копье больше не коснулось щитов вызова, которые висели даже дольше заявленного срока, до середины июня. Когда время турнира было закончено, французы отнеслись к своим противникам с таким великодушием, что они не только возвратили им оружие и лошадей, на которые они имели право как победители, но и при прощания высказывали им любезности, снабдили их охранительными грамотами и очень богатыми подарками. Страна встретила победителей как героев, их оружие было торжественно внесено и оставлено на хранение в соборе города Булони, самих же триумфаторов ожидала королевская награда – 6 тысяч франков золотом.

Как мы видим, верховная власть в лице королей или других крупных сановников одобряла, поддерживала и даже спонсировала подобные мероприятия, но не всегда. Так английский рыцарь Томас Клиффорд, послал однажды Бусико вызов на поединок. При этом, мессир Бусико, боясь, что он мог бы быть остановлен королем или другими лордами Франции, если они узнают об это вызове, или что судья, которого он мог бы выбрать, откажется от этого дела, он пошел, чтобы совершить упомянутый "подвиг оружия" в Кале к Уильяму Бе-шампу, тогдашнему капитану Кале и дяде того самого мессира Томаса (хотя по рыцарским законам и традициям необходимо было, что бы сделавший вызов шел в место указанное принявшим вызов где должен находиться выбранный им судья). Когда они были в поле и, приступили к рыцарскому поединку, они оба безупречно и очень отважно выполнили это. И в конце их схватки, мессир Бу-сико сбросил мессира Томаса на землю ударом копья, вместе с лошадью. Затем Бусико спешился, и они подняли свои мечи. И продолжив дальше "подвиг оружия", они продолжили действовать пешими, а именно, сражались с мечами, кинжалами и топорами, мессир Бусико, все выполнил без ошибки и сделал настолько хорошо, что все сказали, что он был очень отважным рыцарем и таким образом достиг большой чести.

В другой раз Бусико во время одного из своих странствий договорился с английскими рыцарями о поединке двадцать на двадцать. Поручителем со стороны французов выступил герцог Бурбонский, который дал свое согласие быть судьей этого военного турнира, но поручитель англичан граф Фуа в последний момент отказался обеспечить поле боя для них, сорвав тем самым сражение.

Известен и другой случай, когда в 1385 г. английский дворянин Пьер де Куртене, приближенный короля, прибыл во Францию, желая сразиться против лорда Ги де ла Тремуйя, требуя от него чтобы он принял вызов. Но королевский совет (в лице герцога Бургундского и герцога Беррийского) ответил, что этого нельзя допустить, так как в этом нет никакого благородства, и нет ни какой причины для поединка. И лорд Тремуй ответил, что он будет бороться с ним, и на это есть множество причин, главная из которых та, что он был французом, а Куртене был англичанином. И был назначен день и место боя на поле С-.Мартина. Были некоторые астрологи в Париже, которые прибыли, чтобы сказать лорду Тремуйю, что он будет биться отважно. И что в выбранный день, погода будет очень хорошей, и что он победит своего противника. В выбранный день, они появились прежде, чем прибыли король и некоторые лорды, и погода была очень дождливой. И когда они все были готовы идти, чтобы подготовиться и начать поединок, король заставил их остановиться и запретил им бороться вообще.

Англичанин оставил Париж, и король дал ему компенсацию, и дал ему красивые подарки. И англичанин пошел к графу Сент-Полю, который женился на сестре короля Англии, и хвастался, что в окружении короля он не нашел ни одного француза кто, смел бороться с ним. Присутствующий там дворянин, лорд Клари, ответил ему, говоря что, если он пожелает, он будет боролся с ним на следующий день, или в любое время, когда ему понравится. Хотя он и был небольшого роста, но у него было храброе сердца. И англичанин был удовлетворен этим, и день был установлен, и на следующий день, и француз, и англичанин появился на ристалище, и они боролись отважно. И наконец англичанин был ранен, и упал на землю, и был побежден, а лорд Клари был очень доволен результатом.

Об этом деле узнал герцог Бургундский, и он был очень рассержен, и сказал, что лорд Клари заслужил смерть, и он должен получить его отрезанную горлову, потому что без разрешения короля он взял оружие и боролся с этим англичанином. И он сказал, что таким людям не место среди нормальных людей, которые имеют только одну причину: француз должен бороться с англичанином как смертный враг, где только может его найти. Однако, лорд Клари, опасаясь гнева и недоброжелательности герцога Бургундского, долго скрывался в разных местах, и держался вне поля зрения. И, наконец, король простил ему нарушение, что он не послушался его, и боролся без его разрешения.

Интересен тот факт, что английский рыцарь Пьер де Куртене встречался и с Бусико, и так же поплатился за свое хвастовство. Однажды Бусико пожелал испытать силу своего оружия на границе земли Пикардии. Случилось так, что там был английский рыцарь, мессир Пьер де Куртене, который путешествовал по Франции и хвастался, что он пересек все королевство Францию, но не нашел ни одного рыцаря, который смел соперничать с ним с боевым оружием, так что он дал обет продолжать свои поиски. Когда мессир Бусико услышал об этом хвастовстве, он с большим призрением отнесся к этому. И затем он сообщил ему через герольда, что он не намерен выслушивать такие слова о рыцарях Франции. Если Куртене желает сообщить ему относительно всех типов боя, которые нравятся ему, Бусико выполнит их для него очень охотно. Этот Куртене, который считался хорошим поединщиком, не хотел участвовать в никаких других типах схваток, кроме соперничества в нескольких ударах с боевым копьем, так, чтобы дело было очень быстро устроено. Так что эти два рыцаря встретились, чтобы сразиться; все их удары были закончены, но они были на польау больше Бусико, так что он сильно поднял свой престиж и был достоин большой чести и похвалы.

Может сложится ложное впечатление, что подобные поединки были безопасной игрой, но это впечатление обманчиво, они были тяжелы, опасны и даже смертельны. Об это говорят многочисленные свидетельства, например, случай произошедший с 17-им графом Пембруком, во время поединка с Джоном Десом он был смертельно ранен в живот44. А во время поединка в г. Париже в 1438 г. в присутствии короля Карла V между двумя оруженосцами Пьерем де Мэйзом (французом) и Джоном Эштли (англичанином), несмотря на то, что встреча была дружеской, один из участников – француз, погиб, копье противника попала ему в щель забрала.

Даже во времена заката рыцарских войн, когда тактические и стратегические соображения, огнестрельное оружие и постоянные армии стали вытеснять старые рыцарские обычаи, в переломные моменты сражений традиция рыцарских поединков возрождалась. В битве при Анэгава в 1570 г. Ода Нобунага и Токугава Иэясу (29000 чел) сразились с Асаи Нагамасой и Асакура Ёсикагэ (18000 чел). Долго битва длилась с переменным успехом. Смелый ход предпринял Иэясу, он отделил отряды Хонды и Сакакибары и послал их во фланг Аса-куре. Асакура был сломлен и начал отступать. Чтобы прикрыть отступление, слуга Асакуры Макара Юродзаэмон и его сын Макара Юросабуро, вышли вперед и вызвали на персональные поединки всех лидеров, которых они видели. Они успешно убили многих вызванных на поединки и последовали за Асакурой через реку, но это стоило им их жизней.

Обычай устраивать поединки перед строем двух войск, противостоящих друг другу, на Западе сохраняется вплоть до конца Средневековья. В сражениях за Италию в 1501 г. произошел поединок чести между прославленным Баярдом – рыцарем без страха и упрека – и доном Алонсо де Сото-Майором, в результате которого последний погиб. Желая отомстить, испанцы на следующий год предложили встретиться в поле "тринадцать на тринадцать" ("Вызов при Бар-летте"). Во время боя испанцы прибегли к приему, почитавшемуся в рыцарской этике подлым: они стали метить в лошадей. По условиям, проигрывал тот, кто был выбит из седла или вынужден был спешиться. Из французов только Баярд и рыцарь Ороз сумели сохранить коней и остались лицом к лицу против тринадцати врагов. В течение шести часов, до самого наступления ночи, они продолжали неравный бой и остались непобежденными. Этот подвиг принес французам славу, а год спустя Баярд повторил его в настоящем сражении. Он в одиночку сдерживал натиск испанской кавалерии на мосту через реку Гарильяно до тех пор, пока не подошло подкрепление47.

На Кавказе такие поединки происходили даже в XIX веке, и, по словам Э.Х Панеш, в период Кавказской войны иногда решали исход боевых действий48. "Часто во время военных действий с русскими, – писал Н. Дубровин, – черкесский наездник вызывал на поединок наших милиционеров и казаков, и оба противника начинали, джигитуя, перестреливаться, постепенно сближаясь друг с другом. Победитель, при громких криках, овладевал телом противника и с самодовольством приказывал снять с побежденного оружие и доспехи, составлявшие его гордость и славу".

В Западной Европе поединки во время сражений, часто происходили в честь дам. Во время осады города Ренн англичанами, французский рыцарь Оливье де Мони переплыл в полном вооружении крепостной ров, чтобы только отнять у английского рыцаря 6 куропаток, убитых его ястребом, и поднести их дамам города. Куропатки вместе с английским рыцарем были взяты в плен, но сам Мони был тяжело ранен во время поединка. Тогда он освободил своего пленника с условием получения пропуска в лагерь осаждающих, чтобы излечиться там от своих ран. В лагере его радушно принял английский герцог Ланкастер и осыпал на прощанье богатыми подарками: "Мони, передайте, пожалуйста, мой привет вашим дамам и девицам, – сказал герцог, – и скажите, что мы часто от души желаем им куропаток".

Но единоборство могло происходить и вместо сражения. Распространенный в средневековье обычай решать исход битвы единоборством двух рыцарей из враждебных станов известен еще со времен Гомера. Обе стороны, сражающиеся в Троянской войне, согласны решить дело поединком Менелая с Парисом: Кто из двоих победит и окажется явно сильнейшим, / В дом и Елену введет, и сокровища все он получит; / Мы ж на взаимную дружбу священные клятвы положим52.

В Испании в 429 г. между вандалами и аллеманами произошла распря, войска двинулись друг на друга, но короли обоих племен, чтобы избежать большого кровопролития, выделили по воину из своих дружин, и те должны

были сойтись в единоборстве. Аллеман победил, и вандалы ушли из Испании. Таким образом, поединок тем самым служил здесь не предзнаменованием, но замещением битвы, т.е. выступал как выраженное в атональной форме краткое доказательство превосходства одной из сторон. Доказательство, что дело, за которое выступает одна из сторон, являет большую силу, говорит о том, что оно -лучше другого: ему благоприятствуют боги, стало быть, оно правое.

Однако уже в довольно ранние времена к замене битвы на поединок примешивается мотив, что тем самым это уменьшит кровопролитие. Так, в случае с меровингским королем Теодорихом в битве при Кьерзи-на-Уазе сами воины говорят: лучше пасть одному, чем погубить целое войско55. В раджпутских войнах часто сражения заканчивались также поединком двух предводителей, которые тем самым пытались спасти жизни своих подданных56. Как только во времена позднего средневековья в Западной Европе заходила речь о каком-нибудь блистательном, пышном, уже во всех деталях подготовленном поединке, в ходе которого два короля или князя должны были разрешить свою querelle (распрю), настоятельно выдвигался мотив: "дабы избежать пролития христианской крови и истребленья народа".

Интересен в этом плане и эпизод из русско-кавказских отношений, относящийся к 1022 г., и повествующий о том, как тмутараканский князь Мстислав Владимирович победил в единоборстве касожского князя Редедю.

"Повесть временных лет" сообщает об этом следующее: "В си же времена Мьстиславу сущю Тмуторокани поиде на касогы. Слышав же се, князь касожь-скый Редедя изиде противу тому. И ставшема обема полкома противу собе, и рече Редедя к Мьстиславу: "Что ради губиве дружину межи собою? Но снидеве ся сама борот. Да аще одолевши ты, то возмеши именье мое, и жену мою, и дети мое, и землю мою. Аще ли аз одолею, то възму твое все". И рече Мьстислав:

"Тако буди". И рече Редедя ко Мьстиславу: "Не оружьемь ся бьеве, но борьбою"…". В адыгском фольклоре еще в начале XIX в. жило предание, представлявшее по содержанию параллель летописному рассказу о поединке Мстислава и Редеди. В нем говорилось о войне адыгов с Тамтаракаем (Тмутараканью), единоборстве тамтаракайского князя с адыгским богатырем, великаном Редедей, и гибели последнего59.

Победив в единоборстве касожского князя, Мстислав приобрел право на власть не только над адыгами, населявшими Кубанскую дельту, но и над всей адыгской общностью, сувереном которой был Редедя. Причем акт единоборства, происходившего открыто на глазах представителей сторон, на паритетных условиях, должен был восприниматься как ритуальная форма передачи власти. Не случайно летопись и народное предание не говорят ни о сопротивлении адыгов (касогов) Мстиславу, ни о битве, последовавшей за поединком. Мстислав был признан вождем адыгских дружин, и они последовали за ним на Русь, где составили ядро его войск в сражениях с Ярославом60.

Судя по летописному рассказу и устному преданию, и "князь касожский", и Мстислав понимали исключительную значимость предстоявшего сражения и этим было вызвано обоюдное решение обратиться к поединку. Они хотели ценой малой крови добиться своих целей, не губить войско и не разорять земли. Смысл поединка двух вождей и неотвратимость гибели одного из них, несомненно были понятны и их дружинам, что объясняет их созерцательную позицию на поле боя. Использование Мстиславом, на финальном этапе поединка, ножа, так же не выходило за рамки правил, иначе вряд ли дружина Редеди отнеслась бы к этому спокойно, и позволило Мстиславу воспользоваться плодами победы.

С точки зрения современников, во всех рассматриваемых нами регионах, рыцарское сражение было, прежде всего, формой судебного поединка ("божьего суда") между двумя спорящими сюзеренами, князьями, королями, и естественно, что оно предусматривало обязательное участие их самих. Именно их поединок рассматривался как центральный элемент боя, хотя непосредственная встреча главных противников лицом к лицу была редким исключением. Таким образом, считалось что война – это всего-навсего расширенный поединок и лучшим средством разрешения политических разногласий является не что иное, как поединок между двумя князьями, двумя сторонами "спора".

Здесь перед нами любопытный пример политической установки, которая, не будучи ни разу осуществленной на практике, не покидала умы на протяжении нескольких столетий как вполне серьезная возможность и вполне практический метод. В 971 г., например, обсуждался план поединка между византийским императором Иоанном Цимисхием и русским князем Святославом, дабы урегулировать спор, не жертвуя людьми61.

В Западной Европе, где войны в большей степени, чем в других регионах носили игровой и театрализованный характер, вплоть до XVI столетия многие правители разных стран объявляли о намерении встретиться со своими противниками в рыцарском поединке. Они посылали вызов по всей форме и с великим энтузиазмом готовились к схватке. Этим, впрочем, все и заканчивалось.

Ричард II Английский предполагал вместе со своими дядьями, герцогами Ланкастером, Йорком и Глостером, с одной стороны, сразиться с королем Франции Карлом VI и его дядьями, герцогами Анжуйским, Бургундским и Бер-рийским, с другой. Людовик Орлеанский вызывал на поединок Генриха IV Английского. Генрих V Английский посылал вызов дофину перед началом битвы при Азенкуре. А герцог Бургундский Филипп Добрый обнаруживал почти неистовое пристрастие к подобному способу разрешения споров. В 1425 году он вызвал герцога Хамфри Глостерского в связи с вопросом о Голландии. Мотив, как всегда, был выразительно сформулирован в следующих выражениях: "Во избежание пролития христианской крови и гибели народа, к коему питаю я сострадание в своем сердце (я хочу), дабы плотию моею распре сей немедля был положен конец, и да не ступит никто на стезю войны, где множество людей благородного звания, да и прочие, из вашего войска, как и из моего, кончат жалостно свои дни"62.

Все было готово для этой битвы: великолепное оружие и пышное платье, знамена, штандарты, вымпелы, гербы для герольдов, все богато украшенное герцогскими гербами и эмблемами – андреевским крестом и огнивом. Герцог неустанно упражнялся "как в умеренности в еде, так и в обретении бодрости духа". Он ежедневно занимался фехтованием под руководством опытных мастеров в своем парке в Эдене. Де Лаборд подробно перечисляет затраты на все это предприятие, но поединок так и не состоялся. Это не оградило герцога, двадцатью годами позже, от желания разрешить вопрос относительно Люксембурга посредством поединка с герцогом Саксонским. А на склоне жизни он дает обет сразиться один на один с Великим Туркой.

На западе обычай владетельных князей вызывать на дуэль сохраняется вплоть до лучшей поры Ренессанса. Франческо Гонзага сулит освободить Италию от Чезаре Борджа, сразив его на поединке мечом и кинжалом. Дважды Карл V сам по всем правилам предлагает королю Франции разрешить разногласия между ними личным единоборством63.

Знаменитый японский полководец Уэсуги Кэнсин в одной из битв при Каванакадзима вызвал не менее знаменитого полководца Такэда Сингэна на поединок, но тот отказался. В следующей, самой известной, битве при Каванакадзима (1561 г., по другим данным 1555 г.) Кэнсин еще перед сражением заявил, что он будет лично сражаться с Сингэном и либо они погибнут оба, либо заключат перемирие. Кэнсин построил войска таким образом, чтобы удалось во время сражения встретиться лицом к лицу с Сингэном. Сингэн увидел этот маневр и принял его правила. В один из моментов сражения Кэнсину удалось прорваться к Сингэну и трижды нанести ему удар мечом. Но Сингэн закрылся боевым веером. Первый помощник Сингэна губернатор Осуми Хаара, защищая своего господина, ранил копьем лошадь Кэнсина (сразу охрана Сингэна не узнала Кэнсина, приняв его за простого воина), которая встала на дыбы и понесла прочь, не позволив довести поединок до конца. Только в 1564 г. два полководца заключили перемирие, решив судьбу Кавакадзима, однако, не в сражении и не в личной встреча, а в поединке борцов. Победил боец Уэсуги Кэнсина64.

На Востоке эта традиция сохранилась вплоть до XX века. Согласно японскому агентству печати Домей, после взятия Кантона японский главнокомандующий послал вызов Чан Кайши, предлагая провести на Южно-Китайской равнине решающий бой, дабы спасти свою воинскую честь, и после поединка на мечах сложить оружие65.

Характерной особенностью рыцарского быта были поединки между собой, которые происходили не во время войн, а как бы "по ходу жизни". Именно во время этих поединков ярко высвечивалась этическая сторона взаимоотношений внутри вооружённой части общества. Такими поединками пестрят различные героические эпосы и многочисленные рыцарские романы, а так же западноевропейские хроники. Так, например в нартском и тюрко-монгольском героических эпосах причинами поединков могли стать кровная месть, стычка во время похищения скота, попытка ограбить одинокого всадника и т.д. Но зачастую рыцари специально разыскивали друг друга. По мнению М. Оссовской социальные контакты в этом мире обязательно требовали установления того, что по отношению к миру пернатых называется "порядком клевания" ("pecking order", который у птиц показывает, кто кого клюет, а кто позволяет себя клевать). Если не было войны, рыцарь отправлялся в странствия, вызывая на поединок первого встречного всадника, чтобы установить иерархию, место в которой зависит от количества и качества побежденных рыцарей66.

Жажда подвигов, неуемное желание первенствовать возбуждали часто ревнивое отношение к подвигам и славе других рыцарей. Когда нарт или батыр слышал о героизме другого, он тотчас же решал разыскать неизвестного витязя и отправлялся в путешествие, чтобы побрататься с ним или подчинить его себе, главным образом для того, чтобы нанести ему поражение и тем самым утвердить своё превосходство67. В эпосах на первый план выступает стремление рыцаря именно к молодечеству, к поискам славы. Так, отправляясь в поход, якутский богатырь Ёльбёт-Берген говорит, обращаясь к старцу Сабыйа Баай-Тойону: "…молодым будучи, подобает мне поехать с смертью переведаться, в бранях побывать, рубиться с мечом вооруженным, столкнуться с славными, поспорить с храбрыми! А ты укажи мне: кто найдется остановить мою дерзость, кто найдется понизить мою спесь, кто найдется надломить мою доблесть?"68.

Подобная картина на Кавказе наблюдалась даже и в XIX веке. Чужая слава не давала покоя черкесскому воину и часто становилась источником кровной вражды и поединков69. Как только, образно выражаясь, "на сцене" появлялась яркая личность, выдающаяся своими качествами, у нее тут же появлялось множество врагов, стремящихся оспорить известность. Поэтому черкесы считали, что у достойного мужчины должно быть много врагов. При этом у достойного человека должны быть достойные враги. Если перефразировать известную поговорку, то черкесы подходили к оценке личности человека по принципу: "Скажи мне, кто твой враг, я скажу тебе,"кто ты" или же, выражаясь словами Ф. Ницше: "Вы должны гордиться вашими врагами: тогда успехи их будут и вашими"70. Так, герой преданий кабардинский князь Алиджуко сын Шолоха во время своих странствий по черкесским землям всегда после приветствия задавал один вопрос: – "В вашей земле есть кто, если дружить, чтобы достойным другом был, если враждовать, чтобы достойным врагом был?"71

Мы уже отмечали во введении, что в западной рыцарской литературе идеалом становится именно "странствующий рыцарь" Так Ивен из романа Кретьена де Труа "Ивен, или Рыцарь Льва" не может остаться с женой, с которой он только что обвенчался. Друзья следят за тем, чтобы он не изнежился в бездействии и помнил, чего требует от него его слава. Он должен поэтому странствовать, пока не подвернется случай сразиться72. "Раз здесь война, я здесь останусь"73, – говорит рыцарь в одной из баллад Марии Французской. Рыцарь не может спокойно слушать о чужих успехах. Один из героев баллад Марии Французской должен помериться силами с неизвестным соперником, весть о славе которого дошла до него, ибо – как он говорит – зависть грызет его сердце. "Он был премного удивлен, что здесь и другие имеют такую славу, когда он хотел быть первым в мире"74. "Среди пятисот он был бы первым"75, -пишет о другом рыцаре та же Мария Французская. В одном из таких поединков Ивен, мстя за родственника, убивает мужа некой дамы. Та в отчаянии рвет на себе волосы и расцарапывает кожу ногтями, но, в конце концов, позволяет здравомыслящей служанке убедить себя выйти замуж за убийцу: На бой выха-дят два героя. / Коль победит один из них, / Кого, скажите, из двоих / Храбрейшим назвали б вы сами? / Хотите вы иль не хотите, / А доблестнее победи*-тель.76 И вдова отдает ему свою руку так быстро, что еда, предназначенная на поминки, может пойти на свадебное пиршество.

Еще одной особенностью западноевропейского рыцарства были – Ра d’arm (вооруженный проход), поединки XV столетия, для которых искусственно создавалась вымышленная романтическая ситуация! Эта костюмированная игра-состязание проходила часто по своеобразному сценарию. Обычно один или несколько рыцарей объявляли себя защитниками определенного места и клялись защищать его против любого, кто пожелает вступить в бой. Таким местом мог стать замок, мост, перекресток, а то и просто лес. В основу действа нередко закладывали мифологический сюжет, легенду рыцарского эпоса о Карле Великом или короле Артуре. В качестве примера таких па д’арм можно назвать "Источник слез", "Путы дракона" и "Древо Карла Великого"77.

Одним из самых известных па д’армов стал состоявшийся в 1449-1450 годах костюмированный турнир "Поединок у Источника Слез". Его организатором выступил Жак де Дален, валлонский рыцарь, советник герцога Бургундского Филиппа Доброго. Несмотря на свои молодые годы, он уже прославился как непобедимый турнирный боец, а так же герой нескольких сражений .

Когда его спросили о причинах почему он сделал вызов, Жак ответил, что он хотел вступить в схватку, по крайней мере, с 30 мужчинами перед его 30-ым днем рождения. Вооруженный Проход должен был длиться с 1-ого ноября 1449 до 30-ого сентября 1450. На реке Соне, на острове Сен-Лоран в окрестностях Шалона, воздвигли павильон, возле которого установили фигуры Богородицы и плачущей благородной девы с единорогом. На шее единорога висели три щита: белый, фиолетовый и черный, усыпанные по полю белыми слезами. Рыцарь, желающий вызвать на поединок защитника Источника Слез, должен был коснуться одного из них. Белый щит означал бой на боевых топорах, фиолетовый – на мечах, а черный – конные схватки с копьем. Жак предусмотрел, что все оружие, используемое в боях, будет одинаковым. Он готов был снабдить им всех желающих, и его противник мог иметь право сделать первый выбор. По заявленным условиям, бой продолжится, пока число нанесенных ударов не будет достигнуто, или пока судья не остановит бой.

Победителя, соответственно, ждали позолоченные топор, меч или копье. Проигравший бой на топорах должен был одеть на себя золотой браслет с замком – символ оков – и носить его до тех пор, пока ему не повстречается дама, которая сумеет его снять. Побежденный в схватке на мечах – подарить рубин самой красивой даме королевства. А рыцарю, выбитому копьем из седла в конной схватке, надлежало отослать свое копье сюзерену победителя. Хранитель Источника мог сражаться не более чем с четырьмя противниками за месяц. Всего Жак де Дален сразился с одиннадцатью противниками, одержав верх во всех схватках. Закрытие павильона ознаменовалось большим пиром, на котором присутствовали персонажи, одетые Богородицей и Дамой слез. На пире Жак де Дален испрашивал у последней, нуждается ли она еще в его защите. И только получив от нее благодарность и заверение в обратном, он покинул место своих подвигов

Так закончился этот па д’арм, Жак остался непобежденным, и получил большую известность. После совершенного паломничества в Рим, Жак возвратился с триумфом к герцогу Бургундскому. В качестве награды за его доблесть, Жака де Лалена приняли в престижный Орден Золотого Руна в 1451 году. Подходяще, Жак де Дален заслужил и смерть в бою. В 1452, герцог ^Бургундский вел войну с непослушным фламандским городом Гентом; Жак принял участие в войне, и при участия в осаде был сражен выстрелом вражеского орудия. Он умер 3-его июля 1453, в возрасте 32 лет79 Некоторые ученые считают жизнь и смерть Жака де Лалена весьма символичной, "последний рыцарь" был сражен не в честном поединке с достойным противником, а случайным выстрелом нового вида оружия символизирующего приход буржуазных порядков и новых способов ведения войны.

Самым ранним, из дошедших до нас в письменном виде, кодексом "честной борьбы" является раздел, обращенный к касте воинов-кшатриев из законов Ману . "Сражаясь в битве, не следует поражать врагов вероломным оружием -ни зубчатым, ни отравленным, ни раскаленным на огне. Не полагается убивать ни оказавшегося на земле (если сам на колеснице), ни кастрата, ни стоящего со сложенными руками (с просьбой о помиловании), ни имеющего распущенные волосы, ни сидящего, ни говорящего: "Я твой", ни спящего, ни не надевшего доспехи, ни нагого, ни безоружного, ни не сражающегося, (а только) смотрящего, ни сошедшегося (в схватке) с другим, ни оказавшегося в затруднительном положении, ни пораженного, ни тяжелораненого, ни устрашенного, ни отсту-пающего" . Подобные установки содержатся и в отрывке из Махабхараты (Раджадхарма-анушасана-парва, гл. XCV-XCVI)84.

В этих отрывках, уже содержатся основные мотивы, к которым мы будем обращаться в дальнейшем. Здесь предписывается нападать лишь на того, кто отвечает нам тем же, – условие, которое можно считать составной частью определения борьбы, ведь без постулата взаимности она превратилась бы просто в резню. В разных вариантах повторяется предписание сражаться лишь с тем, кто находится в равном с нами положении, и не использовать слабостей противника. Эти предписания повторяются и в позднейших кодексах борьбы, которую можно считать рыцарской. Основываясь на работах М. Оссовской , мы из всех подобного рода предписаний, которые, так или иначе, ограничивают человеческую агрессивность, выделяем четыре основных мотива, из которых эти ограничения вытекают, и располагаем их в порядке значимости. Нередко они сосуществуют, так что трудно бывает отделить один от другого и определить их удельный вес; но они встречаются и в отдельности, когда отличие одного от другого совершенно ясно. Это: уважение к самому себе, чувство собственного достоинства; уважение к противнику; "игровая" мотивация; милосердие, гуманность.

Требование не нападать на противника, оказавшегося в худшем положении, которое так настойчиво подчеркивается в законах Ману, встречается в различных культурах; и продиктовано оно, прежде всего чувством собственного достоинства сражающегося, его уважением к себе самому. Личное достоинство воина заставляет его рисковать и пренебрегать слишком легкой победой. Рыцарь, которому присуще стремление к личной славе, может приобрести ее только в сражении с противником более сильным или равным по силе. И, само собой разумеется, открытая схватка ценилась выше, чем военная хитрость и обман. Гектор, сражаясь с Аяксом, говорит: Не хочу нападать на такого, как ты, ратоборца, / Скрытно высматривая, но открыто, когда лишь умечу86.
В кодексах "честной игры" требование относиться к врагу с уважением подчеркивалось постоянно. Обычай начинать сражение с доказательств взаимного уважения, широко распространен как в азиатских, так и в европейских культурах. В VI песни "Илиады" Диомед и Главк перед началом сражения рассказывают друг другу историю своих славных родов, что в конце концов, заставляет их отказаться от единоборства. В VII песни "Илиады" Гектор сражается с Аяксом, и оба героя соревнуются в учтивости и восхвалении достоинств противника. Когда ночная темнота заставляет прекратить поединок, Гектор предлагает Аяксу: Сын Теламонов! Почтим мы друг друга дарами на память. / Некогда пусть говорят и Троады сыны и Эллады: / Бились герои, пылая враждой, пожирающей сердце; / Но разлучились они, примиренные дружбой взаимной, / Гектор, слово окончивши, меч подает среброгвоздный / Вместе с ножнами его и красивым ремнем перевесным; / Сын Теламонов вручает блистающий пурпуром пояс87.
Выбор противника, равного себе, обусловлен не, только чувством собственного достоинства, но и игровой мотивацией. Со слабым противником не сражаются не только потому, что это не приносит славы рыцарю, но и потому, что без преодоления трудностей нет развлечения. Например, Й. Хёйзинга в своем "Человеке играющем"88 усматривает игровой элемент в любой борьбе, ведущейся по определенным правилам.
Гуманность иногда присутствовала в рыцарских поединках, но не играла здесь особой роли. Рыцарю, правда, полагалось опекать вдов и сирот, но милосердие к врагу не входило в расчет: ведь милосердие связано обычно с ощущением собственного превосходства, а никто из сражающихся рыцарей не желал оказаться объектом чувства, в котором было что-то для него унизительное. Ставшее притчей во языцех рыцарское великодушие проистекало скорее из гордости, нежели из человеколюбия. Тут было больше заботы о своей репутации, чем человеколюбия.

Когда мы говорим о рыцарском поведении, то, в первую очередь, имеем в виду отношение к врагу во время индивидуальных единоборств. Наиболее часто эти поединки происходили в ходе рыцарских войн, так как считалось, что поединок – самое "правильное" сражение. Иногда поединки предваряли сражение или могли происходить вместо него. Случались единоборства и в мирное время во время случайных встреч двух равных соперников. Иногда такие встречи не были случайными, а планировались заранее. Подобные поединки были неотъемлемой частью рыцарского образа жизни – следствие возникающих в среде высших сословий конфликтов, касающихся чести, а также неустанного соперничества в среде элиты. Жизнь рыцаря – это постоянное упражнение в добродетели и битва за честь своего высокого положения. Эпос, рыцарский роман и многочисленные хроники повествуют не о военных действиях как таковых, но о поединках особых героев.

Обычай решать различные конфликты путем поединков, конечно же, в основном был присущ военизированным обществам, где "воюющие" занимали высшую ступень в социальной иерархии, и он возник еще в древности. В сражениях рыцарей (разных регионов и разных эпох) между собой классовая солидарность перебрасывала мост над баррикадой личной вражды и учила снисхождению к противнику, которого полагается уважать, как равного себе. Элитарное положение рыцаря побуждало его искать славы, стараться выделиться благодаря добродетелям, свойственным его положению. А естественной формой отличия в рамках военного класса было, разумеется, отличие на поле боя, выполнение трудных заданий, которые рыцарь старался сделать еще труднее, а при нехватке реальных трудностей приносил самые диковинные обеты.

Кодекс рыцарского поведения во время поединков предписывал нападать лишь на того, кто отвечает тем же, – условие, которое можно считать составной частью определения борьбы, ведь без постулата взаимности она превратилась бы просто в резню. В разных вариантах повторяется предписание сражаться лишь с тем, кто находится в равном с нами положении, и не использовать слабостей противника. Следовать этим правилам рыцарей побуждало четыре мотива: уважение к самому себе, чувство собственного достоинства; уважение к противнику; "игровая" мотивация; милосердие, гуманность.

поединок рыцарь честь турнир

Раздел II.Структура и турнирные правила поединка

Если рыцарь предполагал что в скором времени ему предстоит поединок, и его, возможно, ожидает смерть, он обязательно совершал ряд обрядовых действий. Как правило, все эти обряды имели религиозную основу. Несмотря на различия в вероисповедании (рыцарь мог быть христианином, мусульманином, индуистом, буддистом, синтоистом, язычником), эти обряды имели ряд общих закономерностей.

Предполагалось, что перед поединком рыцарь должен был соблюдать пост, как в отношении еды, так и в отношении женщин. Перед поединком рыцарю обязательно было очистится, как духовно, так и телесно, для этого совершалась ночная молитва в церкви (храме, священном месте), затем следовало ритуальное омовение. Как правило, перед поединком совершался и обряд почитания оружия.

Весьма показательна в этом плане.подготовка к сражению раджпутского воина. Находясь в храме, он молился над своим оружием, каждому виду оружия покровительствовало то или иное божество, к которому он взывал с мольбой дать ему особую силу и возможность защитить владельца. Затем раджпут совершал ритуальное омовение, наносил на тело красной пастой знаки "чакра" и "санкха" и надевал одежду священного в индуизме шафранового цвета и особый головной убор – корону "мор" ("павлин"), которая представляет собой украшенный драгоценностями тюрбан. Лишь дважды в жизни он имел право на такую корону – во время свадебной церемонии и в последнем, отчаянном бою. В этом случае надевание короны символизировало обручение и единение воинов-смертников с небесными девами Апсарами89.

Обычно заранее обусловленный поединок происходил на специально выбранном и обустроенном месте. В различных героических эпосах настойчиво звучит мысль, что от яростных схваток противников потрясается природа: где были горы, там образуются равнины, и наоборот: противники превращают в

пыль скалы, вытесняют из берегов воды морей и рек и т.п. Не случайно в одном якутском тексте противники решают биться на особом, "смертных боев крутом мысе" и горе: "Нас здешняя страна не сдержит"90. Хольмганг ("прогулка на остров") у скандинавских народов устраивался на мелких островах – шхерах. Это делалось главным образом для того, чтобы исключить внезапное появление вооружённых друзей и родственников одного из участников поединка. К тому же считалось, что поединок может проходить спокойно, только если его участники окружены морем. То есть поединок должен проводиться на "грани стихий" (моря и суши), что имело определенный сакральный смысл91. Поединки-турниры западноевропейских странствующих рыцарей также проводились на специально обустроенном месте92.

Элементом рыцарского единоборства является традиционное нежелание воина получать помощь от кого бы то ни было. Всякая помощь, даже близкого друга, считается малопочетной для того, кому ее оказывают. Хонгор хвастает своей силой: Есть ли, богатыри, между вами такой, / Чьи не хрустели бы кости в пальцах моих? / Есть ли, богатыри, между вами такой, / Кто на коне моем не был сюда привезен?93 Санал (раненый?), узнав по пыли коня Савара, который идет ему на помощь в бою, боится, что Савар когда-нибудь станет хвалиться, что спас его, что Санал сидел, мол, в страхе на горе, – и снова кидается в бой94. В Японии в ходе Трехлетней войны (1086 – 1088). В одном сражении молодой воин по имени Кагэмаса, которому едва исполнилось 16 лет, был ранен в левый глаз. Один из соратников Кагэмаса, Тамэцугу попытался помочь упавшему мальчику, поставив обутую в сандалю ногу на щеку раненого, чтобы вытащить стрелу. В глубочайшем возмущении Кагэмаса вскочил и заявил, что он готовился умереть от раны, но пока он жив, не позволит никому наступать ногой на свое лицо. С этими словами он даже попытался в гневе зарубить озадаченного Тамэцугу95.

Любому вооруженному рыцарскому поединку предшествовал поединок словесный, который, как правило, имел два сценария. В одном случае противники, называя себя, говорили о заслугах своего рода, выказывали уважение к противнику, обсуждали правила поединка. В другом случае противники осыпали друг друга обидными прозвищами и угрозами. Превознесение достоинств врага имело целью возвеличение собственных заслуг в случае победы, а инвектива (поношение, обычно сочетающееся с самовосхвалением) в его адрес – устрашение противника96. Весьма примечательно, что эта форма состязаний в самовосхвалении и хуле занимала особое место в самых различных культурах97. Однако, хотя рыцари были и мастера в словесных поединках, не всегда это считается занятием, достойным их: Много стреляя, мы с тобой / Меткими не стаг OS нем, / Много болтая друг с другом, / Остроумными не станем .

По первому сценарию поединок обычно начинался с того, что каждый рыцарь называл себя, нередко – называл перифрастически, описательно и даже заведомо неверно. Но непременно перед боем следовало открыть свое имя. Случалось, бой начинался как раз потому, что один из рыцарей отказывался на^-звать себя. Это желание знать имя противника объясняется и стремлением сразиться лишь с равным себе по званию, положению, воинской славе, так и пережитками родовых отношений (т.е. чтобы по ошибке не вступить в бой с представителем своего рода). Согласно рыцарскому кодексу, если перед поединком и можно было придумывать себе прозвища и прикрываться чужим именем, то после его окончания следовало назвать свое подлинное имя99.

Далее следовало подробное изложения сопернику своей генеалогии. Так самураю предписывалось торжественно провозгласить своим потенциальным соперникам нечто вроде: "Я, Ёсикиё из клана Минамото, внук Томокиё, прежнего правителя провинции Мусаси, сын Ёрикиё, который отличился во множестве битв на севере. У меня самого немного личных заслуг и меня не беспокоит, останусь я жив, или погибну в сегодняшней битве. Так что если кто-то из вас желает проверить мои силы, пусть выходит вперед"100. Такие заявления, при всем их стереотипно бравурном тоне и ложной приниженности, служили хорошим доказательством гордости самураев за свое происхождение.

То же самое мы наблюдаем и у народов Кавказа. Например, С. Бронев-ский пишет: "Кабардинцы всегда наблюдают в обращении между собою вежливость, чинопочитанием соразмеряемую; – и сколь ни пылки в страстях своих, стараются умерять оныя в разговоре…"101. Более того, по свидетельству Хан-Гирея, "…эти враги являются самыми свирепыми кровопийцами там, где они могут свободно обнажать свое оружие, и тем более вежливость их (перед поединком – авт.) делает им честь, и народ питает к ним большое за то уваже-ние"102.

Но гораздо чаще подготовка к поединку проходила по второму сценарию* когда противники долго обмениваются насмешками, бранью и угрозами. Это, очевидно, имело целью раздразнить противника, вывести его из душевного равновесия не в меньшей степени, чем устрашить. Ясное определение психологического значения перебранки перед поединком дано в нартском и тюрко-монгольском эпосах: Так со ртов начиная, / Сцеплялись они, / С языков начиная, / Сражались они103.

В индийской "Балладе об Алхе" интересно описывается начало сражения между двумя раджпутскими армиями. Сначала предводители сторон выезжают каждый перед своим строем и начинают переговариваться, поддевая друг друга. Один кричит: "Мое сердце покрыто волосами", т.е. имеет в виду "Я очень храбрый"! Другой "Если я отвернусь от лица моего врага, то нарушу мою "рад-жпути"!" И постепенно сгущая накал страстей, доходят до "гневного состояния", так что "белки глаз покраснели, как уголь"104.

При поношении противника старались быть конкретными. Если противник – пожилой человек, его попрекали старостью; если юноша – молодостью, незрелостью; если дружинник – его зависимым положением, бедностью и т.п. Так, стремясь оскорбить Эрека, разбойники называют его "вассалом"105. Поношение противника, издевательства над ним большей частью трафаретны. В этом плане любопытна изощренная перебранка Алпамыша с батыром-чужеземцем Анкой. Анка, назвав Алпамыша для начала "бешеным конгратским кабаном", говорит затем, что не считает его даже за человека, свернет ему голог ву и тому вовеки не вернуться в родную страну. Алпамыш, в свою очередь, посылает противника домой посмешить жену и детей; он не дракон, а червяк, трус 106 и т.п.

По-видимому, к своего рода словесной пикировке можно отнести и обычную в эпосах и рыцарских романах реплику о ранах и ударах, нанесенных противником: удар его оружия – укус блохи, искра из костра и т.п. Эрзамыр говорит Кара-Бёкё: Я думал, что это мухи-комары меня кусают, / А это, оказывается, ты ущипнул меня107.

По мнению Й. Хейзинги специально устраиваемый турнир в похвальбе и хуле не всегда можно четко отделить от бравады, которой некогда имели обыкновение предварять или сопровождать вооруженные столкновения108. На поле битвы, по описанию древних китайских источников, царит безудержная мешанина самовосхваления, благородства, оскорблений, воздавання почестей и т.д. Это скорее состязание в моральных ценностях, соперничество в чести, а не в силе оружия109.

Поединок рыцарей проходил, как правило, поэтапно, в определенной последовательности. Если проследить все обилие описаний единоборств в лучших и наиболее сохранных вариантах сражений, ясно выступает одна закономерность: противники постепенно сближаются, когда с перебранки на расстоянии переходят к действиям, сменяя оружие. Испробовав безуспешно все виды оружия и перепортив его, поединщики переходят к борьбе. Сначала стреляют из луков, потом скачут друг к другу издали, пытаясь вышибить один другого из седла копьями (или палицей). Не достигнув перевеса, противники спешиваются и уже сражаются на земле с помощью мечей и сабель. Если поединок идет насмерть то завершает его вынутый из ножен нож, а иногда даже голые руки или зубы.

В нартском эпосе один из противников мог унизить другого, сбив его с коня не острым, а тупым концом копья или ударом руки (это могло привести к самоубийству потерпевшего)110. В тюрко-монгольском эпосе, для того чтобы унизить противника использовали плеть. Плеть служила не только для управ<-ления конем; плетью расправляются с младшими по возрасту родственниками. Главное же, плеть в эпосе – серьезное оружие; ею убивают врагов, недостойных, по мнению героя, почетного удара клинком меча или сабли111. Геродот рассказывает историю о том, как однажды вернувшиеся из долгого похода скифы обнаружили, что их жены нарожали детей от рабов. Скифы стали воевать с сыновьями рабов, но долго не могли их победить, пока один из них не предложил разогнать их плетками, и это принесло им победу112.

В Махабхарате сторонник кауравов Карна вынужден сражаться со своими сводными братьями113. Победив первого брата Бхиму он, помня обещание, данное им матери, Кунти, что в битве он не убьет никого из ее сыновей, кроме Арджуны, лишь тронул Бхиму своим луком и в язвительных выражениях посоветовал ему не браться не за свое дело, раз уж он не умеет владеть оружием. Дальше Карне пришлось столкнуться в единоборстве еще с одним своим братом – Сахадевой. И хотя Карна имел явное преимущество, он пощадил брата, ограничился лишь тем, что тронул Сахадеву луком и посоветовал ему в следующий раз быть более осмотрительным, выбирая противника для поединка114. Далее происходит поединок между Карной и еще одним братом Юдхиштхирой. Последний находился в центре расположения своих войск и был окружен опытнейшими бойцами. Бесстрашно ворвался сюда Карна, поражая одних и обращая в бегство других. И схватились между собой два прославленных героя. Юдхиштхира сделал все, что мог, чтобы с честью поддержать свою славу могучего и искусного воина, достойного ученика Дроны. Много раз поражал он Карну своими стрелами, много нанес ему серьезных ран. Но победа осталась за Карной. Своими стрелами он разбил лук, доспехи и колесницу Юдхиштхиры и убил его возницу. Убедившись, что продолжать единоборство невозможна, Юдхиштхира пытался бежать, но Карна догнал его и, хлопнув его по плечу, назвал трусом, забывшим долг кшатрия, добавив к этому совет, не сражаться больше с истинными героями. И Юдхиштхиру, как раньше его братьев, Карна отпустил невредимым, сказав ему при расставании, что считает недостойным себя убивать таких слабых воинов115.

Еще со времен Гомера очень часто сражающиеся для усиления игрового момента стремились к дополнительным трудностям ради большей славы. Так Диомед сражающийся с Пандаром и Энеем говорит: Мне даже леность входить в колесницу; но так, как ты видишь, / Пеш против них я иду116.

К игровому моменту можно отнести и помощь сопернику советами. Порой враги дают насмешливые и оскорбительные советы. В распре между Цинем и Чжоу воин одного из них с докучным терпением показывает другому, как вытащить из грязи колесницу, и получает в награду: "Мы же не привыкли обращаться в бегство, как вы"117.

Уважение к противнику, гордость и "игровое" отношение к жизни заставляли предоставлять противнику по возможности равные шансы (складывание так называемой системы паритета – равенства сторон). Если противник упал с коня (а в доспехах иногда было трудно взобраться в седло без посторонней помощи), тот, кто выбил его из седла, тоже слезал с коня, чтобы уравнять шансы. "Я никогда не убью рыцаря, который упал с коня! – восклицает Ланселот. -Храни меня бог от такого позора"118. В систему паритета входило так же и "довооружение" противника, которое известно в большинстве рассматриваемых нами воинских культурах. Этот обычай носил, прежде всего, игровой характер, но мог быть, разумеется, и проявлением гордости. Именно она заставила крестоносцев, как сообщает польский историк XV века Ян Длугош, перед Грюн-вальдской битвой прислать противнику два меча – один королю Владиславу Ягелло, другой князю Витовту119.

Использование слабости противника не приносило рыцарю славы. Когда в схватке двух незнакомых рыцарей один повергает другого на землю и, подняв его забрало, видит перед собой человека в годах, он не приканчивает лежащего, но говорит ему: Сеньор, вставайте, я подержу вам стремя, / Мне не нужна такая слава. / Немного чести в том, чтобы повергнуть / Того, чья голова уже поседела .

Случалось, что рыцарю приходилось сражаться не по своей воле. Так в Эреке и Эниде рыцарь, стесненный клятвой своей даме, вынужден жить в саду и сражаться со всеми кто попадает в этот сад, до тех пор, пока его кто-нибудь не победит121. Несмотря на то, что это ему все смертельно надоело, и он хочет избавиться от этой клятвы, тем не менее, он не может поддаться во время поединка – этого ему не позволяет его рыцарская честь. Он сражается с Эреком со всем возможным искусством и усердием, но когда тот все-таки его побеждает, выражает ему искреннюю благодарность за то, что Эрек освободил его от клятвы.

Рыцарская гордость, и желание унизить противника иногда приводила к трагическому финалу. Так Усама ибн Мункыз в "Книге назидания" рассказывает: – "Я видел во время боя одного из наших товарищей, которого звали Мухаммед ибн Серайя. Это был юноша, отличавшийся большой силой. На него напал франкский всадник, да проклянет его Аллах, и ударил копьем в бедро, так что копье проникло в тело. Мухаммед схватил копье рукой, когда оно оказалось в бедре, но франк стал тянуть его, чтобы захватить обратно. Мухаммед тоже тянул копье, не выпуская его из рук. Копье вертелось в бедре Мухаммеда, пока не пробуравило его. Мухаммед отнял у франка копье, погубив сначала свое бедро, и через два дня умер, да помилует его Аллах"122.

Особенно унизительным для рыцаря было потерпеть поражение от более молодого соперника. Усама ибн Мункыз приводит такой эпизод: – "Мне довезлось быть свидетелем того, как горды наши всадники и как они подвергают себя опасности. В то время мы сошлись с Шихаб ад-Дином Махмудом ибн Ка-раджей, властителем Хама. Наша война с ним была перемежающейся: войска стояли друг против друга, и только отдельные бойцы соперничали между собой123. Ко мне подъехал один из наших прославленных конных воинов, по имени Джума, из племени Бену Нумейр. Он плакал. "Что с тобой, о Абу Махмуд? -спросил я. – Время ли теперь плакать?" Он отвечал: "Меня ударил копьем Сер-хенк ибн Абу Майсур". – "Что же из того, что Серхенк ударил тебя?" – спросил я. "Ничего, – сказал Джума, – кроме того, что мне нанес удар такой человек, как Серхенк, Клянусь Аллахом, для меня легче смерть, чем то, что он меня ударил, хотя он только воспользовался моей рассеянностью и напал на меня врасплох". Я принялся успокаивать его и умалять в его глазах важность дела, но он повернул голову своей лошади обратно. "Куда ты, о Абу Махмуд?" – опросил я. "К Серхенку! – воскликнул он. – Клянусь Аллахом, я непременно ударю его копьем или сам умру прежде него". Он не показывался некоторое время, а я отвлекся тем, кто был против меня. Затем Джума возвратился со смехом: "Что ты сделал?" – спросил я его. Он ответил: "Я ударил его и, клянусь Аллахом, я бы наверное сам погиб, если бы не нанес ему удара". Джума бросился на Серхенка среди его товарищей, ударил его копьем и вернулся. Этот самый Серхенк был одним из наиболее прославленных предводителей курдских всадников, но только он был юноша, а Джума – зрелый муж. У него было благоразумие его возраста и преимущество в доблести"124.

Не завершить начатый поединок также считалось нарушением рыцарского кодекса чести, даже если один из соперников был серьезно ранен. В той же "Книге Назидания" повествуется: – "… во дни Абу Бекра "правдивого", да будет над ним милость Аллаха, арабы отпали от истинной веры и Аллах, да будет он превознесен, внушил Абу Бекру войну с ними, он снарядил войска против отпавших бедуинских племен. А Абу Мусейка Ийядит был вместе с Бену Ха-нифа. Это были истые львы среди прочих арабов по своей силе. Малик аль-Аштар был в войске Абу Бекра, да помилует его Аллах. Когда войска стали друг против друга, Малик выступил вперед между рядами и закричал: "Эй, Абу Мусейка!" Тот вышел к нему, и Малик оказал: "Горе тебе, о Абу Мусейка! После ислама и чтения Корана ты вернулся к неверию!" – "Отстань от меня, о Малик! – ответил ему Абу Мусейка. – Они запрещают вино, а я не могу утерпеть без него". – "Согласен ли ты на единоборство?" – спросил Малик. "Да", – сказал Мусейка. Они столкнулись копьями и сшиблись мечами. Абу Мусейка ударил Малика, рассек ему голову и выворотил веко. Вследствие этой-то раны его и стали называть аль-Аштар125. Он вернулся к своему лагерю, обхватив руками шею лошади. Около него с плачем собрались родственники и друзья. Малик сказал одному из них: "Вложи мне в рот твою руку". Тот положил палец ему в рот, и Малик укусил его так, что этот человек скорчился от боли. "Нет опасности для вашего товарища, – сказал Малик. – Ведь говорится: "Когда целы зубы, цела и голова". Наполните ее (он разумел рану) мелкой мукой и перевяжите тюрбаном". Когда ее наполнили и перевязали, Малик воскликнул: "Подайте сюда мою лошадь!" – "Куда ты?" – спросили его. "К Абу Мусейка", – ответил он. Он выступил между рядами и закричал: "Эй, Абу Мусейка!" Тот выехал к нему с быстротой стрелы, и Малик нанес ему рану в плечо, разрубив его до самого седла, и Абу Мусейка умер. Затем Малик вернулся в свой лагерь и провел сорок дней, не будучи в состоянии двигаться. Потом он выздоровел и оправился от этой раны126.

Представленный нами общий сценарий идеального поединка в реальной жизни, конечно же, мог иметь различные варианты, сражающиеся рыцари зачастую впадали в ту или иную крайность. Приведем несколько примеров.

Однажды Миямото Мусаси127 странствовал по дорогам Центральной Японии. Завидев в отдалении фигуру самурая среднего роста и крепкого сложения, он по осанке сразу же определил крупного мастера бу-дзюцу. Подойдя ближе и оценив "духовную наполненность" неизвестного самурая, Мусаси решил про себя, что это не кто иной, как знаменитый мастер меча Япо Дзюбэй -глава прославленной школы Япо синка-гэ-рю. Путники поравнялись и молча разошлись, обменявшись взглядами. Пройдя еще несколько шагов, оба одновременно оглянулись, и неизвестный спросил: "Простите, уважаемый, не вы ли будете Миямото Мусаси?" "Да, – ответил Мусаси, – а вы, конечно, Япо Дзюбэй?" Обменявшись краткими приветствиями, они направились в придорожную корчму и заказали по чашке чая. Пили не торопясь, время от времени поглядывая друг на друга. Потом попросили принести им шашки "го" и начали играть. Стиль игры был у каждого свой, но решающего перевеса ни один из партнеров не мог добиться. Молча они признали ничью, встали, раскланялись и разошлись.

Обоим самураям не понадобилось сражаться друг с другом, чтобы убедиться в равенстве сил, полном ментальном паритете, поединок прошел абсолютно бескровно.

Во время войны Кауравов и Пандавов состоялся поединок между Карной и Арджуной. Соперники по силе и доблести были равны друг другу, и поединок долго протекал с переменным успехом. Только случайное обстоятельство решило его исход. Левое колесо колесницы Карны глубоко завязло в земле. Карна потребовал от Арджуны прекратить битву, пока он не вытащит колесо из земли. Арджуна должен был остановить схватку, иначе его действия признали бы недостойными кшатрия и расценили бы их как трусость. По правилам битвы воины должны были, как уже упоминалось раньше, сражаться равным оружием.

Арджуна – доблестный воин, высоко ценивший свою репутацию честного бойца – уже склонен был поступить в соответствии с долгом кшатрия. Но тут вмешался Кришна. В запальчивой речи, обращенной не столько к Карне, скользко к Арджуне, он перечислил все несчастья, которые пришлось перенести Пан-давам, и напомнил, что одним из главных виновников этих несчастий был Карна. Он обвинил Карну в злобном коварстве и объявил его человеком, не заслуживающим великодушного отношения.

Арджуна продолжал сражаться. Несмотря на неравные условия схватки, Карне удалось нанести удар своему противнику, и тот на время потерял сознание. Карна попытался использовать этот момент, чтобы исправить положение: спрыгнув с колесницы, он стал вытаскивать из земли застрявшее колесо. Несмотря на всю его физическую силу, ему это никак не удавалось. Пришедший в себя тем временем Арджуна поразил Карну стрелой. Окровавленный Карна упал на землю, как сбитая молнией вершина горы из красного мела, покрытая алыми ручьями, образовавшимися после ливня .

Здесь мы видим, что желание Арджуны победить смертельного врага любой ценой пересилило морально-этические требования кшатрийского кодекса чести. Карна же оставался верен этим требованиям до конца, даже когда он имел возможность убить потерявшего сознание Арджуну130.

Окончание рыцарского поединка, как правило, предполагало три варианта: один из противников погибал; один из противников попадал в плен; противники расходились с миром или становились побратимами. Поединки в героических эпосах и рыцарских романах традиционно заканчивались вопросом к побежденному о его последних желаниях. Многие отказывались от высказывания такого желания или просили сообщить о смерти родственникам, сберечь коня, отпустив его на родину или взяв себе, позаботится о сестре, тоже иногда взяв себе, и пр.: Человек, побежденный в бою, / Молвит последнюю волю свою. / Требуй, чего пожелаешь ты!" – / Алый Хонгор сказал силачу. / "Вырвать жизнь у тебя хочу, / Но действуй, как пожелаешь ты, / Я теперь не человек!

Таким образом, представления о чести, славе и добром имени, присущие "воюющим", охватывали не только прижизненную, но и посмертную славу, -они наиболее дороги для рыцаря. Мотив этот красной нитью проходит в описаниях рыцарских поединков. Он определяет поведение рыцарей, руководит их поступками и влечет к подвигам, заставляет презирать опасности и даже самую смерть. "Я урезал твое высокое имя; я изгрязнил твое белое лицо; я твою славу урезал!" – обращается победитель к поверженному врагу" .

Жизнь врага, в глазах самурая, не стоила ломаного гроша, поэтому в пылу сражения и речи не могло быть о пощаде и сострадании. Каждое новое убийство на поле брани должно было стимулировать личную храбрость самурая – таким образом, враг приобретал свойства некоего пассивного стимула отваги. Отсюда берет начало и людоедский обычай кимотори (воскрешенный фанатичной японской военщиной в годы второй мировой войны)133. По синтоистским поверьям, источником смелости в теле человека служит печень (кимо). Считалось, что, съев сырую печень поверженного противника, самурай получал новый заряд смелости, Наиболее кровожадные самураи, рассекали врага мечом надвое от левого плеча до правого бока и тут же, выхватив из живого тела трепещущую печень, пожирали ее.

Но даже убийство противника часто сочеталось с характерным для японцев чувством эстетизма. Инадзо Нитобэ в своей книге "Бусидо, душа Японии" описывает такой случай. "Ота Докан, великий строитель Токийского замка, был пронзен копьем, и его противник, зная о поэтических пристрастиях своей жертвы, сопроводил свой удар двустишием: "Ах, как в подобные моменты наши сердца // Свет жизни почитают", – на что умирающий самурай, нисколько не смущаясь смертельной раной в боку прибавил: "Но в мирные часы, // Не учатся легко смотреть на жизнь134.

А порой случалось и так что в результате сильного душевного потрясения, во время сражения, суровые рыцари отказывались от своей военной профессии и становились священниками или отшельниками. В страшной битве при Суманоура (1184), которая была одной из самых жестоких битв в японской истории, самурай Кумагаэ, нагнав врага, вступил с ним в единоборство и готов был уже задушить противника в своих могучих объятиях. Этикет войны требовал, чтобы в таких случаях кровь не проливалась, если более слабая сторона не была по положению и состоянию равна более сильной. Грозный боец спросил имя человека, находившегося под ним, и когда тот отказался отвечать, он грубо сорвал каску. Открылось молодое, красивое, безбородое лицо, – у сильного бойца невольно разжались руки. Помогая юноше встать на ноги, он сказал ему отеческим голосом: "Принц, ступай-ка к своей матери, меч Кумагаэ никогда не будет обагрен твоей кровью. Уходи же скорей отсюда, прежде чем твои враги не настигли тебя". Молодой воин отказывался уходить и просил Кумагаэ для славы их обоих убить его на месте. Воин-ветеран пробует взмахнуть мечом, поразившим не мало жизней прежде, но мужественное сердце этого человека снова робеет. При виде мальчика, вышедшего при звуке труб попробовать остроту своего меча, руки старика опускаются, и он просит того бежать. Видя, что все его увещания напрасны и слыша приближение товарищей, он воскликнул: "Если ты не убежишь, то умрешь от более неблагородной руки, чем моя. О всемогущий прими его душу!" И в тот же миг кинжал блеснул в воздухе и обагрился кровью. По окончании сражения он отказался от военной карьеры, обрил себе голову, надел священнические одежды и посвятил остаток дней своих паломничеству135.

Кшатрии и раджпуты также считали убийство противника само собой разумеющимся событием. Так в Махабхарате повествуется: – "На поле боя встретились, наконец, лицом к лицу смертельно ненавидевшие друг друга Духщаса-на и Бхима. Схватка между ними отличалась упорством и особым ожесточением. Ни один из них не мог ждать пощады от другого, и сам не собирался щадить противника. Оба проявили чудеса ловкости, бросая копья, и осыпая друг друга стрелами. Духщасана ни в чем не уступал своему грозному противнику. Тогда Бхима со страшной силой метнул в Духщасану свою боевую палицу. Этот удар достиг цели. Духщасана упал с колесницы и потерял сознание. На глазах многих воинов, с волнением следивших за поединком, Бхима соскочил со своей колесницы и подбежал к поверженному врагу. Разорвав ему грудь, он припал к ране и стал пить его кровь. Потом, отрубив Духщасане голову, он принялся снова пить кровь своего врага, и она показалась ему вкуснее всех напитков, какие только есть на земле .

Поединок кавказских горцев, по традиционным нормам, всегда заканчивался смертью одного из участников, поскольку победитель поступал с побежденным как с убитым, т.е. снимал с него оружие. Последнее обстоятельство представляло собой такое бесчестие, что побежденный предпочитал смерть. Тогда как в Европе переход трофеев к победителю считалось само собой разумеющимся, особенно на турнирах137. Так же если кто-то отказывался принять вызов, то тем самым он признавал себя побежденным, и с ним могли поступить как с "убитым", т.е. отобрать у него лошадь и оружие138.

Даже западноевропейские рыцари иногда демонстрировали жестокое обращение по отношению к противнику. Так в "Песни о Гарене Лотарингском" герцог Бегон, вырвав собственными руками внутренности поверженного врага, бросает их в лицо Гийому Монклену со следующими словами: "На, вассал, бери сердце своего друга – можешь посолить его и изжарить". Да и сам Гарен пред нами разрывает тело Гийома де Бланкафлора: "Он вынул у него сердце, легкие и печень. Эрно, его товарищ, хватает сердце, разрубает на четыре кускам и оба они разбрасывают на дороге эти еще трепещущие клочья плоти"139. Но такое поведение считалось атипичным для западноевропейского рыцарского кодекса, и осуждалось моралью.

Но смерть одного из противников могла произойти и не только от руки победителя. Например, японские самураи очень негативно относились к плену. Самурай Саканоуэ-но Харудзуми опозорил себя, сдавшись разбойникам (событие произошло около 1000 г.) "…Он перестал вести себя как самурай, а вместо этого понизил себя до статуса "бокового слуги"140. В этом эпизоде самурай остался жив, изменив лишь свой социальный статус. Объяснить это можно тем, что к этому времени самурайский кодекс еще окончательно не сформировался. Позже у японцев истинным самураем считался тот, кто готов был умереть на поле боя, покончить с собой, только не оказаться в положении пленника. В этом японский самурай резко отличался от западноевропейского средневекового рыцаря. Если пребывание в плену не бросало на последнего и тени позора, то для японского самурая это казалось просто невозможным: он скорее покончил бы с собой, чем сдался в плен. Если самурай смалодушничал и попытался любой ценой сохранить себе жизнь, то навсегда покрывал позором и себя, и всех своих близких141. Нередко самураи вспарывали себе животы прямо на поле битвы, чтобы живыми не попасть в руки врага142. В "Записи Кусуноки Масаси-гэ, сделанные в Хёго" говорится: – "Если ты, когда остался один и со всех сторон окружен врагами, решаешь сдаться, надеясь в дальнейшем обмануть врага, ты перестал быть мужественным воином. Если ты думаешь о том, чтобы выжить и обмануть врага, ты никогда не осуществишь своих намерений, ибо в следующий раз ты придумаешь еще что-нибудь, чтобы сохранить себе жизнь. Самурай существует только пока он действует, считая врага и смерть одним"143. По самурайской традиции покончить жизнь самоубийством необходимо было не только при угрозе плена, но вообще при любой угрозе относительно чести самурая. В "Книге Самурая" о необходимости совершения сэпуку говорится так: "Если человек тяготится тем, что неудача опозорила его, ему остается только вскрыть себе живот. Ведь нельзя же жить, чувствуя, как в сердце пылает позор и от него нет спасения. Нельзя жить дальше, когда знаешь что тебе не повезло, и ты больше не можешь быть воином, потому что до конца жизни опозорил свое имя. Но если человек побоится умереть, и будет жить дальше в надежде как-то спасти свою репутацию, в течении следующих пяти, десяти или двадцати лет на него будут показывать пальцем и называть трусом. После смерти его тело будет сочтено источником скверны, его потомки будут не рады тому, что он – их родитель, имя его предков будет запятнано, а все члены его семейства будут опорочены. В этом нет ничего хорошего144.

Крайне отрицательно относились к плену и раджпуты, они никогда не сдавались на милость победителя, предпочитая самим себе отрубить голову145. Но в одной из индийских поэм содержится описание того, как это могло бы выглядеть. Речь в легенде идет о том, что любящий дядя, младший брат отца, потерял в пути своего дорогого, очень любимого маленького племянника. Настолько любимого, что дядя всегда кормил его до того, как поест сам. Молодой человек не знал, что ребенок украден с помощью волшебных средств, и чувствует себя виновником трагедии. Он приходит к отцу ребенка, своему старшему брату, без тюрбана на голове, со связанными руками и держа во рту пучок травы. Все это символизирует крайнюю степень униженности и подчинения. Брат привязывает его к шесту и принимается бить бамбуковыми палками, что тоже может быть проделано только с рабом. Наказываемый не сопротивляется, и в отчаянии говорит себе, что надо терпеть, что возражать старшему брату – озна? чает нарушать "раджпути"146. В военной же истории раджпутов подобные сцены унижения не описаны – они до такого не доживали.

Самое худшее, что можно было сделать с побежденным, – это бросить его тело на растерзание падальщикам, так как по представлениям многих народов мира человек без погребения не мог попасть в царство мертвых. Надругательство над убитым было в порядке вещей в древней Греции, но Аполлон не одобряет Ахилла, который: Мертвого вяжет к коням и у гроба любезного друга / В прахе волочит! Не славное он и не лучшее выбрал!147

Точно так же расправлялись с убитыми герои нартского эпоса148, мёртвому противнику просверливали пятки, привязывали арканом к седлу и отвозили к родственникам. Но порой проигравшего удостаивали доставкой к последним всего лишь отсечённой головы, которая могла стать и просто "аксессуаром" воинского убранства победителя. В одном сюжете нарт Созырыко велит себе сшить шубу из бород и усов побежденных противников. Подобный обычай скальпирования существовал еще у скифов149. Однако позже у черкесов такое отношение к мертвому противнику осуждалось. Убитого соперника уорк должен был положить на спину, укрыть буркой и сообщить его местонахождение родственникам убитого. Если это было невозможно, его тело должно было быть предано земле150.

Как уже упоминалось выше, совершенно иное отношение к плену было у западноевропейских рыцарей, пленение нисколько не ущемляло рыцарского достоинства, а иногда даже могло поднять статус рыцаря в глаза других, как это произошло с Ричардом Львиное Сердце, которого захватил немецкий император Генрих VI, когда тот возвращался домой после третьего крестового похода151. Когда сын Иоанна Доброго, сбежал из Англии, где он содержался в качестве заложника, Иоанн сам отдался в руки англичан вместо беглеца152. Пленен^ ного европейского рыцаря ожидало заботливое и учтивое обращение, а в обязанности его вассалов было тем временем собрать средства для выкупа своего господина153.

Если во время поединка один из противников, сдаваясь на милость победителя, отказывается от своих целей, схватка ex definitione154 прекращалась: добивать побежденного уже не схватка. "Не пощадить врага, который сложил оружие и просит пощады, – подлое убийство", – писал Мабли155. Убийство безоружного врага покрывало рыцаря позором. Ланселот, рыцарь без страха и упрека, не мог простить себе того, что как-то в пылу сражения убил двух безоружных рыцарей и заметил это, когда было уже поздно. Он чувствует, что не простит себе этого до самой смерти, и обещает совершить пешее паломничество в одной лишь посконной рубахе, чтобы замолить грех156.

Добровольная сдача в плен в нартском и тюрко-монгольских эпосах допустима только для вражеских богатырей; светлый герой должен быть непоколебим в плену, несмотря ни на угрозы, ни на пытки, а плену предпочитать смерть. Так Хонгор, "качаясь от смертельных ран", успел прижать девять миллионов врагов к речной переправе, угрожая им местью Джангара и его тридцати пяти батыров, и "во всю глотку захохотал". "И померк тут его светлый, опытный ум и с распростертыми руками пал бедный Хонгор". Его привязывают к железной арбе (в других вариантах волочат связанным по земле на аркане за конем) . Однако герои в плену не всегда вполне "принципиальны". Огузские батыры смелы, а в плену соглашаются не только быть певцами и музыкантами, но и биться в воинском поединке, когда подступают какие-то батыры или войска. Так, не зная противника, пленник Казан-бек бьется с собственным сыном Урузом, явившимся для его освобождения158.

В героических эпосах и рыцарских романах иногда сражающиеся противники не могли победить друг друга, так как были равны по силам. Датчанин гневным взглядом окинул чужака, Коням всадили шпоры наездники в бока, Во вражий щит нацелясь, склонились копья их, И Людегаст встревожился, хоть был могуч и лих. С разбега сшиблись кони и на дыбы взвились, Потом друг мимо друга как ветер пронеслись. Бойцы их повернули и съехались опять, чтоб счастье в схватке яростной мечами попытать. Врага ударил Зигфрид, и дрогнула земля. Столбом взметнулись искры над шлемом короля, Как будто кто-то рядом большой костер зажег, Бойцы друг друга стоили: взять верх никто не мог . Такой конфликт мог закончится прекращение вражды а бывшие противники становились побратимами. Так Диомед и Главк, выяснив, что в прошлом их отцы оказывали друг другу гостеприимство, прекращают поединок. В знак дружбы противники обмениваются доспехами: В оное время у Главка рассудок восхитил Кронион: / Он Диомеду герою доспех золотой свой на медный, / Во сто ценимый тельцов, обменял на стоящий девять160.

Учтивостью отличается также поединок Гектора с Аяксом. При наступлении ночи Гектор предлагает прервать борьбу, что предложить может только он: ведь именно он вызвал противника на поединок. Расставаясь, противники обмениваются дарами и уверениями в дружбе161.

Общей для всех рассматриваемых нами воинских культур была мысль, что настоящий рыцарь обязательно должен погибнуть во время сражения. Близкие чеканные формулы определения смерти, достойной мужчины, есть в разных эпосах, рыцарских романах. Мужчина должен умереть на бранном поле, в поединке. Такова философия мужества периода военной демократии, перешедшая и в более поздние военные сообщества Евразийского континента. Это своего рода общее воинское кредо.

Так древние кельты искренне верили, что после смерти они обязательно попадут в загробный мир, а особо отличившиеся – в пиршественный зал с неиссякаемым котлом бога Дагда, в котором варится свинина – излюбленное мясо кельтов, и будут там жить вечно162. У германцев и скандинавских народов эта концепция получила дальнейшее развитие. По их представлением только воин, погибший в бою, обязательно будет перенесен валькириями (девами-воительницами) в Вальхалу ("чертог убитых"), а умерший в своей постели наоборот попадает в Хель (Ад). Вальхала находится на небе и принадлежит Оди-ну, там эйнхерии – павшие в бою храбрые воины, будут пировать, пить неисся-кающее медовое козье молоко, и есть неиссякаемое мясо вепря. А когда наступит Рагнарёк (конец света), они будут сражаться на стороне светлых сил вместе с богами, против хтонических чудовищ и мертвецов из Хеля163. В "Саге о Гаут-реке", состарившийся, полуослепший Старкад был так озабочен тем, чтобы не умереть в постели, "на соломе", а погибнуть от меча, что повесил себе на шею кошель с золотом, который мог бы соблазнить какого-нибудь убийцу164.

В западноевропейских рыцарских романах настоящий рыцарь обязательно должен погибнуть сражаясь, особенно если существует какая либо угроза его чести. Так Жеффруа Парижский, предполагаемый автор стихотворной хроники, посвященной французскому походу во Фландрию в начале XIV в., влагает в уста рыцарей такую мысль: "Лучше с честью умереть, чем жить в бесчестье"165. Обычный мотив таких романов – за душой павшего воина спускаются ангелы и возносят ее прямиком в рай, где храбрый рыцарь станет участником божьего войска166. В смертельно опасной ситуации кастильский рыцарь Мачука подбадривает своих товарищей такими словами: "Мы не сможем избежать кончины, которая настигнет нас или сейчас, или потом, так почему же мы так боимся ее? Если же примем смерть [прямо] сейчас, действуя по праву и нормам [вассальной] верности, как сделал бы каждый достойный человек, то обретем великие почести и пойдет о нас честная и добрая слава"167.

Батыр твердо знает, что предназначение воина – бороться с врагами до случайно смерть дома, в постели, от болезни у воинов-ойратов считалась позорной: "Муж родится на ковре, а умирает на сыром лугу; родится у стенных настилок, а умирает у подножия скалы!" . Обращаясь к своему сеньору старый фарис говорит: "О эмир, клянусь Аллахом, не желает душа моя сидеть дома, и мне приятней быть убитым на лошади, чем умереть в постели"169.

Недостойной была смерть дома, в постели и для кшатрия. "Они герои, и всякий негероический поступок для них – грех, приносящий бесчестье и бесславие… Изнуренный болезнью, распространяющий зловоние от тела и одежд, больной приводит в отчаяние своих родных. Стремясь выздороветь, такой человек, устав от мучений, призывает смерть. Герой же, имеющий гордость и достоинство, не заслуживает такой бесславной смерти. Окруженный родственниками и убивающий врагов на поле битвы, кшатрий должен погибнуть от ост-рого меча…" . В раджпутских балладах приготовления воина к сражению описывается как приготовление к встрече с небесными девами "апсарами" в царстве Индры, в раю. "Герой надевает свои доспехи, и апсары, зная, что скоро появятся герои, украшают себя, натираются небесными ароматами. Он надевает свой шлем, а они надевают свои нежные одежды; он надевает на коня упряжь, они украшают руки и лодыжки браслетами с колокольцами; он надевает на тюрбан железную сеточку, они украшают свои косы цветами и драгоценностями; воин начищает свой меч, они сурьмят глаза; герой острит кинжал – они рисуют тику на лбу; он надевает защитные нарукавники из меди, они красят свои ладони хной; он берет в руки "тигриные когти" – они надевают кольца и браслеты; он надевает оберег из травы тулси, они украшают себя жемчужными ожерельями; он примеряется к копью – и они приготовили гирлянды, которые наденут на тех, кого встречают у себя на небе. Он в последний раз проверяет тетиву лука – они уже проверяют силу своего убивающего наповал взгляда. Вот он готов – но и они уже готовы на своих небесных колесницах"171. Каждый раджпут в классическую эпоху воспитывался в убеждении, что он полнее всего соблюдает свою дхарму, если погибает на поле боя. Это представление формулируется так: расставание со своим телом в битве – закон для кшатрия. Воин, солдат, который погибает в бою, проходит путь "виргати" во время верного исполнения своих обязанностей, своей дхармы – по воззрениям раджпутов, и есть тот единственный, кто избегает тем самым неприятностей последующих пере-рождений, попадая сразу в рай "Вайкунтх" .

Наиболее разработана тема "смерти – как достойного завершения жизни" была в Японии. Так самурай Токунага Китидзаэмон часто жаловался: "Я теперь стал таким старым, что даже если начнется сражение, я не смогу в нем участвовать. И все же я хотел бы ворваться в ряды противника и умереть от ударов их мечей. Позорно кончать свою жизнь, лежа в кровати"173. Первый принцип бусидо гласит: "Путь самурая – это смерть. В ситуации "илиили" без колебаний выбирай смерть. Это не трудно. Исполнись решимости и действуй . Идеологи самурайства рассматривали смерть как последнее звено в цепи добродетельных поступков. Дайдодзи Юдзан писал: "Для самурая наиболее существенной и жизненно важной является идея смерти – идея, которую он должен лелеять днем и ночью, с рассвета первого дня года и до последней минуты последнего дня. Когда понятие смерти прочно овладеет тобой, ты сможешь исполнять свой долг в наилучшем и наиполнейшем виде: ты будешь верен господину, почтителен к родителям и тем самым сможешь избежать всех невзгод. Таким образом, ты не только сможешь продлить свою жизнь, но и поднимешь собственное достоинство в глазах окружающих. Подумай, как непрочна жизнь, особенно жизнь воина. Уразумев это, ты будешь воспринимать каждый день как последний в своей жизни и посвятишь его выполнению важнейших обязательств. Не позволяй мыслям о долгой жизни завладеть тобою, иначе погрязнешь в пороках и беспутстве, окончишь дни свои в позоре бесчестья"175.

Подводя итоги необходимо отметить, что во всех рассматриваемых нами воинских сообществах поединок считался самой правильной и желательной формой решения каких либо споров и конфликтов. К поединку рыцарь должен был готовить себя заранее, совершая различные религиозные обряды, развивая себя физически и духовно. Обычно заранее обусловленный поединок происходил на специально выбранном и обустроенном месте. Накануне поединка не принято было получать какую-либо помощь, даже от ближайших друзей. Любому вооруженному рыцарскому единоборству предшествовал поединок словесный, который, как правило, имел два сценария. В одном случае противники, называя себя, говорили о заслугах своего рода, выказывали уважение к сопернику, обсуждали правила поединка. В другом случае противники осыпали друг друга обидными прозвищами и угрозами.

Поединок рыцарей проходил, как правило, поэтапно, в определенной последовательности. Если проследить все обилие описаний единоборств, в лучших и наиболее сохранных вариантах сражений, ясно выступает одна закономерность: противники постепенно сближаются, когда с перебранки на расстояг нии переходят к действиям, сменяя оружие. Испробовав безуспешно все виды оружия и перепортив его, соперники переходят к борьбе. Сначала стреляют из луков, потом скачут друг к другу издали, пытаясь вышибить один другого из седла копьями (или палицей). Не достигнув перевеса, противники спешиваются и уже сражаются на земле с помощью мечей и сабель. Если поединок идет насмерть, то завершает его вынутый из ножен нож, а иногда даже голые руки или зубы.

Окончание рыцарского поединка, как правило, предполагало три варианта: один из противников погибал; один из бойцов попадал в плен; соперники расходились с миром или становились побратимами. Причем, если на Западе убийство противника осуждалось, а сдача в плен считалась нормальным финалом для завершения поединка, у остальных "воюющих" пленение считалось позорным, а убийство соперника – нормальным явлением. Но часто происходило и так, что враждующие стороны, оценив друг друга, прекращали борьбу и становились побратимами. Общей для всех рассматриваемых нами воинских сообществ была мысль, что настоящий рыцарь обязательно должен погибнуть во время сражения. Близкие чеканные формулы определения смерти, достойной мужчины, есть в разных эпосах, рыцарских романах. Мужчина должен умереть на бранном поле, в поединке. Такова философия мужества периода военной демократии, перешедшая и в более поздние военные сообщества Евразийского континента. Это своего рода общее воинское кредо.

Список литературы

1.Басов И.И. Из истории средневекового рыцарства. Эпоха расцвета / Учебное пособие. Армавир, 1998.

2.Богословский Л. Бусидо // Удар Солнца или Гири – чувство чести / Сост. B.C. Пинхасович. М.; СПб., 1999.

.Большаков A.O, Сущевский А.Г. Герой и общество в древнем Египте // Вестник древней истории. 1991. №3.

.Героический эпос "нарты" и его генезис / Подгот. текста, пер. и примеч. A.M. Гадагатля. Краснодар, 1967.

. Гомер. Илиада. M., 1985. VI, 208.

.Григорий Турский. История франков / Пер. с лат., примеч. В.Д. Савукова. М, 1987.

8.Долин А.А., Попов Г.В. Кэмпо – традиция воинских искусств. М, 1990.

.Дефурно М. Повседневна* жизнь в эпоху Жанны д’Арк / пер. Н.Ф. Васильковой. СПб., 2002.

.Ефимова Е. Рыцарство. М, 2003.

11.Книга Самурая / Перевод на русский: Р.В. Котенко, А.А. Мищенко. СПб., 2000.

.Контамин Ф. Война в Средние века // Под ред. Ю.П. Малинина. СПб., 2001.

.Лебедев Г.С. Этюд о мечах викингов // Л.С. Клейн. Археологическая типология. Л., 1991.

.Мифы народов мира // Под ред. С.А. Токарева. М., 1997. T.I.

.Нефёдкин А. Очерки развития древнегреческого военного дела: От Микен к эллинизму. Para Bellum, 2000. №7

.Нихон Секи / Перевод со старояпонского и комментарии Л.М. Ермаковой и А.Н Мещерякова. СПб., 1997. Т.2.

.Ницше Ф. Так говорил Заратустра. М., 1990.

.Новоселов В. Школа куртуазности II Мир истории. 2002. №1/2.

.Оссовская М. Рыцарь и буржуа: Исследования по истории морали. М., 1987.

.Панеш Э.Х. Традиции в политической культуре народов северо-западного Кавказа // Этнический аспект власти. СПб, 1995.

.Панченко Г.К. Нетрадиционные боевые искусства. Европа и Азия. Харьков; Ростов на Дону, 1997.

.Повесть временных лет / Под ред. В.П. Адриановой-Перетц: В 2 ч. М.; Л., 1950.

23.Спеваковский А.Б. Самураи – военное сословие Японии. – М, 1981.

24.Флори Ж. Идеология меча. Предыстория рыцарства / Пер. с фр. М.Ю. Некрасов; науч. Ред. Ю.П. Малинин – Спб.: Евразия, 1999.

25.Функен Ф. Средние века. VIII-XV века. М., 2002.

26..Хейзинга И. Политическое и военное значение рыцарских идей в позднем средневековье // Человек. 1997. №5.

27..Хейзинга Й. Homo Ludens; Статьи по истории культуры / Пер., сост. и авт. вступ, ст. Д.В. Сильвестрова; коммент. Д. Э. Харитоновича. М., 1997.

.Хироаки Сато. Самураи: история и легенды. – СПб.: Евразия, 1999.

. Цезарь Гай Юлий. Записки о гэльской войне / Пер. с лат. М.М. Покровского. СПб., 1998. Книга 5,44.

30.Чемберлен Б. Вся Япония. – СПб., 1905.

31. Чочиев А.Р. Очерки истории социальной культуры осетин (традиции кочевнечества и оседлости в социальной культуре осетин). – Цхинвали "Ирыстон", 1985.

Формы турнирного поведения и идеалы этики противоборства в Средневековье

Формы турнирного поведения и идеалы этики противоборства в Средневековье

Похожие записи

Значение работ Н. Бердяева в контексте изучения менталитета русской культуры

Общее понятие о составлении догматов и Символа веры Святой Православной Церкви

Сложные технические элементы в народных танцах (в исполнении ансамбля танца ‘Мазлтов’)