Натюрморт в Импрессионизме

• Вид работы: Реферат
• Предмет: Культурология
• Язык: Русский , Формат файла: MS Word 43,20 kb

Натюрморт в Импрессионизме

История натюрморта как жанра.

В изобразительном искусстве натюрмортом (от фран. natur morte – "мертвая природа") принято называть изображение неодушевленных предметов, объединенных в единую композиционную группу. Натюрморт  может иметь как самостоятельное значение, так и быть составной частью композиции жанровой картины.

В натюрморте выражается отношение человека к окружающему миру. В нем раскрывается то понимание прекрасного, которое присуще художнику как человеку своего времени.

Искусство  вещи издавна, еще задолго до превращения в самостоятельную область художественного творчества, было неотъемлемой частью всякого значительного произведения. Роль натюрморта в картине никогда не исчерпывалась простой информацией, случайным добавлением к основному содержанию. В зависимости от исторических условий и общественных запросов предметы более или менее участвовали в создании образа, оттеняя ту или иную сторону замысла. До того, как натюрморт сложился в самостоятельный жанр, вещи, окружающие человека в обыденной жизни, лишь в той или иной мере входили в качестве атрибута в картины древности. Иногда такая деталь приобретала неожиданно глубокую значительность, получала собственный смысл.

Как определенный вид или жанр живописи натюрморт знает в истории искусства свои расцветы и падения.

Суровое, напряженно-аскетическое искусство Византии, создавая бессмертные, монументально-обобщенные, возвышенно-героические образы, с необыкновенной выразительностью пользовалось изображениями отдельных предметов.

 В древнерусской иконописи также большую роль играли те немногочисленные предметы, которые художник вводил в свои строго канонические произведения. Они вносили непосредственность, жизненность, порой казались открытым выражением чувства в произведении, посвященном отвлеченно-мифологическому сюжету.

Еще большую роль натюрморт играл в картинах художников XV – XVI веков в эпоху Возрождения. Живописец, впервые обративший пристальное внимание на окружающий его мир, стремился указать место, определить ценность каждой вещи, служащей человеку. Предметы обихода приобретали благородство и горделивую значительность их обладателя, того, кому они служили. На больших полотнах натюрморт занимал обычно очень скромное место: стеклянный сосуд с водой, изящная серебреная ваза или нежные белые лилии на тонких стеблях чаще ютились в углу картины. Однако в изображении этих вещей было столько поэтической влюбленности в природу, смысл их так высоко одухотворен, что здесь уже можно увидеть все черты, которые определили в дальнейшем самостоятельное развитие целого жанра.

Предметы, вещественный элемент получили в картинах новое значение в XVII веке – в эпоху развитого натюрмортного жанра.  В сложных композициях с литературной фабулой они заняли свое место наряду с другими героями произведения. Анализируя произведения этого времени, можно увидеть какую важную роль стал играть натюрморт в картине. Вещи стали выступать в этих произведениях, как главные действующие лица, показывая, что может достичь художник, посвятив этому роду искусства свое мастерство.

Предметы, сделанные умелыми, трудолюбивыми, мудрыми руками, несут на себе отпечаток мыслей, желаний, влечений человека. Они служат ему, радуют его, внушают законное чувство гордости. Недаром мы узнаем о давно исчезнувших с лица земли эпохах по тем черепкам посуды, домашней утвари  и ритуальных предметов, которые становятся для археологов разрозненными страницами истории человечества.

Вглядываясь в окружающий мир, проникая пытливым умом в его законы, разгадывая увлекательные тайны жизни, художник все полнее и многостороннее отображает его в своем искусстве. Он не только изображает окружающий его мир, но и передает свое понимание, свое отношение к действительности.

 История сложения и развития различных жанров живописи – живое свидетельство  неустанной работы человеческого сознания, стремящегося охватить бесконечное многообразие деятельности, эстетически ее осмыслить.

Натюрморт – сравнительно молодой жанр. Самостоятельное значение в Европе он получил лишь в XVII веке. История развития натюрморта интересна и поучительна.

 Особенно полно и ярко натюрморт расцвел во Фландрии и Нидерландах. Его возникновение связано с  теми революционными историческими событиями, в результате которых эти страны, получив независимость, в начале XVII столетия вступили на путь буржуазного развития. Для Европы того времени это было важным и прогрессивным явлением. Перед искусством открылись новые горизонты.  Исторические условия, новые общественные отношения направляли и определяли творческие запросы, изменения в решении стоящих перед живописцем проблем. Прямо не изображая исторических событий, художники по-новому взглянули на мир, новые ценности нашли в человеке. Жизнь, обыденно предстали перед ними с неизвестной дотоле значительностью и полнотой. Их привлекали особенности национального быта, родной природы, вещей, хранящих на себе отпечаток трудов и дней простых людей. Именно отсюда, из сознательного, углубленного, самим строем подсказанного интереса к жизни народа, родились обособленные и самостоятельные жанры бытовой картины, пейзажа, возник и натюрморт.

Искусство натюрморта, сложившееся в XVII веке, определило основные качества этого жанра. Картина, посвященная миру вещей, рассказывала об основных свойствах, присущих предметам, окружающим человека, раскрывала отношение художника и современника к тому, что изображено, выражала характер и полноту познания действительности. Живописец передавал материальное бытие вещей, их объем, вес, фактуру, цвет, функциональную ценность предметов обихода, их живую связь с деятельностью человека.

Красота и совершенство домашней утвари определялись не только их необходимостью, но и мастерством их создателя. В натюрморте революционной эпохи побеждающей буржуазии отражалось уважение художника к новым формам национальной жизни соотечественников, уважение к труду.

Сформулированные в XVII веке, задачи жанра в общих чертах существовали в европейской школе вплоть до середины XIX века. Однако это не означает, что художники не ставили перед собой новых задач, механически повторяя готовые решения.

На протяжении эпох менялись не только  методы и способы живописного решения натюрморта, но накапливался художественный опыт, в процессе становления развивался более сложный и постоянно обогащающийся взгляд на мир. Не один предмет как таковой, но различные его свойства становились объектом перевоплощения, и через раскрытие вновь понятых качеств вещей выражалось свое, современное отношение к действительности, переоценка ценностей, мера понимания реальной действительности.

Импрессионизм как течение.

. Импрессионизм, живопись импрессионистов… сегодня, в последние годы уходящего тысячелетия, одно лишь упоминание этих окрашенных эмоциями понятий неизменно вызывает теплые чувства у тех, кто знаком с творчеством представителей, быть может самого популярного направления современного искусства. Французские слова "импрессион" ("впечатление") и "импрессионисты" ассоциируются с поэтической атмосферой небольших по формату пейзажей, словно наполненных солнечным светом и вибрирующим воздухом, с прекрасными женскими образами, как бы материализующими встречу с "мимолетным видением".

За  относительно короткий исторический период импрессионизм как художественное течение прошел эволюционный путь становления, расцвета и, наконец, кризиса. Прежде монолитная группа художников – единомышленников распалась, в творчестве каждого из них произошел перелом, обусловивший отход от канонов импрессионистической системы. Полотна импрессионистов с точки зрения американского поставангардизма превращаются в милые сердцу виньетки, засушенные цветы между страницами любимых книг, успокаивающие и вызывающие ностальгию о прошлом, не более; им нет места в мире бездушной технократии. Но так ли это? И кто же они импрессионисты? Последние романтики отжившей цивилизации, стремительными, яркими мазками как бы перечеркнувшие грязно-коричневые холсты XIX века или аляповатые по цвету, зализанные и залаченые полотна прославленных академиков, что бы в этом легком прикосновении кистью заодно проститься и с переполненным эмоциями культурным пространством "века романтиков" и не менее романтичных "реалистов"? Или первые бунтари, интеллектуалы, ощутившие свободу и мощь собственно живописи, материальной стихии красок, способных "проживать" вместе с художником реальные мгновения бытия, преломлять лучи дневного света с помощью положенных прямо на холст, но не скрытых под слоями лака и лессировок выпуклых мазков, нести информацию данном, конкретном,  ускользающем состоянии мира и зависящей от него эмоциональной сферы, смены настроений?

          В противоположность академическому искусству, опиравшемуся на каноны классицизма – обязательное помещение главных действующих лиц в центре картины, трехплановость пространства, использование исторического сюжета, – импрессионисты выдвинули собственные принципы восприятия  и отображения окружающего мира. Они перестали разделять предметы на главные, достойные высокого искусства, и второстепенные. Отныне изображенным в картине мотивом мог стать стог сена, фрагмент неровной поверхности каменного готического собора, разноцветные тени от предметов в полуденные часы, куст сирени, отражение зелени и неба в воде, движение снующей по улице толпы. При этом они не ставили перед собой задачу копировать переходящее состояние природы. Беспрерывная вибрация пульсирующих шероховатых мазков на картинах импрессионистов уничтожала иллюзию трехмерного пространства, обнажая исконную двухмерность холста и, заставляя зрителя расшифровывать тайны самой живописи.

          От времени, когда импрессионисты вели яростные сражения с академическими мэтрами за утверждение новых средств в живописи, нас отделяет больше столетия. Но споры вокруг интерпретации их наследия не утихли до тех пор. В сотнях монографий, посвященных отдельным художникам, каталогов выставок  статей даются разные оценки роли их искусства в становлении нового языка живописи XX века.

          Двумя главными завоеваниями импрессионистов стали: изменение живописной техники и психологического содержания картины. И сегодня, даже зная обстановку той эпохи, трудно сразу найти ответ на вопрос, почему же пейзажи импрессионистов, столь радостные, бесхитростные, поэтические, вызывали резкое неприятие и насмешки публики и критиков. Главная причина понимается в том, что для обывателей и официальной критики, импрессионистическая живопись не укладывалась в рамки общепринятого, воспринималась как нечто низменное и вульгарное, недостойное того, чтобы быть признанным "истинным" искусством.

Весной 1874 года группа молодых художников пренебрегла официальным салоном и устроила собственную выставку. Подобный поступок ужу сам по себе был революционным и рвал с вековыми устоями. Картины же этих художников на первый взгляд казались еще более враждебными традиции. Реакция на это новшество со стороны посетителей и критиков была далеко не дружественной. Они обвиняли художников в том, что те пишут не так как призванные мастера, – просто для того, чтобы привлечь внимание публики. Наиболее снисходительные рассматривали их работы как насмешку, как попытку подшутить над честными людьми. Потребовались годы жесточайшей борьбы, прежде чем  члены маленькой группы смогли убедить публику не только в своей искренности, но и в своем таланте. Эта группа включала Моне, Ренуара, Писсаро,  Сислея, Дега, Сезанна и Берту Моризо. Члены ее обладали не только различными характерами, но  в известной мере придерживались также различных концепций и убеждений. Однако все они принадлежали к одному поколению, прошли через одни и те же испытания и боролись против общей оппозиции. Объединившись почти случайно, они сообща разделили свою участь. Так же как и приняли название "импрессионисты" – название, придуманное в насмешку одним журналистом – сатириком.

Новый этап искусства, начавшийся выставкой 1874 года, не был внезапным взрывом революционных тенденций, он явился кульминацией медленного и последовательного развития. Когда импрессионисты организовывали свою выставку, они уже не были неопытными, начинающими художниками; это были люди, перешагнувшие за 30, имевшие за плечами свыше пятнадцати лет усердной работы. Из уроков прошлого и настоящего они создали свое собственное искусство.

Натюрморт в импрессионизме.

Новую концепцию  натюрморта наиболее отчетливо сформулировал  в своем творчестве величайший французский реалист Гюстав Курбе. Непосредственность его контакта с природой и демократизм, лежащий в основе его творчества, вернули западноевропейскому натюрморту жизненную силу, сочность и глубину. Курбе был первым крупным мастером XIX столетия, который создал школу в натюрморте.

Дальнейшее развитие реалистический натюрморт получил в творчестве Эдуарда Мане. В серьезном внимании Мане к этому жанру пример Курбе сыграл не последнюю роль. Обоих мастеров объединяло сходное стремление к наибольшему приближению к натуре. Однако в понимании задач и возможностей натюрморта позиции художников значительно расходились. Там, где Курбе стремился с пристрастием подчеркнуть проявление извечных общих законов жизни, Мане через фиксацию внешних и как бы случайных качеств пытался проникнуть в трудно уловимый индивидуальный характер предмета. Поэтому рядом с Курбе Мане кажется менее солидным и основательным. Но в изображении доступной глазу красоты художник был непревзойден. Более того, Мане и в натюрморте точно так же, как в других жанрах, стремится постичь современную жизнь, современное ему понимание прекрасного. Он упрощает композицию, сокращая количество предметов. Мы никогда не встретим у него перегруженности или искусственной многосложности, которые так любили его предшественники. Но зато все возможные материальные качества мира вещей, являемые в тех двух – трех предметах, которыми он ограничивается, запечатлены всегда с большим блеском и виртуозностью. Примером такого решения темы могут служить его натюрморты, возникшие в 1860-е годы.

В 1863 году в "Салоне отверженных" среди других картин Мане выставил "Завтрак на траве"(1863, Лувр, Париж), на долю которой выпало наибольшее количество насмешек и совсем не литературной брани критиков, хотя в этой работе он взял на себя смелость всего лишь пересказать любимый им "Сельский концерт" Джорджоне, хранящийся в Лувре, на современный лад, воодушевившись прогулкой с Прустом на берег Сены в Аржантейле и зрелищем купальщиц на солнце.

Человеческие фигуры "Завтрака на траве" и натюрморт на первом плане картины – шляпа, платье, хлеб, корзина с фруктами – превосходны. Они очень реальны. Прозрачны и солнечны чистые и нежные оттенки натюрморта переднего плана – серебристые, голубые, сливающиеся в подлинную музыкальную гармонию. Мане впервые здесь решил с такой новизной и блеском задачу настоящей пленэрной живописи, словно вобравший  в себя все находки и открытия Веласкеса, Гойи, Шардена, Констебля, но еще более свободной, открытой и смелой. Но в ней он еще не довел до конца свою живописную революцию. В ней еще нет солнца прозрачности воздуха, еще нет чистоты цвета и цвет еще локальный и мертвый. В полотне присутствует еще театральность и условность. Но лежащие на траве платье, шляпа, фрукты все равно полны пленэрной свежести, легкости и изящества. Именно из-за этих, не предвиденных Мане композиционных и колористических противоречий в картине возник оттенок рассудочности и условности, явно в замысел Мане не входивший.

Мане быстро разобрался в причинах противоречий в "Завтраке на траве" и никогда их больше не повторял. Картина эта была переломной в его творчестве.

Большое внимание уделено натюрморту в последнем его шедевре – написанным за два года до его ранней смерти, картине "Бар в Фоли – Бержер"(1881,Лондон, Институт Варбурга и Курто) Обращенная к зрителю девушка – продавщица за стойкой бара, уставленной бутылками и фруктами, – задумчива и печальна. За ней в зеркале во всю стену отражено переливающееся серебром, заполненное публикой, залитое сверканием ламп и люстр обширное пространство бара. Прозаическая стойка бара превращена волшебством художника в драгоценную оправу, из сверкающего нежными и глубокими оттенками натюрморта, для прекрасной девушки – продавщицы, представленной нам Эдуардом Мане прекрасной богиней. В мерцающем свете люстр на белой поверхности стойки бара зелеными и коричневыми тонами переливается стекло бутылок с вином, золотыми искрами поблескивают их головки.  В прозрачной хрустальной вазе, которая словно соткана из сверкающих бликов, золотистой горкой лежат фрукты. Прямо перед девушкой на стойке в прозрачном, как воздух бокале, стоят две розы. Их лепестки также нежны, как и кожа девушки.

Портрет и натюрморт в этой картине гармонично  соединены талантом художника  единое целое и живут одной жизнью. Эта картина стала блестящим завершением той колористической революции, которую Мане развернул в своей живописи, начиная с "Олимпии", "Выхода у Булонского порта" и ряда натюрмортов в 1860-1870-х годах. Мане опирался на цветовую гармонию и пленэрные открытия своих предшественников, но он придал своему цвету и свету особенную остроту и прозрачность, изгнал из своей живописи черные тени, заменив их окрашенными в дополнительный цвет солнечного спектра, выбросив глухие, землистые краски, освободился от сухой и искусственной академической моделировки.

Начиная с 1875 года и, особенно в натюрмортах последних лет жизни, Эдуард Мане приближается к импрессионизму, хотя и в эти годы остается верен принципу предметной  характеристики образа. Его многочисленная серия  цветов, выполненная  уже серьезно больным художником, демонстрирует новый взлет творчества Мане – натюрмортиста. Работы этих лет поражают чистотой вдохновения и искренностью, тем особым тонким чувством трепетной жизни цветка, которое, пожалуй, никто, кроме него, не мог уловить. Перед нами  его картина  "Ваза с цветами"(1882, Париж, Лувр). Композиция натюрморта крайне проста – в небольшом сосуде стоит скромный букет, Зеленые листья и крупные цветы небрежно и естественно переплелись между собой. Сумрак фона ласковой воздушной волной окутывает и как бы пронизывает легкую трепетную массу букета. Каждый лепесток, словно радужное крыло бабочки, хранит отблеск других цветов и листьев, отсвет солнца, голубой рефлекс небесной синевы. Стекло воспринимает отражение стеблей внутри и краски предметов снаружи вазона. Отдельная вещь уже не обладает единственным, ему присущим цветом, а как бы связана общей красочной средой с другими, откликаясь на близлежащие тона и полутона. Благодаря этому создается особое, новое для искусства той поры ощущение многокрасочности и целостности мира. Рефлексы заставляют чувствовать роль света для выявления звучности, интенсивности отдельных цветовых пятен.

Вместе с освещением в натюрморт "входит" воздух. Предметы кажутся окутанными легкой голубоватой думкой прозрачной пространственной среды. От этого живая  ткань цветов и листьев обретает новую трепетность едва ощутимую подвижность. Лепестки, напоенные влагой, раскрываются, тянутся к свету чашечки цветов, зелень топорщится вырезанным кружевом. Жизнь предстает еще в одном своем качестве – в прелести единственного, непрочного, неповторимо прекрасного мгновения. Возникает по-своему яркое, хотя и несколько одностороннее раскрытие определенных свойств окружающего мира.

В ключе изысканности тончайших оттенков написан другой натюрморт Мане с цветами "Белая сирень стеклянной вазе" (1882 или 1883 год, Берлин – Далем, Музей). Мане легко и свободно лепит пластику букета, стакана и глубину пространства точными и немногими ударами кисти и большими плоскостями чистого цвета, а светоносную среду передает  выверенной градацией и смелыми контрастами тончайших оттенков белого и зеленого. Натюрморт удивительно лаконичен, в нем нет ничего лишнего.  Только ветка сирени и луч света. Мане ввел в живопись солнце. Белые гроздья цветов словно напоены, как влагой,  солнечным светом, который выхватывает их из нежных зеленых сумерек заднего фона картины. Напоен светом  и стеклянный стакан, в котором стоят цветы. Он похож на кристалл благородного и чистого хрусталя.

Не так уж много было до него художников, чье искусство было полно такого же, поистине солнечного и мудрого, утверждения жизни.

Новый метод чрезвычайно обогатил живопись, открыв ей целый мир, ускользавший раньше от внимания художников. Картины молодых живописцев отличались небывалой свежестью восприятия, говорившей об их предельной искренности, о трепетном, живом чувстве природы.

 В этом же ключе пишет свои полотна и  Эдгар Дега. Наиболее значительную часть творчества раннего  Дега составляют портреты. Они отличаются высоким мастерством. В его творчестве получают развитие тенденции бытового портрета. Примером этого может служить портрет "Дамы с хризантемами".(1865, Нью-Йорк, Музей Метрополитен). Большую часть картины занимает громадный букет пестрых цветов. Фигура сидящей женщины отодвинута в сторону и гораздо скромнее дана колористически, однако благодаря мудрому композиционному решению, между ней и букетом хризантем устанавливается своеобразное эмоциональное равновесие, при котором они взаимно дополняют друг друга: цветы придают поэтическую прелесть образу задумывавшейся женщины, ее же присутствие сообщает их красоте особую одухотворенность. Здесь  натюрморт занимает большую часть картины. Задумалась на мгновение женщина, и на мгновение застыли пестрым ковром роскошные пушистые цветы.

Дега – не только умелый рисовальщик и опытный колорист, но и столь же талантливый литератор и философ, что чувствуется в каждом произведении этого глубокого художника. 

Клод Моне берется за рисование всего, что поражает его взгляд: луг, уголок сада, вокзал, интерьер квартиры, фрукты на столе – все одинаково его интересует. Все его картины свидетельствуют о наблюдательности искренности большого художника.

Перед нами его натюрморт "Яблоки и виноград"(1880, Чикаго, Институт искусств). Гармоничность и лаконичность этого натюрморта ласкает глаз. Отличительной его чертой  является простота, посредством которой и достигается гармония. Весь секрет тут в очень точном наблюдении и взаимоотношении тонов, умении, чувствовать которые во всей их точности, есть совершенно особый дар, которым и определяется талант живописца.

Белая скатерть играет всеми оттенками голубого.  Поблескивают гладкие упругие бока сочных яблок.  Налитые соком  гроздья винограда живописно улеглись на изящной плетеной тарелке. Несколько прозрачных, налитых соком и светом виноградин скатились на скатерть. Чувствуется, что натюрморт существует не в пустоте. Пространство вокруг него наполнено голубоватым воздухом и светом.

В этом натюрморте Моне вкладывает в  предметы ту силу и динамичность, которые придают им жизнь, он одушевляет их. На его картине все живет напряженной жизнью, которую никто до него не сумел уловить, о которой никто даже не догадывался.

При взгляде на это полотно испытываешь восхищение, а если и сожалеешь, то лишь о том, что  не можешь  взять в руку эти плоды и ягоды и почувствовать их спелые и тугие, налитые соком бока.

В отличие от Моне в творчестве Огюста Ренуара сложно найти полотна в жанре натюрморта. Их очень немного, они небольшие по размерам и почти все находятся в частных коллекциях.

Ренуар любил цветы и писал их с большой любовью.  Может, поэтому он часто их использовал  и в своих жанровых композициях, и в своих натюрмортах. Ранние натюрморты, где главенствуют цветы, написаны в пастельных тонах; да и сложно сказать, что они относятся к импрессионизму. Но вот перед нами небольшой натюрморт "Анемоны" (1898, Нью-Йорк, Частное собрание)". Здесь уже нет никаких пастельных тонов. Вглядываясь в него, можно увидеть, что Ренуар очень тонко передает не только  различные оттенки цветов и их очевидную красоту, но и их форму: одни цветы стоят вертикально, другие – согнулись, а третьи – опустили свои головки почти до стола. Каждый цветок настолько  естественен и неповторим, словно художник проник  взглядом в его сущность.

Этот холст выполнен в той же технике, что и все его картины этих лет.  В нем есть все то новое, что привнес в живопись импрессионизм: воздух и свет.  Желто – коричневый фон лежит тонким слоем и словно вода обтекает цветы и вазу, создавая эффект воздушности. И на этом фоне яркими цветными бабочками пламенеют головки цветов. Штриховые мазки подчеркивают эффект огня. Темная ваза уравновешивает букет. Поверхность стола сливается с фоном, чтобы большое пространство одного цвета не перевешивало композицию. И только небольшое световое пятно указывает поверхность, на которой стоят цветы. Игра бликов  и цветных штрихов создают неповторимую естественность и непосредственность, которая присутствует во всех работах Ренуара.

Другой его натюрморт из частного собрания – "Плоды в вазе в форме раковины (Fruits of the midi)" (1881,Нью-Йорк). Плоды, которые запечатлел Ренуар  на этом полотне, словно живые.

В то время, когда Ренуар писал это полотно, он часто бывал у друзей в Эстаке, где встречался с Сезанном и видел его работы. Ренуар  был в восторге от натюрмортов Сезанна, он считал его непонятым талантом. И этот натюрморт Ренуар явно пишет под влиянием  картин   Сезанна. Но есть и отличия в их работах. Если Сезанн создавал свои композиции из нескольких предметов, то у Ренуара – их двадцать четыре! И все самые разные: изобилие форм и красок! Все предметы в этом натюрморте Ренуара очень декоративны. Декоративно и блюдо в форме створки раковины. Композиция очень живописна: ярко – красный перец, фиолетовые баклажаны с голубыми бликами света –словно живут в плоскости этой картины. Очень четко разделены светлые и темные стороны композиции. Темная – в левой верхней стороне холста и в противовес ей  светлая – в основном на переднем плане и справа. Яркие пятна красных перцев образуют почти равносторонний треугольник. Темно – фиолетовый и голубой, желтый и зеленый сохранены для другой стороны. Вся эта композиция усиливается двумя круглыми ярко красными плодами слева и уравновешивается  двумя пурпурными гранатами с фиолетовыми бликами – справа. Во всем этом опять чувствуется влияние Сезанна. Все нюансы верхней части композиции повторяются в складках скатерти, словно она впитала в себя со светом все краски плодов. 

  Великолепный натюрморт есть и в его жанровом полотне  "Завтрак гребцов" (1881, Вашингтон, Галерея Филлипс).

Вся картина написана в удивительно радостной гамме. Свет заливает все полотно,  в нем все – и радость, и ясность, и жаркий летний день, и трепетные зеленые заросли кустарника, и заставленный посудой, фруктами и бутылками стол.  Не смотря на обилие предметов на столе, натюрморт на перегружен,  все в нем гармонично. Сразу чувствуется, что картина написана подлинным художником – импрессионистом, наблюдателем, не только умеющим подмечать живописное, но и делающим это со всей добросовестностью.  Этот натюрморт обладает высокой художественностью и исключительным вкусом. Как и вся картина, натюрморт обаятелен во многих отношениях: эффекты верны, гамма утонченная, впечатление едино и отчетливо, свет превосходно распределен.  Натюрморт написан с большой искренностью, которой отличаются все картины импрессионистов. Прелестны оттенки белого на солнце. Безмятежность и ясность не только в фигурах людей, но и в предметах. Во всем  царит жизнь, задорное веселье летнего дня. Предметы оживают под кистью художника. Дробятся солнечные блики в стекле бутылей с вином, в хрустальных гранях бокалов и само вино – густое и терпкое – пронизано солнечным светом. Блики солнца играют и на тугих боках, нагретых солнцем, фруктов и винограда, которые удобно расположились в высокой изящной вазе. Одна золотистая кисть винограда на белой скатерти вся искрится в лучах солнца. Голубые тени, словно живые, спрятались в складках белой скатерти. Глядя на этот накрытый стол солнечным летним утром, чувствуешь, что и натюрморт, и вся картина полны жизни и безмятежности. Эти молодые люди на террасе наслаждаются жизнью, великолепной погодой, утренним солнцем, чудесным завтраком. "Они счастливы" –  вот, что приходит в голову каждому, кто видит эту очаровательную картину.

Ренуар – импрессионист – романтик, наделенный сверхчувствительным темпераментом. Все в его картине сохраняет подлинную динамичность, а лучи света – свою трепетность. Переданные впечатления в этой картине столь же неуловимы, как непосредственное впечатление от утренней свежести реки, от тепла, которым дышит нагретый солнцем песок, запаха реки, румянца девичьих щек… Мы должны быть признательны этому великому художнику, что он уловил и сохранил для нас их на своем полотне.

 В творчестве импрессионистов натюрморт не был столь  же важной темой, как у реалистов и Мане. Импрессионисты создали свою концепцию натюрморта, как бы походя, перенеся на этот жанр принципы  пленэра разработанные ими в области пейзажа. Признав и в натюрморте активным началом лишь свет и воздух, они превратили предмет в простого носителя световоздушных рефлексов. Поэтому предмет начинает терять свои объективные свойства, контуры его расплываются, объем  и масса утрачивают свою материальную ощутимость. Воспринимая мир вещей лишь с одной  красочно – живописной стороны и достигнув определенного прогресса в наблюдении и фиксации изменчивости освещения в природе, они дошли, наконец,  до того, что утеряли и последнее материальное качество предмета – устойчивость цвета. Эта дематереализация предмета в искусстве импрессионистов явилась первым симптомом упадка западноевропейского натюрморта, хотя импрессионизм, с его культом солнечного света и сверкающей чистыми цветами радуги палитрой, внес в этот жанр радостные, светлые, оптимистические нотки.

Импрессионизм недолго был ведущим направлением в западноевропейском натюрморте. Помимо К. Моне и О. Ренуара, весьма немногие среди импрессионистов создали значительные произведения в этом жанре. Но отдельные мастера, в том числе даже такие крупные, как П. Боннар, следовали примеру К. Моне и XX веке. Первой реакцией на импрессионисткую концепцию  изображения предметного мира были натюрморты Сезанна.

Натюрморт был вторым важнейшим жанром, после пейзажа,  в творчестве Поля Сезанна. Работы начала 1870- х годов еще несложны по расстановке предметов, и в них сквозит какая – то теплота, напоминающая о Шардене. К этому периоду относится романтический по настроению "Натюрморт с черными часами"(1869 – 1870, Частное собрание). В нем часы, раковина, ваза, чашка, лимон – послужили Сезанну мотивом для натюрморта, представляющего собой по силе выполнения, по простоте, а главное –  по пластичности формы, бесспорно, одну из самых больших удач Сезанна. Выбранные предметы несут символические ассоциации, но акцент перемещается в область конструктивного настроения: здесь чувствуется пространство, со всех сторон окружающее вещи, но вместе с тем подчеркнута и плоскость картины.

Проблема пространства в творчестве Сезанна была решающей, ибо "продолжать импрессионизм было некуда и незачем. Разве что в тупик к  абстракции. Оставался только один путь спасения искусства, способного охватить мир в его целостности, – путь создания новейшей системы видения, которая могла бы вместить в себя как пространство, так и время. Нужно было пойти на штурм времени, как когда – то Джотто пошел на штурм пространства. Вот тогда-то и появился Сезанн" (Прокофьев В.Н)

В 1873 году в Овер-сюр-Уаз Сезанн ходит к другу доктору Гаше писать натюрморты. Доктор Гаше  предоставляет в его распоряжение фрукты, кувшины и кружки, итальянский фаянс, ячеистое стекло и всякую всячину. Цветы, собранные для него госпожой Гаше, художник ставит в дельфитские вазы.

Сезанн терпеливо, обостряя свое виденье, постигает сложное сочетание красок, какое дарит ему мир. К этому времени Сезанн – ученик  Писсаро – становится поистине художником – импрессионистом. Однако в силу своей природной склонности, а может быть, сказывается и привычка к точности и порядку, Сезанну  трудно удовлетвориться простой передачей "впечатлений"; у него врожденная потребность "организовать" свое полотно, придать ему стройность, ритм, единство, постичь его разумом.  Импрессионизм, безусловно, научил Сезанна всему или, по крайней мере, существенно важному. А главное – тому, что в живописи цвет имеет решающее значение. Но есть в импрессионизме какая – то тенденция к поверхностным впечатлениям, которая мешает художнику, и которую он более или менее сознательно старается устранить. Кроме всего прочего, разум тоже должен сказать свое слово. Импрессионисты с восторгом поэтов ограничиваются тем, что непосредственно во всей его свежести фиксируют ощущение, вызванное натурой. Но Сезанн больше не считает это допустимым так просто, без всякого усилия, отдаваться на волю своего чувственного восприятия. "Художник, – говорит он, – не должен передавать эмоции, подобно безумно поющей птичке, художник творит сознательно".

 Странная загадка эта живопись! Наблюдая предметы, Сезанн приходит к выводу, что симметрия, которую мы вносим в изображение, не более чем обман. В действительности же, если подробно и внимательно изучать форму, замечаешь, что та сторона предмета, которая освещена с боку, как бы разбухает, увеличивается, обогащенная тысячью оттенков, в то время как тень сокращает, уменьшает, словно гасит темную сторону. Выясняет он это с кистью в руках. Под его мазками бока вазы – "Голубой вазы"(1885 – 1887 года) – теряют пропорциональность.

Уже давно в живописи Сезанн опередил эпоху. Он устремился в будущее. Зрело обдуманная и точно построенная, каждая работа Сезанна становится песней, которую художник насыщает волнующей поэзией и трепетным чувством.

"Залитые светом в фарфоровых вазах, разбросанные на белой скатерти лежат груши и яблоки, грубоватые, топорные, как будто вылепленные лопаткой штукатура и поправленные большим пальцем. Если подойти вплотную, перед вашими глазами – неистовое нагромождение мазков киновари и желтого цвета, зеленого и синего; отступив на фокусное расстояние, видите плоды, достойные витрины лучшего магазина", сочные, спелые, аппетитные. И тут вам открывается то, чего вы до сих пор не замечали: странные и в то же время реальные тона, цветовые пятна неожиданные в своей достоверности, прелестные грубоватые тени  в складках  скомканной скатерти и вокруг разбросанных по ней плодов. Сравнивая эти полотна с обычными натюрмортами, выполненными в неприглядных серых тонах и на невыразительном фоне, вы с особой ясностью ощущаете всю их новизну. Словом, перед нами колорист – предвестник будущего, который в еще большей мере, чем Мане, способствовал развитию импрессионизма; "он открыл горизонты нового искусства" – так писал о натюрмортах Сезанна парижский журналист "Ла краваш" Гюисманс в 1888 году.

К концу 1880-х годов относится натюрморт "Персики и груши" (Москва, музей им. А. С. Пушкина). Рассматривая его, ощущаешь внутреннюю напряженность картины. Здесь Сезанн сам задает себе урок, расставляет посуду, подкладывает мелкие монетки под фрукты, чтобы придать им разный наклон, выбирает точку зрения.

Простой столик с выдвижным ящиком фигурирует в натюрмортах десятки раз, но каждый раз он служит площадкой для иного действа.

В свой краткий импрессионистский период он разглядел и попытался преодолеть слабые стороны этого течения. Сезанн вернул цвету устойчивый характер, отказавшись от чрезмерно нюансированного цвета импрессионистов – цвета, починенного задачам изображения света. Благодаря этому Сезанн вновь обрел материальный предмет в натюрморте. Любое цветовое пятно в зрелых произведениях художника ложится строго по форме предмета, свидетельствует о его реальном цвете, подчеркивает его контур и объем.

Импрессионисты – приверженцы оптического, поверхностного, и в буквальном и в переносном смысле слова, восприятия предмета – начисто забыли о существовании материальной субстанции вещей, об их внутреннем содержании и структуре. В поиске этих качеств Сезанн несколько перегибает палку. Стремление вернуть предмету вес, костяк и объем приводит его к попыткам утвердить неизменные, как  бы изначальные формы предметов, прообразы которых он видел в основных простейших фигурах стереометрии – шаре, цилиндре, пирамиде. Композиции его натюрмортов получают устойчивость и почти классическую уравновешенность, но мир, воссозданный по законам его искусства, выглядит лишенным подлинной жизни – статичным.  Так односторонность импрессионистского восприятия предмета только лишь мимолетном моменте беспрерывного, не знающего покоя движения сменяется у Сезанна другой крайностью – восприятием его в момент абсолютного, ничем не нарушенного покоя вечности. В произведениях последнего периода творчества Сезанн в известной степени преодолевает  этот свой недостаток  – его композиции становятся динамичнее, эмоциональнее, подавляемое раньше чувство природы чаще находит себе единственный выход.

Русский натюрморт XIX века.

Русская культура на рубеже веков имеет самое непосредственное отношение к истории импрессионизма. А Москва, наряду с Парижем и Нью-Йорком, является третьим городом мира, где перед первой мировой войной была сосредоточена лучшая часть импрессионистического наследия. Это заслуга представителей двух старинных купеческих фамилий – Щукиных и Морозовых, обогативших нашу столицу в начале века уникальными коллекциями новейшей французской живописи, от Моне до Пикассо.

В творчестве русских реалистов середины и второй половины XIX столетия натюрморт был явлением сравнительно редким. И только на рубеже прошлого  и нынешнего веков он вырос в художественное явление мирового значения.

Особенный интерес к натюрморту в русской живописи начинает пробуждаться в 80- х годах прошлого века. Одно из главных мест принадлежит здесь работам И. И. Левитана (1860 – 1900). Они не велики по размеру, скромны по замыслу. Эти работы Левитана, в сущности, еще традиционны: букеты взяты изолированно от окружающего их  пространства комнаты, на нейтральном фоне. Задача здесь ясна и проста: по возможности более убедительно передать неповторимую прелесть выбранной натуры. Однако в эти годы в творчестве К. К. Коровина (1861 – 1939) и В. А. Серова (1865 – 1911) можно ощутить новые веяния.

Характер новых тенденций можно определить, как стремление художников связать натюрморт – сюжетно и живописно – с окружающей средой. "Мертвую натуру" выносят на пленэр, то есть на воздух, под открытое небо, связывают с пейзажем или же, напротив, органически соединяют с интерьером комнаты. В натюрморте хотят увидеть отражение мироощущения конкретного человека, его жизненного уклада, наконец – его настроения.

Одно из ранних полотен Коровина прекрасно иллюстрирует эти новые тенденции. Речь идет об изображении дружеского общества на даче художника В. Д. Поленова – "За чайным столом" (1888, музей-усадьба В, Д, Поленова). Картина написана почти в пленэре – на террасе загородного дома. За столом сидит жена художника, рядом мирно беседуют ее сестра и сестра самого Поленова – обе молодые талантливые художницы. Целью живописца было передать ощущение теплого летнего дня, прелесть непринужденной дружеской беседы. Бодрящая свежесть, исходящая от солнечной зелени, от молодых лиц, в большей мере создается и натюрмортом – этим зрелищем красных спелых  ягод в белой тарелке, белизной свежей скатерти, молоком, налитым в высокие прозрачные стаканы. Внутреннее, эмоциональное единство, в котором  находится  все изображенное на картине, достигается, прежде всего, чисто живописным решением полотна. И фигуры людей, и пространство природы, и предметы сервировки накрытого стола – все написано с учетом той световоздушной среды, которая их окружает. Пронизана солнцем зелень сада, отбрасывает зеленоватый свет на лица людей. Зеленоватыми и золотыми бликами искрится самовар в центре стола. Мягко поблескивает стекло стаканов, отражая и вместе с тем пропуская свет. Легкие холодные тени лежат на скатерти, на белой, тщательно отглаженной блузе молодой женщины; в свою очередь, свет, отраженный  от блузы, от скатерти, еще более высветляет те немногие легкие тени, которые есть в картине.

В этой работе Коровин положил начало дальнейшему развитию натюрморта. Стремление художника расширить границы натюрморта, теснее связать его с человеком, с окружающим миром приводит во многих случаях к органичному слиянию этого жанра с портретом, пейзажем, интерьером и бытовой живописью. Изображение "мертвой натуры" становиться здесь более многозначительным, превращается в активное средство раскрытия образа. И это характерно не только для начальных этапов, но и для всего периода развития натюрморта конца XIX- начала XX веков. Особенно связь натюрморта с пейзажем прослеживается в творчестве К. А. Коровина и Э. Грабаря.

И. Э. Грабарь – художник не только другого поколения, но и несколько другого направления, чем К. Коровин, но его также причисляют к лучшим и типичным представителям русского импрессионизма.

Но К. Коровина и Грабаря можно объединять, лишь слишком широко и общо понимая импрессионизм как искусство впечатления и, так сказать, оптического восприятия и трактовки природы. Но за этим общим начинается существенное различие и в самом конкретном восприятии.

 Именно в творчестве этих художников много работ, которые можно назвать натюрмортом в чистом виде. Именно в их искусстве новые тенденции нашли свое наиболее отчетливое выражение: натюрморт становиться выразителем настроения человека, он органически соединяется – и по содержанию и чисто живописно – с той жизненной средой, в которой существует этот человек.

В работах Грабаря всегда ощущаешь отражение чьей-то жизни. Вспоминая свои работы, Грабарь рассказывает, что большинство из них было почти целиком "увидено" им в реальной бытовой обстановке, в загородном имении его друга художника Н. В. Мещерина, где очень любили цветы, и где разнообразнейшие букеты ставились круглый год. Там были созданы "Цветы и фрукты на рояле" (1904, Русский музей), "Сирени и незабудки" (1904, Русский музей). Они потребовали, по свидетельству самого художника, совсем незначительной компоновке, подсказанной к тому же натурой.

Как позволяют судить воспроизведения, очень интересна одна из ранних работ этой группы – полотно "Утренний чай" (1904, Национальная галерея, Рим). "Стояло дивное лето, – пишет художник. – Для утреннего чая стол с самоваром накрывался в примыкавшей к дому аллее из молодых лип… на ближнем конце длинного, накрытого скатертью стола стоял пузатый медный самовар в окружении стаканов, чашек, вазочек с вареньем и всякой снедью… Весь стол был залит солнечными зайчиками, игравшими на самоваре, посуде, скатерти, цветах и песочной дорожки аллеи". Сходная тема развита в картине  "За самоваром" (1905, ГТГ), этой по выражению художника, "полунатюрмортной" вещи. Здесь, по-видимому, изображена одна из племянниц Мещерина, позднее ставшая женой Грабаря. Ощущение домашней теплоты и тихого уюта сумерек создается мерцанием тлеющих углей в самоваре, мягким, приглушенным поблескиванием хрусталя. Его грани отражают холодный свет гаснущего дня. Притихшая за чаем девочка, кажется, всем существом ощущает наступившую тишину. "Меня занимала главным образом игра хрусталя в вечереющий час, когда всюду играют голубоватые рефлексы", – писал позже художник.

Тесное соединение специфически натюрмортных задач с задачами пленэрной живописи, наметившееся, как нечто новое, еще в коровинском полотне "За чайным столом", находит место в "Дельфиниуме" (1908, Русский музей). Ваза с высокими синими цветами написана на садовом столе под деревьями. И ваза и скатерть – все в световых бликах, в скользящих тенях от ветвей берез, окружающих стол. Характерно, что даже созданное в закрытом помещении большое полотно "Неприбранный стол " (1907, ГТГ) кажется написанным в саду – так много в нем света и воздуха.

Один из наиболее значительных натюрмортов Грабаря – "Хризантемы" (1905, ГТГ). Здесь внутренняя объединенность всех предметов, создающая единое настроение и единое эмоциональное состояние, решена с блестящим мастерством. В центре накрытого стола – большие букеты пушистых желтых цветов. Сумеречный свет, щарящий в комнате, где окна заставлены цветами, лишает предметы четкости форм и контуров. Он превращает фарфор и хрусталь на столе в сгустки голубых, зеленых, бирюзовых и лимонно-желтых бликов. В прозрачных сумерках лимонно-желтые хризантемы кажутся излучающими своеобразное свечение. Отблески этого света лежат на скатерти и хрустале, им вторят желтые тона, проскальзывающие в зелени у окон, на крышке рояля. Густой синий, почти лиловый цвет вазы по контрасту сообщает этому желтому свечению особенную остроту: он тоже дробиться в бесчисленных гранях хрусталя, сливается с общим тоном голубоватых сумерек. Сложная, построенная на контрастах и все же единая цветовая симфония придает чисто бытовому, даже несколько банальному мотиву приподнятое звучание, окрашивая его в романтические тона.

Сам художник считал свои натюрморты 1900-х годов созданными под влиянием импрессионизма. "Сирень и незабудки" он определял как "чистокровный импрессионизм ". Именно тогда Грабарь увлекался живописным методом Клода Моне. "Хризантемы" в этом отношении чрезвычайно типичны. Цветовой анализ вибрирующей световоздушной среды близок некоторым исканиям французских живописцев этого направления. Однако уже в "Хризантемах" чувствуется стремление преодолеть рыхлость формы, неустойчивость, "таяние" цвета. Художник ищет выхода в подчинении форм и красок определенному декоративному ритму.

Очень скоро это преодоление известной ограниченности импрессионистического метода становиться у Грабаря последовательным. Художник ставит натюрморты с целью специального анализа цвета, формы, материальности предмета. Об этом свидетельствуют работы "На синей скатерти", "На голубом узоре" (обе 1907). Натюрморты этого года вообще отмечены разнообразием и сложностью поставленных задач, поисками новых художественных приемов. Это не случайно. Все здесь говорит о близости нового этапа в развитии русского натюрморта. В атмосфере борьбы за новые художественные формы, которой проникнута живопись 1900-х годов, натюрморт становиться одним из ведущих жанров, ареной творческого эксперимента.

В работах И. Грабаря можно заметить некоторую декоративность.

Картинное изображение, теряя пространственность, становилось, по сути дела, плоскостным. Плоскостность живописи мелкими мазками, которые выглядят расположенными на одной плоскости,  моменты декоративности появляются и в работах К.Коровина начиная с 1900 года.   Но эта декоративность не выходит за пределы импрессионистической манеры его живописи  с широким и динамичным мазком и  построениями изображения цветными пятнами. Они лишь интенсифицируются, цвет становится ярким и напряженным.  Но сравнение черт декоративности у позднего Коровина и у Грабаря выявляет различие между этими художниками. Выявляет, что творчество Грабаря – это нечто иное, чем импрессионизм. Импрессионизм К. Коровина был естественным выводом из той "правды видения", той эмоциональности, которая развилась в живописи 80-90-х годов.  К импрессионистическим решениям он пришел самостоятельно, еще до знакомства с импрессионизмом и постимпрессионизмом. Иными были истоки творчества Грабаря и его становления. Еще в школе у Ашбэ и в первых поездках в Париж он познакомился с импрессионизмом и постимпрессионизмом. Если творчество Коровина развивалось в большей степени стихийно, то расцвету творчества Грабаря предшествовали долгие годы учения и самых разнообразных опытов. Это, разумеется, не лишало искусство Грабаря ни национального характера, ни самостоятельности и оригинальности, но стимулировало его в своих поисках идти дальше импрессионизма, искать и разрабатывать новую систему живописи.

Возвращаясь к Коровину, следует заметить, что его живописный метод также в известной мере близок к импрессионизму. Его натюрморты 1900-1910-х  годов развивают ту же живописную проблематику, которая была поставлена им еще в 1880-х годах в картине "За чайным столом". Чувственная прелесть предметного мира – вот, в сущности, содержание его работ. Радость бытия – вот их главная тема. В духе традиций конца 1880 – 1890-х годов Коровин сближает натюрморт с пейзажем, объединяя их приемами пленэрной живописи.

Одно из превосходных полотен этих лет – "Розы и фрукты" (Костромская картинная галерея). Весь розово-голубой натюрморт пронизан взрывающимся через открытое окно летним солнцем. Великолепен стеклянный графин, "сотканный" по всем правилам импрессионистской живописи из одних рефлексов. Ощущение объемной формы дается здесь только цветом, мазками краски, передающими отражение солнечного света на поверхности стекла, отмечающими рефлексы, бросаемые соседними предметами. В этой типичной исполнены "Розы" начала 1910-х годов (частное собрание, Киев), изображенные на фоне моря, на столе, рядом с яркими ягодами на тарелке; все предметы здесь окутаны воздухом, над ними чувствуется небо. Подобных работ у Коровина много. В большинстве своем они написаны в Крыму, на даче в Гурзуфе. В них необычайно убедительно передано ощущение южного теплого воздуха, влажных морских испарений, яркого солнца, всей нежащей атмосферы юга. Очень хорошо и в тоже время типично в этом отношении полотно "Розы" (1912, Омский музей изобразительных искусств). Натюрморт здесь органически соединен с пейзажем. На столе, покрытом белой скатертью, –  огромный, залитый солнцем букет бледно-розовых цветов. Вокруг – панорама гурзуфской бухты, с синим морем, маленькой пристанью, с фигурками людей, со скалами на горизонте.  Определяющим моментом в решении колорита служит яркий, прямой солнечный свет, щедро заливающий и прибрежные скалы, и море, и крупные тугие цветы, бросающие дрожащую тень на белую скатерть. Все дышит зноем. Лучи солнца как бы съедают цвет предмета, окутывая все слепящим маревом. В этих лучах скалы приобретают розовато – пепельный оттенок, на лепестки цветов ложатся голубовато-белые блики, а стеклянный стакан на столе как бы исчезает вовсе, оставаясь заметным лишь по легкой тени, отбрасываемой им на скатерти. И только в глубине террасы, в тени, сгущаются темные, теплые тона.

Коровинское жизнерадостно – чувственное восприятие мира очень убедительно в написанной  несколько позже работе "Рыбы, вино и фрукты " (1916, ГТГ). Маслянистый блеск чешуи в связке вяленой рыбы, насыщенный, глубокий тон красного вина в бутылке, бросающего кругом золотые и кровавые рефлексы, – во всем ощущается как бы аромат приморской лавчонки с ее простой,  но смачной снедью. Все многообразие формы, цвета и фактуры предметов дано чисто живописными приемами. Вяленая рыба написана по теплому коричнево-охристому подмалевку свободными ритмичными мазками красок холодной гаммы: розовыми, голубыми, бирюзовыми, сиреневыми. Это и создает впечатление переливов  серебристой чешуи. Тень от бутылки вина, определяющая пространственное соотношение предметов переднего плана, – как бы и не тень вовсе: она цветная и состоит из золотых отсветов, которые рождает солнечный луч, проходя сквозь вино. Эти золотые тона замечательно гармонируют с желтыми и красными яблоками, рассыпанными на переднем плане. Ликующее ощущение радости жизни, исходящее от этого полотна (как и от других работ художника), есть и в самой манере Коровина, свободной и легкой. Она артистически передает то чувство радостного восхищения, которое охватывает зрителя в первый момент при виде всех этих цветов, залитых солнцем и пронизанных воздухом моря, или многоцветного мерцания рыбьей чешуи в лучах солнца, проникшим сквозь закрытые ставни. Однако при кажущейся небрежности мазок художника необычайно точен в передаче цвета, оттенка, тона.

Иные эмоции вызывают натюрморты, написанные в Париже: "розы и фиалки" (1912, ГТГ) или "Гвоздики и фиалки в белой вазе" (1912, ГТГ). Изысканность сервировки, блеск серебра, возбуждающие красно – лиловые тона цветов прекрасно сочетаются с мерцающими огнями ночного города. "Узел" цветового решения первого натюрморта – густой вишневый тон роз, холодная лиловизна фиалок в темно-бирюзовых листьях и золотое, яркое пятно апельсина, источающее теплое сияние. Все окрашено теплым, неярким светом, льющимся из глубины комнаты, от переднего края картины. И здесь Коровин отнюдь не ограничивается передачей внешнего вида группы предметов. Он стремиться раскрыть  то настроение, которое вызывает в нас созерцание этих предметов, те ассоциации, которые они пробуждают. Он пишет здесь огни за окном не просто как источники света, но стремиться передать их мерцающую, манящую трепетность, говорящую о романтике большого, немного таинственного города, о романтике ночного Парижа. Пряное сочетание лилового, вишнево-красного и холодно зеленого вторит этому ощущению. Неровные блики света на столовом серебре перекликаются с мерцающими уличными огнями за окном. Какая – то особенная пламенеющая насыщенность желтого пятна апельсина усиливает общее ощущение затаенного беспокойства, передающего атмосферу вечера в далеком, "чужом" городе. Пусть в самой идее картины нет большой глубины, эмоциональная убедительность раскрытия этой идеи несомненна.

Однако следует оговориться. Отнюдь не все работы Коровина, особенно 1910-х годов, столь интересны. В некоторых из них проскальзывают нотки салонности, чего-то поверхностного. Свобода его манеры порой звучит как нечто самодовлеющее. Живописный метод Коровина, который несколько условно можно было бы назвать импрессионистическим, доведен в натюрмортах этих годов до виртуозности. Однако в последующие годы развитие натюрморта как жанра пошло иными путями. Да и в работах Коровина такой метод иногда давал срывы, обнаруживая свои слабые стороны. Форма порой слишком раздроблялась, цвет погасал. Иногда, желая преодолеть этот кризис, художник впадал в пестроту.

То понимание натюрморта, которое мы находим у Грабаря и Коровина, отнюдь не было единственным для конца  XIX – первых лет XX  века. Расцвет натюрморта, который наступил в 1910-х годах, подготовлялся порой исподволь в исканиях художников, часто не занимающихся этим жанром специально. Одни художники, открывая истину в процессе анализа, неуклонно идут к реализму, отказываясь оттого, что в их опытах было случайного и ложного. У других искания превращаются в экспериментаторство, как самоцель, иногда перерастая в сознательную спекуляцию на вкусах легковерной, малоподготовленной буржуазной публике, осаждавшей модные выставки.

Искания нового в натюрморте были чрезвычайно разнообразны.

Русские живописцы первой половины XIX века по-своему решали стоящие перед ними задачи натюрморта. Живая достоверность, изображения, влюбленное внимание ко всему, что выражает потаенную жизнь природы, отмечает лучшие произведения той поры.

 Вглядываясь в натюрморты русских художников, мы замечаем, как различно подходили они к своей задаче, и это ощутимо даже в характере изображения отдельных предметов.

Кризис натюрморта начала XX столетия.

Западноевропейское искусство второй половины XIX века неизбежно шло по пути специализации, обособления и выделения из всей совокупности художественных задач лишь некоторых, наиболее острых живописных проблем. Такие мастера, как Сезанн или Матисс, рассказывая о вещах, показывали не всю полноту присущих природе особенностей, но избирали один из возможных аспектов, подчиняя свое произведение сознательно ограниченной образной системе.

Импрессионисты, в своем творческом методе следуя мгновенности зрительного восприятия и придавая самодовлеющее значение световоздушной среде, изменчивости красочных сочетаний и зыбкой пространственности, отказывались от плоти вещей, от качеств постоянных и неизменных – веса, формы, объема. Постимпрессионисты, которые появились в конце XIX века, пытались восстановить утраченное живописью импрессионистов качество, вернуть материи ее предметность. Это можно увидеть в натюрмортах Поля Сезанна и Анри Матисса.

Однако, говоря об искусстве конца XIX – начала XX века, признавая достоинства некоторых выдающихся произведений, созданных в это время, нельзя не видеть, что жанр натюрморта разделил общую судьбу искусства и культуры эпохи. Так полнокровно и гармонически развившийся в XVII и XVIII веках, получивший ряд интересных и новых направлений в середине XIX века, на рубеже нашего столетия натюрморт приобрел специфику тех тенденций, которыми отмечена вся живопись этой поры. Отказавшись от полноты изображения, художники этого времени подчас искали и в натюрморте не целостного постижения жизни предметного мира – они передавали лишь отдельные его стороны, обособляя и превращая их в самодовлеющую ценность.

Но, если в некоторых произведениях, несмотря на ограниченность самого подхода к изображению природы, еще не нарушалось единство художественного образа, не искажалась действительность, то дальнейшее развитие этой тенденции неизбежно приводило к отходу от реализма, к утрате жизненности. Живопись переставала быть живым отражением мира. Надуманная, условная конструкция заменяла некогда полнокровное и трепетное искусство натюрморта. В середине XX века процесс разложения художественного образа в творчестве ряда художников привел в некоторых случаях к прямому отказу от изобразительности, к формализму и абстракционизму.

 В конце XIX века в натюрморте наступает кризис западноевропейских реалистических традиций. В произведениях Гогена он обнаруживает себя с наибольшей силой. Творчество Сезанна и Ван-Гога развивается еще целиком в русле западноевропейского искусства, хотя Ван-Гог и использует иногда опыт японского эстампа в своих натюрмортах с "опрокинутой перспективой".

XIX век оставил противоречивое художественное наследие, но судьбы искусства XX столетия зависели не только от наследия, но и от наследников. В искусстве импрессионистов, Сезанна, Ван-Гога и даже Гогена, наряду с формалистическими исканиями, имелся значительный положительный опыт выражения темы натюрморта. Однако  наследник – одряхлевшее, разлагающееся буржуазное общество кануна первой империалистической войны с его разнузданным культом индивидуализма, гедонистической эстетикой и культивированием болезненных форм сознания взяло от художников конца XIX века только их формалистические искания. Оно исказило и обескровило их искусство: сделало из Сезанна предшественника кубистов, из Ван-Гога – духовного отца экспрессионистов, а из Гогена – предтечу фовистов и символистов. В рамках этих течений и развивался натюрморт начала XX века.

В своих главных чертах натюрморт XX века развивался в направлении последовательного отрицания импрессионистов. И в самом деле, лишь очень немногие мастера этого времени пытались отстаивать достижения импрессионизма. В числе немногих, прежде всего, следует назвать П. Боннара, творчество которого времени 1900-х годов можно рассматривать как заключительную фазу импрессионистического видения предметного мира. На очень близких к нему позициях стоял и французский живописец Ж. д’ Эспанья. К представителям позднего импрессионизма обычно относятся также бельгиец А.Саверейс и итальянец Фю де Пизис. Как импрессионист начинал свой путь в натюрморте и другой итальянский художник П. Маруссиг.

Однако эта линия развития западноевропейского натюрморта не обладала даже подобием того единства, какое имел импрессионизм. П. Боннар эволюционирует в своем позднем творчестве в сторону фовизма, правда,  так и не сближаясь с ним непосредственно. Ж. д’Эспенья увлекается поиском  чисто декоративных  эффектов, в искусстве    А. Саверейса дает себя знать, хотя зачастую и внешне, влияние экспрессионизма, а П. Маруссиг стремится обрести в натюрморте утраченные импрессионистами качества – вещественность и четкую обозримость. Любопытный и единственный в своем роде эксперимент был предпринят Ф. де Пизисом, который в своих изображениях цветов внешне удачно сочетал уроки французского импрессионизма с национальными венецианскими традициями цветочного жанра XVIII века. Но подлинно прогрессивные национальные традиции появляются в западноевропейском натюрморте лишь у художников следующего поколения, которые нашли в себе силы возвратиться на путь реалистического

мастерства.