Скоморохи на Древней Руси

• Вид работы: Реферат
• Предмет: Культурология
• Язык: Русский , Формат файла: MS Word 52,19 kb

Скоморохи на Древней Руси

Московская Геологоразведочная Академия

Заочное отделение

Контрольная работа по курсу

«История и культура Отечества»

Тема : «Скоморохи на Древней Руси»

Группа ЗРФ (I курс)

Студент Пищейко С. А.

Содержание

стр

От истоков до XV века                                             3

Культурное развитие России после                      7

татаро-монгольского ига

Государство, церковь и скоморохи                       9

Скоморошество в русской культуре           12

XVII века

Народные сценки и пьесы                                      16

Комедия о Петрушке                                       17

Народная драма                                                         18

Заключение                                                                 23

От истоков до XV века

Древнерусское государство было создано для защиты классо­вых интересов землевладельцев. Культура господствующих классов иг­рала тогда прогрессивную роль в развитии всей культуры, в том числе и театра.

Расцвет Древнерусского государства относится к XI веку. В короткий промежуток времени оно выросло в государство, мощ­ное в экономическом и политическом отношении. Карл Маркс считал, что существовали только два крупных государства раннего феодализма: империя Карла Великого на Западе и империя Рю­риковичей на Востоке.

Народные массы всячески сопротивлялись усилению эксплуа­тации, которую нес с собой феодализм. Смерды восставали против крупных землевладельцев – бояр, городские ремесленники – против купцов и ростовщиков, те и другие – против новой, хри­стианской религии. Недовольством стремились воспользоваться служители языческого культа – волхвы. Религиозные мотивы в этой борьбе переплетались с политическими. Изменения в социаль­но-экономической жизни вызвали изменения и в области идеоло­гической. Вместо родового права стало создаваться новое, фео­дальное – «Русская правда». На смену складывавшейся при ро­довом строе, но все еще находившейся в зачаточном состоянии религии Перуна, Велеса, Даждь-бога пришла новая, христианская. Христианство сблизило русскую культуру с византийской, ввело Русь в круг европейских государств.

В условиях широких международных связей осведомленность Киевской Руси о византийском театральном искусстве была вполне естественной. Факты говорят следующее: в 957 году великая кня­гиня Ольга знакомится с театром в Константинополе. На фресках Киево-Софийского собора последней трети XI века изображены ипподромные представления. Если Владимир Святославич кре­стился в Корсуни (Херсонесе), то, следует думать, он там мог по­знакомиться с представлениями библейских драм. В 1068 году впервые упоминаются в летописях скоморохи.

История культуры народов, населявших европейскую равнину России, особенно причерноморский край, до славян, недостаточно ясна. Однако не подлежат сомнению их культурные связи с гре­ческими колониями, которые, как известно, жили полноценной экономической, политической и общественной жизнью. В гречес­ких колониях были и театры. Об этом с точностью свидетельствуют древние писатели, а также обнаруженные на камнях надписи. Во II веке н.э., при императоре Адриане, существовала даже пере­движная труппа актеров, посещавшая Черноморское побережье. Актеры могли проникать и на север. Подтверждает эту догадку изображение греческого музыканта (кифарэда) на стене могиль­ного склепа в Неаполе Скифском, близ Симферополя. Наконец, археологами обнаружены театральные здания в Ольвии, находив­шейся на великом водном пути из варяг в греки, в Херсонесе и в других колониях. Северные же причерноморские народы вели с греческими колониями оживленную торговлю и даже селились неподалеку от них (селище близ Ольвии). Поэтому можно не со­мневаться, что не только предшественники славян, но и сами сла­вяне были знакомы с греческим, эллинистическим и византийским театром. Однако пока у нас нет данных для более подробного рас­крытия этих театральных связей. Надо надеяться, что дальнейшие работы археологов обогатят пока скудные сведения по истории раннего театра на Руси.

Таким образом, можно полагать, что Киевской Руси были из­вестны театры трех родов: придворный, церковный, народный. Остается выяснить, бытовали ли они в Киеве. А если бытовали, то в руках исследователей оказывается еще одно весьма веское доказательство в пользу высокого уровня культуры домонгольской Киевской Руси.

Старейшим «театром» были игрища народных лицедеев – ско­морохов. Однако в родовом обществе они выполняли, надо пола­гать, совсем иные функции, чем при феодализме, содействуя родо­вому и племенному сплочению.

Скоморошество – явление сложное. Не вполне ясна его ранняя история. Скоморохи не раз привлекали к себе внимание ученых, но при изучении их творчества допускались серьезные методологи­ческие ошибки: искусство скоморохов изучалось в отрыве от их произведений, вне общеисторического процесса. Долгое время господствовала культовая точка зрения на происхождение скомо­рошества. Некоторые ученые, например И. Беляев, А. Понома­рев, И. Барщевский, А. Морозов, считали скоморохов своего рода волхвами. Подобная точка зрения ошибочна, ибо скоморохи, участвуя в обрядах, не только не усиливали их религиозно-маги­ческий характер, но, наоборот, вносили мирское, светское содер­жание. Столь же неверна теория зарубежного происхождения скоморохов, введенная в научный обиход А. Н. Веселовским, А. И. Кирпичниковым и их последователями. Исходя из непра­вильного толкования термина «скоморох» как якобы термина за­рубежного, они делали тот же вывод и относительно самой профес­сии, забывая при этом о самом главном – об органической связи скоморохов с бытом русского народа и о своеобразии их искусства. Позднее была предложена теория национального происхождения термина «скоморох». Изучение экономики, культуры, и в частности ремесел Древней Руси, дает исследователю ключ к изучению истории скоморохов.

Скоморошить, то есть петь, плясать, балагурить, разыгрывать сценки, мог всякий. Но скоморохом-умельцем становился и назы­вался только тот, чье искусство выделялось над уровнем искусст­ва масс своей художественностью. «Всяк спляшет, да не как ско­морох», – говорит русская поговорка. Так постепенно создава­лась почва для того, чтобы искусство скоморохов в дальнейшем сделалось их профессией, ремеслом. А. М. Горький писал: «Осно­воположниками искусства были гончары, кузнецы и златокузнецы, ткачихи и ткачи, каменщики, плотники, резчики по дереву и кости, оружейники, маляры, портные, портнихи и вообще – ре­месленники, люди, чьи артистически сделанные вещи, радуя наши глаза, наполняют музеи». В одном ряду с перечисленными мастерами стоят и скоморохи.

Первые летописные сведения о скоморохах совпадают по вре­мени с появлением на стенах Киево-Софийского собора фресок, изображавших скоморошьи представления. Вряд ли это совпадение случайно: оно наглядно иллюстрирует жанровые разновидности искусства скоморохов, указывает время, когда они привлекли к себе внимание, и говорит о двояком к ним отношении. Монах-летописец называет скоморохов служителями дьявола, а худож­ник, расписывавший стены собора, счел возможным включить их изображения в церковные украшения наряду с иконами. Но ле­тописные сведения совпадают по времени и с одним из киевских народных восстаний; вряд ли и это случайно, если иметь в виду, что скоморохи были связаны с массами и что одним из видов их искусства был «глум», то есть сатира, которая в дни восстания могла иметь антифеодальный и антиклерикальный характер, – тогда оценка летописца станет вполне понятной. Особого внима­ния заслуживает с этой точки зрения, правда более позднее (XIII век), свидетельство рязанской «Кормчей». Она именует ско­морохов «глумцами», то есть насмешниками. Глум, издевка, сатира и в дальнейшем будут прочно связаны со скоморохами. Очевидно, по мере обострения классовой борьбы скоморохи становятся все активнее в этом отношении.

Насквозь мирское искусство скоморохов было враждебно церк­ви и клерикальной идеологии. О ненависти, которую питали цер­ковники к искусству скоморохов, свидетельствуют записи летопис­цев. Так, в «Повести временных лет» говорится: «Дьявол лстить, и другыми нравы, всячьскыми лестьми превабляя ны от бога, трубами и скоморохы, гусльми и русальи». Летописец с негодованием отмечает успех искусства скоморохов у простого народа в ущерб посещению христианского богослужения: «Видим бо игрища утолочена и людий много множьство, яко упихати начнуть друг друга, позоры деюще от беса замышленного дела, а церкви сто­ять». Церковные поучения XI—XII веков объявляют грехом и ряжения, к которым прибегали скоморохи: «Москолудство вам братие нелепо имети».

Особенно сильному преследованию скоморохи подверглись в годы татарского ига, когда церковь, авторитет которой заметно возвысился, стала усиленно проповедовать аскетический образ жизни. Так, митрополит Кирилл в своем поучении 1274 года за­прещал ходить «на русалии скоморохов и прочие диавольские игры». Рязанская «Кормчая» 1284 года осуждала «скомрахов, гоудцов, свирелников, глумцов». Летопись Переяславля Суздаль­ского (XIII век) сетовала на распространение короткого мужского платья: «Начаша… кротополие носити… аки скомраси». Ника­кие преследования не искоренили в народе скоморошье искусство. Наоборот, оно успешно развивалось, а сатирическое жало его ста­новилось все острее.

Оппозиционный характер творчества скоморохов определялся в их социальной принадлежностью: по данным писцовых книг, скоморохи числились в ремесленниках. Следует заметить при этом, что противопоставление понятий «ремесленник», «ремесло» понятиям «художник», «искусство», не всегда достаточно обосно­ванное в наше время, было бы тем более ошибочным для эпохи раннего феодализма. А. М. Горький не случайно считал ремес­ленников «основоположниками искусства». Легендарные Кузьма и Демьян, бывшие некогда кузнецами, считались «святыми» – покровителями сперва кузнецов, а потом и ремесленников вооб­ще. В одной из былин («Вавило и скоморохи») говорится, что они были также покровителями скоморохов.

В Древней Руси были известны ремесла, связанные с искусст­вом: иконописцы, ювелиры, резчики по дереву и кости, книжные писцы. Скоморохи принадлежали к их числу, являясь «хитреца­ми», «мастерами» пения, музыки, пляски, пантомимы, поэзии, драмы. Но они расценивались лишь как забавники, потешники, «веселые ребята». К тому же их искусство идеологически было свя­зано с народными массами, с ремесленным людом, обычно настро­енным оппозиционно к правящим классам. Это делало их масте­рами не просто бесполезными, но, с точки зрения феодалов и ду­ховенства, идеологически вредными и опасными. Представители христианской церкви ставили скоморохов рядом с волхвами и ворожеями. Очевидно, сторонники церкви и сложили такие пого­ворки, как «Бог дал попа, черт – скомороха», «Скоморох попу не товарищ».

Характер выступления скоморохов первоначально не требовал объединения их в большие группы. Для исполнения сказок, былин, песен, игры на инструменте достаточно было только одного ис­полнителя. До нас дошло несколько скоморошьих монологов и диалогов. Можно полагать, что игрища с участием четырех-пяти и более человек – явление позднейшее.

Первоначально и радиус деятельности скоморохов был неболь­шим. Но позже они оставляют родные места и бродят по русской земле в поисках заработка, переселяются из деревень в города, где обслуживают уже не только сельское, но и посадское населе­ние, а порой и княжеские дворы. Вместе с тем городские массы сами выделяют из своей среды скоморохов.

Расслоение в скоморошьей среде наблюдалось еще в Киевской Руси.

Известно, что при дворе скоморохи развлекали пением, пляс­ками и игрой на музыкальных инструментах князей Святополка (1015), Святослава Ярославича (1073—1076), Изяслава Мстиславича (1146—1154), Всеволода Мстиславича (1135) и т. д. Больше всех любил веселье, музыку, песни и пляску Владимир Святославич (978—1015). Во время его пиров, как гласят былины, с песнями и плясками выступали богатыри, которым, таким образом, народ­ная молва приписывала искусство скоморохов. Вот как обращается в одной из былин Владимир Святославич к Добрыне Никитичу:

Ай же, мала скоморошина!

За твою игру за великую,

За утехи твои за нежныя

Без мерушки пей зелено вино.

Не вызывает сомнения, что идейное содержание скоморошьих выступлений при дворе отличалось от их выступлений в своей, народной среде. Надо думать, скоморохи привлекались и к парад­ным придворным представлениям, которые умножились под влиянием знакомства с Византией и ее придворным бытом.

Военные и торговые отношения Руси с Византией общеизвест­ны. Русь ходила войной на Византию в 860, 911, 941, 944, 969-971, 989 годах. При этом русские князья с войском не раз бывали и в Царьграде. По договору 911 года, упрочивались и расширялись русские торговые отношения с Византией. Значительны были и культурные связи между двумя странами. В 957 году княгиня Ольга с многочисленной свитой совершила дипломатическую поездку в Царьград. Византийский император торжественно при­нимал ее. По придворному обычаю во время пиршества показы­вались различные представления, игры, исполнялись пляски, пелись песни. Пиршество сопровождалось также игрой на му­зыкальных инструментах. Исполнителями были труппы актеров и танцовщиков. Эти представления кроме княгини Ольги смотрела ее многочисленная свита. В течение своего долговременного пре­бывания в Царьграде Ольга и ее свита посещали торги и ипподромные представления. На ипподромных играх, конечно, бывали и жившие в Царьграде русские купцы; об этих зрелищах говорили киевлянам и заезжие византийские купцы. Когда греческая ца­ревна Анна вышла замуж за великого князя Владимира Святославича, она приехала в Киев с большой свитой, в состав которой, вероятно, входили также византийские актеры и скоморохи. Нель­зя сомневаться в том, что для обслуживания двора тогда были привлечены и русские скоморохи.

По-видимому, одно из таких представлений изображено на фресках Киево-Софийского собора. Здесь изображены представ­ления нескольких жанров. На одной из фресок нарисованы три пляшущих скомороха – один соло, двое других в паре, причем один из них либо пародирует женскую пляску, либо исполняет нечто подобное пляске «кинто» с платком в руке. На другой – трое музыкантов: двое играют на рожках (сопелях), один на гус­лях. Тут же два акробата-эквилибриста: взрослый стоя поддер­живает шест, по которому поднимается мальчик. Рядом – музы­кант со струнным смычковым инструментом. На фреске представ­лены также травля медведя и белки или охота на них, бой человека с ряженым зверем, конные ристания; кроме того, ипподром, пуб­лика в ложах, князь с княгиней и их свита. В Киеве, по-видимому, ипподрома не было, но происходили конные ристания и травля зверей. Следовательно, существовало нечто подобное ипподрому, а художник, желая придать своей фреске большую пышность и торжественность, изобразил ипподром, подобный константино­польскому. Однако из этого вовсе не следует, будто на фресках изображены константинопольские представления.

Летопись гласит, что когда князь Изяслав Мстиславич в 1150 году прибыл в Киев, то во дворце был устроен пир, во время которого состоявшие в его свите «оугре* на фарех** и на скокох играхуть» перед дворцом Ярослава «многое множество. Кияне же дивяхутся оугром множеству и кместьства и комонем их», то есть их искусству и коням, конным ристаниям (джигитовке?). О том, что конные ристания были в обычае того времени, явствует и из «Кормчей». О характере русских придворных представлений XIII века можно судить также со слов Даниила Заточника. Кем бы он ни являлся по своему социальному положению, за рубежом он не бывал, по национальности был русским и, судя по обстоятельности, с которой описано представление, говорил о том, что видел сам. Обращаясь к князю, Даниил иносказательно писал, что у разных народов потешники снискивают своими выступлениями милость султанов и королей: «Один как орел вскакивает на коня и, рискуя своей жизнью, мчится по ипподрому; другой летает с церкви или с высокого дома на шелковых крыльях; иной нагишом бросается в огонь, хвалясь перед своим царем крепостью своего сердца; иной прорезает себе голени и, обнажив кости своих чле­нов, показывает их царю, являя тем свою храбрость; а иной, вско­чив на коня и закрыв ему глаза, бросается в воду с высокого берега, пришпоря лошадь и произнеся: «Фенадрус за честь и ми­лость царя нашего готов отдать жизнь»; а иной, привязав веревку к церковному кресту и опустив другой конец на землю, относит его далеко от церкви и потом бежит долом, держа в одной руке конец веревки, а в другой обнаженный меч; а иной обовьется мокрым полотенцем и борется с диким зверем». Описание Да­ниила могло иметь в виду русский двор. Подтверждается это тем, что конные ристания, звериные бои, как было сказано, имели место и на Руси. Вполне возможно, что устраивались здесь и дру­гие представления.

Итак, по-видимому, художник, писавший киевские фрески, лишь на византийский манер оформил представления, которые да­вались при киевском дворе. Следовательно, представления скомо­рохов объединили разные виды искусств: и собственно драматиче­ские, и цирковые, и «эстрадные». Дифференциация произошла гораздо позже.

Христианская церковь противопоставила народным игрищам и искусству скоморохов искусство обрядовое, насыщенное религиозно-магическими и мистическими элементами. Византийская цер­ковь культивировала литургические и библейские драмы, которые духовенство в целях религиозной пропаганды еще в IV веке н.э. стало сочинять и представлять в храмах. Это были или простые инсценировки библейских текстов, или драмы, написанные в традициях античного театра (их нельзя отождествлять со средне­вековыми европейскими мистериями). Из литургических драм ста­рейшей и потому, возможно, пришедшей к нам вместе с христиан­ством была драма «Умовение ног». Кроме того, судя по барельефу на стене Успенского собора во Владимире, как и по фреске Киев­ской Софии, можно полагать, что в XVII веке у нас исполнялось «Пещное действо». Но время расцвета литургических драм на Руси относится к XV—XVII векам.

Из библейских драм в Византии были известны: «Диалог о Самовластии», «Пир двенадцати дев» (начало IV века), «Житие Феклы» (V век), «Сусанна» Иоанна Дамаскина (VIII век), «Смерть Христа» Стефана Саббаита (VIII век), «Страждущий Христос» Гри­гория Назианского, «Страсти Христовы» (XIII век) и другие. Хотя представления их и не были канонизованы в качестве частей бого­служения, однако давались даже в константинопольском храме Софии. Некоторые местные жители с презрением называли этот храм «театром». Так продолжалось до завоевания Константинопо­ля турками в XV веке. Подобные представления давались и в дру­гих странах, находившихся под византийским влиянием, напри­мер в Малой Азии. Они давались, наверно, и в византийских коло­ниях на северном побережье Черного моря. Если действительно князь Владимир Святославич крестился в Корсуни, то он мог там посещать богослужения и, возможно, видел представления литур­гических и библейских драм. Приехав в Киев, Владимир Свято­славич построил Десятинную церковь, отличавшуюся великоле­пием и пышностью. Здесь могли исполняться упомянутые драмы, в особенности по большим праздникам, например при «великом освя­щении», когда, по словам летописей, происходили «радости вели­кие».

Сосуществование мирского и церковного искусств приводило к тому, что игрища воспринимали черты некоторых христианских обрядов, а христианское богослужение перенимало известные чер­ты игрищ. Так, в игрищах мы встречаем эпизод христианских похорон; народное венчание, выражавшееся в передаче невесты ее отцом жениху и в последующем обведении брачащихся вокруг домашнего очага или стола, контаминировалось с церковным. В русалиях изгнание русалки приурочивалось к так называемой «поминальной неделе», к церковным панихидам по умершим родным и празднованию троицына дня. В то же время в церковную живопись, вопреки христианской идеологии, входили светские, мирские сюжеты. Здесь можно встретить сцены придворного быта, изображения ипподромных ристаний, травли диких зверей, рисун­ки вьючных животных, наконец, сцены цирковых представлений.

Культурное развитие России после татаро-монгольского ига

Татарское иго легло на Русь тяжелым бременем. Оно разру­шало хозяйство, задерживало прежде бурное развитие русской общественной и государственной жизни, оскорбляло националь­ное чувство, уничтожало культурные ценности. И все же завое­ватели не смогли сломить русский народ. Борьба с угнетателями стимулировала объединение русских земель вокруг Москвы и фор­мирование мощного централизованного государства. Благодаря постепенной консолидации сил русского народа завоевателям был нанесен удар на Куликовом поле в 1380 году. Однако, чтобы окончательно сбросить татарское иго, понадобилось еще не менее ста лет.

Хозяйство и культура Древней Руси в домонгольский период находились на высоком уровне. Их возрождение и бурный рост начались к XV веку. Множилось число городов, увеличивались их размеры, вновь расцветали ремесла и торговля, развивалась городская культура, росла внутренняя и внешняя торговля, вос­станавливались утраченные международные связи Русского госу­дарства.

Объединение земель вокруг одного центра и развитие торговли способствовали укреплению самодержавной власти. Это нашло внешнее выражение в принятии русским великим князем царского титула. Русский царь стал в известном смысле «наследником» византийских императоров. В публицистических сочинениях Мо­сква стала именоваться «третьим Римом», а придворный церемо­ниал принял торжественный, пышный характер. И в жизни рус­ской церкви наблюдались аналогичные явления. С падением Кон­стантинополя высшим блюстителем восточного (православного) христианства стала русская церковь. Внешним признаком ее возвышения было введение пышного устава богослужения и обрядности.

Стремление к роскоши наблюдалось и в быту имущих слоев населения. Одновременно в искусстве феодальной верхушки разви­валась страсть к «мудрованию», к философствованию, к аллегори­ческому истолкованию художественных произведений. У город­ских масс, наоборот, появляются первые опыты реалистический трактовки бытовой тематики. Все сильнее проникает в живопись интерес к быту, жанру, к внутренней жизни человека. Возникает интерес к эстетическим вопросам, начинаются первые теоретиче­ские споры по вопросам живописного и музыкального искусства. Те же черты характеризуют развитие литературы. Вспомним, на­пример, такие произведения, как повести «О путешествии Иоанна Новгородского на бесе в Иерусалим», «О новгородском посаднике Щиле», «О Петре н Февронии». В жанровом отношении эти произ­ведения еще близки к житиям святых, но строгий житийный чин в них нарушен бытовыми чертами, В связи с обострением социаль­ной борьбы литература XV—XVI веков в целом характеризуется заостренной публицистичностью. Таковы, например, сочинения Максима Грека, Ивана Пересветова.

Стоглавым собором (1552) было отмечено новое явление и в жизни скоморохов: они стали объединяться в ватаги, скитаясь по русской земле в поисках заработка. Это нашло отражение в игре «Скоморохи». Имея в виду, что словом «ватага» на нижне­волжском плесе до сих пор называют артели, можно полагать, что в XVI веке скоморохи образовывали артели наподобие украинских певческих «гуртов» или объединений узбекских масхарабозов (те и другие, как известно, имели цеховое устройство). В XVI веке скоморохи, как и прочие ремесленники, селились селами, которые получали такие названия, как, например, «Скоморохово», а также в городских слободах. Так, в четырех новгородских пятинах – Деревской, Водской, Шелонской и Бежецкой – было двадцать девять селений с названием «Скоморохово». На протяжении от Ярославля до Вязьмы было шесть таких селений. В одной Дерев­ской пятине таких селений было двадцать одно. Что касается городов, то, например, в Новгороде скоморохи жили преимуществен­но в Загородном и Гончарском концах, на Ростокиной и Яновой улицах, в Лагощинском Заполье, Добрыне и на Варяжской улице. Образуется сословие городских оседлых скоморохов. Оседание скоморохов вызывалось, несомненно, усилившимся спросом на их искусство в городах. К XVI веку относятся документы, свиде­тельствующие и о том, что искусство служило скоморохам источ­ником заработка: они выступали «выгоды ради», получали «мзду», «гудочную плату».

Можно думать, что объединение скоморохов в ватаги послужи­ло благоприятной почвой для создания народных драм с большим числом действующих лиц, то есть драм больших жанров. Кроме то­го, скоморохи по-прежнему участвуют в игрищах и народных бы­товых обрядах. Так, «Слово о житии святого Нифонта» (XV век) говорит об участии скоморохов в русалиях. И в XVI веке доку­менты указывают на их участие в поминальных обрядах. В суббо­ту перед троицей «по селом и по погостом сходятся мужи и жены на жальниках и плачутся по гробом умерших с великим воплем и, егда скомрахи учнут играти во всякие бесовские и они от плача преставше, начнут скакати и плясати и в долони бити, и песни сотонинские пети…».

Свадебное игрище переросло в обряд и стало развиваться двумя путями. С одной стороны, в великокняжеском, царском, боярском быту складывался торжественный обряд, следовавший церковному чину, насыщенный религиозным содержанием, хотя и хранивший элементы народного быта (из летописных описаний великокняже­ских и царских свадеб XVI—XVII веков видно, что в них участво­вали свахи, тысяцкие, дружки, поезжане, говорились обрядовые речи, молодых обсыпали хмелем, кормили кашей, водили в мыль­ню, сторожили с мечом и саблей наголо и пр.). С другой же стороны, в народное свадебное игрище проникали элементы не только церковной обрядности (венчание), но и церемониала из княже­ского быта (жених – князь, невеста – княгиня). Вместе с тем в народную свадьбу стали входить в качестве своеобразных интер­медий комические сцены дружек, приезжавших за невестой и вступавших в полные остроумия, но не всегда скромные «переко­ры» с ее родней. Эти перекоры заменили кровавую схватку, имев­шую место в старину при умыкании невесты. Они снимали траги­ческий пафос свадьбы, обмирщали обрядность. Два документа позволяют считать, что дружками бывали не только товарищи жениха, но и профессионалы игрищного дела – скоморохи. Так, «Стоглав», ополчаясь против скоморохов, осуждал обычай, со­стоявший в том, что «как к церкве венчатися поедут, священник со крестом будет, а пред ним со всеми теми играми бесовскими рищут». А запретительная грамота 1648 года осуждала «на свадь­бах бесчинства и сквернословия».

Хотя имеющиеся в нашем распоряжении записи текстов отно­сятся к более позднему времени, тем не менее их система обра­зов восходит к глубокой старине. Когда дружки приходили за невестой, ее родные спрашивали, какие у невесты приметы.

Дружка

А наша княгиня молода,

Станом она становита,

Складом она складовита;

Походочка у ней павиная,

Поговорка лебединая.

Она сидит во высоком терему,

Во девьем порядке,

Во бабьей беседке,

В брусовой лавке,

Под белым шатром,

Под колодным окном,

Под белобисерным почелком,

Под шитым браным платьем,

Ручками помахивает,

Головкой покачивает,

Своих родителей почитает,

Нас, молодцов, с пути-дороги ожидает.

Есть ли у вас такие

Княгини молодые?

С развитием товарно-денежных отношений упрочилась купля-продажа невесты, напоминающая рыночный торг. В связи с этим возникла необходимость в сватах. В ролях сватов выступали и профессионалы, мастера своего дела — скоморохи. Их остроум­ные речи в конце концов закреплялись и становились традицион­ными для целой округи. Сцены сватовства также содействовали обмирщению обряда.

Скомороший характер имели и напутственно-поздравительные тосты-монологи. Сцена сватовства, перекоры дружек, шуточный тост – все это противостояло лирико-драматическим плачам не­весты и песням ее подруг и переводило драматический по своему существу свадебный обряд в комедийный план.

Еще более активным было участие скоморохов в святочных игрищах, которые давали широкий простор драматическому твор­честву. Святки постепенно превращались в своеобразные «игрищные праздники». Святочные игрища подводят непосредственно к театру, к комедии: они строятся на развитом действии и распро­страненном диалоге, отличаются сатирическим характером, в них ярко очерчены образы. Некоторые святочные игрища вошли в на­родные драмы в качестве интермедий. Таковы сценки с покупкой лошади в кукольном театре Петрушки, старика со старухой и Мацея в вертепной драме и пр. Эти игрища имели подчас своеобраз­ные «прологи», в которых участники спрашивали у хозяев разреше­ния войти в дом и играть «игру», подобно тому как это затем будет практиковаться при представлении народных драм. Таким обра­зом, святочные игрища занимают промежуточное положение между собственно игрищами и народной драмой.

Государство, церковь и скоморохи

Церковь преследовала скоморохов, обращаясь за содействием к светской власти. Против скоморохов были направлены Жало­ванная грамота Троице-Сергиевскому монастырю XV века, Устав­ная грамота начала XVI века. «Бога ради, государь, вели их (ско­морохов) извести, кое бы их не было в твоем царстве, и тебе, государю, в великое спасение, аще бесовская игра их не будет»,— писал царю Ивану IV митрополит Иосаф. Церковь на­стойчиво ставила скоморохов в один ряд с носителями языческого мировоззрения – волхвами, ворожеями, колдунами. Так, в Приговорной грамоте монастырского собора Троицкой лавры (1555) запрещалось держать в волости скоморохов и волхвов.

В то же время церковь принимала все меры к утверждению своего влияния. Это нашло, в частности, выражение в развитии литургической драмы. Одни литургические драмы, как уже было сказано, пришли к нам вместе с христианством, другие – в XV ве­ке, вместе с вновь принятым торжественным уставом «великой церкви». На Руси были известны два рода литургических драм – драмы пасхального цикла (например, «Шествие на осляти» и «Умовение ног») и драмы рождественского цикла («Пещное действо»).

«Шествие на осляти» отправлялось в вербное воскресенье (за неделю до пасхи). После литургии начинался торжественный ко­локольный перезвон. В Москве приводили в Кремль осла или белую лошадь под белым покрывалом. При этом в богослужебный текст вклинивалось пререкание с владельцем осла. Духовенство выходило на площадь, митрополит (в XVII веке – патриарх) садился боком в особое седло и брал в правую руку крест, а в левую – Евангелие. Осла под уздцы обычно вел сам царь или его ближний боярин; царь бывал в парадном одеянии, в Мономаховой шапке. На крышу одного из домов специально становился человек, руково­дивший шествием. Во время процессии по пути митрополита пости­лали одежды и бросали зеленеющие ветки вербы. В 1620—1630-х годах это делали специальные люди – «постилальники». Они сни­мали с себя красные кафтаны и постилали их на землю под ноги шествующим. Число постилальников доходило до пятидесяти, а к концу XVII века их было уже до ста человек. Все шествие в целом также становилось пышнее и торжественнее. За митрополитом сле­довал облаченный во все регалии царевич, далее шло множество бояр; шествие замыкал народ. Процессия направлялась из Кремля к храму Василия Блаженного, где совершалась краткая служба, а затем возвращалась в Кремль. В последний раз «Шествие на осляти» происходило при царях Петре и Иоанне Алексеевичах, которым патриарх и уплатил за это по 500 ефимков. «Шествие» устраивалось и в других митрополичьих городах. Как видно, кроме целей религиозных «Шествие на осляти» имело цели политические, а именно публично декларировало превосходство духов­ной власти над светской.

На четвертый день после «Шествия», в четверг на страстной неделе, исполнялось «Умовение ног». Эта литургическая драма входила в состав богослужения еще в Х веке, в ней митрополит вместе со священниками воспроизводил сцену «Тайной вечери». Священники, числом двенадцать, взойдя на особо для этих слу­чаев сооружаемое посреди церкви возвышение, садились по шесте­ро с каждой стороны помоста. Далее шла инсценировка евангель­ского текста: архиерей вставал, снимал облачение и, налив воды в таз, который несли перед ним, омывал, а затем утирал ноги священникам. Каждый из священников в знак благодарности це­ловал ему руку. Наконец он подходил к тому священнику, который изображал Симона-Петра. Начинался диалог, в котором архиерей произносил слова Христа, священник – слова Симона-Петра. Последний отказывался дать омыть себе ноги; архиерей настаивал, говоря, что в противном случае он не будет иметь «части», то есть связи, с ним, с Христом. Тогда священник просил омыть ему и руки и голову; архиерей отвечал, намекая на Иуду Искариотского: «Измовенный не требует, токмо нози умыти: есть бо весь чист, и вы чисти есте, но не вси». Затем архиерей омывал Симону-Петру ноги и всходил на свое место. Интересно заметить, что в одной из рукописей чин описанного действа комментируется гораздо живее, по всем правилам сценических ремарок. Это касается в особенности Симона-Петра.

Но самой драматически развитой и наиболее театральной из всех литургических драм было «Пещное действо», являвшееся инсценировкой библейского сказания о трех отроках: Анании, Азарин и Мисаиле. Оно отправлялось 17 декабря (перед рождест­вом). На Руси «Пещное действо» исполнялось, по-видимому, еще в XI веке. Но нам известен чин лишь XVI века, поскольку в древнейшем из найденных у нас списке действа многолетствуется князь Василий Иванович (1505—1533).

Сохранились две отличающиеся друг от друга редакции «Пещного действа» – XVI и XVII веков. Если литургические драмы обычно ограничивались инсценировкой евангельских текстов и содержащихся в них диалогов, то в редакции XVII века было не­сколько вставных диалогических жанровых сцен, исполнявшихся не на церковнославянском, а на русском бытовом языке. В них явственно проступает воздействие устной народной драмы. Можно полагать, что эти диалоги вели скоморохи.

В субботу против царских врат ставилось сооружение, изоб­ражавшее «пещь огненную». На крюк от снятого паникадила веша­лось изображение ангела, которое поднималось и опускалось с помощью веревки, шедшей из алтаря и перекинутой через блок. В отсутствие молящихся ключарь репетировал спуск ангела, кото­рый должен был находиться в зените над центром печи. Печь была разделена на две части полом, к которому с одной стороны вели ступеньки. В верхний ярус входили «младенцы»; в нижнем, непо­средственно на церковном полу, ставился горн с раскаленными угольями.

Действо чина XVI века начиналось с того, что «учитель отро­ческий» шел в алтарь, связывал троих отроков полотенцем и пере­давал «халдеям», которые вели их к архиерею. Протодьякон зажи­гал в алтаре свечи и давал их отрокам в руки. Далее начинался диалог между халдеями:

1-й халдей. То дети царевы, нашему царю не служат, златому телу не поклоняются.

2-й халдей. И мы ввкинем их в пещь, да станем жечь.

В чине XVII века «Пещное действо» в первой части было ослож­нено разработкой вставных диалогов, которые произносили хал­деи. Когда халдеи проводили отроков из алтаря на середину храма к печи, шествие останавливалось и разыгрывалась такая сцена, отсутствовавшая в чине XVI века:

1-й халдей (указывая пальмой на пещь, к отрокам). Дети царевы?

2-й халдей. Царевы.

1-й халдей. Видите ли сию пещь, огнем горячу и вельми распаляему?

2-й халдей. А сия пещь уготовася вам на мучение.

А н а н и я. Видим мы пещь сию, но не ужасаемся, есть бо бог наш на небеси, ему же служим, той силен ияъяти нас от пещи сия.

А з а р и я. И от рук ваших избавить нас.

М и с а й л о. А сия пещь будет не нам на мучение, но вам на обличение.

Второй диалог халдеев, предшествующий бросанию отроков в печь, тоже усложнился, две реплики заменены десятью.

1-й халдей. Товарищ!

2-й халдей. Чево?

1-й халдей. Эти дети царевы?

2 – н халдей. Царевы.

1-й халдей. Нашего царя повеления не слушают?

2-й халдей. Не слушают.

1-й халдей. А златому телу не поклоняются?

2-й халдей. Не поклоняются.

1-й халдей. А мы вкинем их в пещь.

2-й халдей. И начнем их жечь.

Подобные сцены постепенно усложнялись, обогащаясь бытовы­ми народными выражениями.

По окончании диалогической сцены между халдеями «учитель отроков» передавал их халдеям. Первый халдей брал Ананию под правую руку, второй – под левую, и они вели его в печь. После этого второй халдей обращался к Азарии и со словами: «А ты, Азария, чего стал, – и тебе у нас то же будет!» – Азарию и Мисаила вводили в печь. Тогда приносили горн с горящими угольями и ставили его под печь. Отроки и протодьякон пели стихиры, а халдеи, получив от «певчего диакона» свечи и «трубки с плавучею травою», ходили вокруг печи, бросали траву в горн; она вспыхи­вала ярким пламенем. Во время пения стиха «Яже обрете о пещи халдейстей» ключарь подходил: «под благословение» «ангела спущати в пещь», халдеи становились по ее сторонам, подняв вверх пальмовые ветви. Затем спускали ангела в печь при «трусе велице зело з громом». Халдеи падали ниц, дьяконы «опаляли их огнем», отроки зажигали на венце у ангела три свечи, и его приподнимали слегка вверх. Отроки кланялись ему до земли. Тогда с полу подни­мались халдеи, сняв шапки и отложив их и пальмовые ветви в сто­рону, говорили:

1-й халдей. Товарищ!

2-й халдей. Чево?

1-й халде и. Видиши ли?

2-й халдей. Вижу.

1-й халдей. Было три, а стало четыре, а четвертый грозен и страшен зело, образом уподобился сыну божию.

2-й халдей. Как он прилетел да и нас победил.

При этом они уныло стояли, опустив головы. Отроки вместе с ангелом трижды ходили кругом печи. Наконец, ангела вторично с громом спускали в печь, халдеи падали на колени, а отроки с пе­нием обходили печь еще раз. Когда песнопение оканчивалось, первый халдей говорил, сняв шапку:

Анания, гряди вон из пещи.

2-й халдей. Чево стал, поворачивайся; не имет вас ни огонь, ни поломя, ни смола, ни сера.

1-й халдей. Мы чаяли – вас сожгли, а мы сами згорели .

Все три отрока выходили из печи и с халдеями направлялись в алтарь.

Любопытно отметить, что «Пещное действо» постепенно слива­лось со святочными игрищами. Так, по свидетельству Флетчера (XVI век), халдеи в течение двенадцати дней на святках бегали но городу переодетые и шутовское платье и делали «смешные шут­ки». Олеарий (XVII век) тоже говорит, что халдеями называ­лись «проходимцы, которые ежегодно получали от патриарха раз­решение в течение восьми дней перед Рождеством и вплоть до Крещения бегать по улицам с особым фейерверком, причем они прохожим зажигали бороды и особенно приставали к мужикам. В наше время они зажгли мужику воз с сеном, а когда он стал им сопротивляться, они сожгли ему бороду и волосы на голове; кто желал быть пощаженным ими, должен был платить им копейку… Они были одеты как во время масляничного ряженья, на головах у них были деревянные размалеванные шляпы, а бороды были вымазаны медом, чтобы не быть зажженными огнем, который они разбрасывали… Огонь они делали из особого порошка, который толкли из растения, называвшегося у них плаун. Пламя это изумительно, и очень весело смотреть на него, особенно когда его бросают ночью или впотьмах; им можно пользоваться для разных развлечений». Эти свидетельства и дают основание полагать, что роли халдеев в «Пещном действе» исполняли скоморохи. На примере «Пещного действа» ясно видно постепенное обмирщение литургической драмы и слияние отдельных се эпизодов со святочными скоморошьими игрищами.

Петр I упразднил литургические драмы, которые принижали царскую власть («Шествие на осляти» и «Пещное действо»), но сохранил «Умовение ног», тем самым как бы предписывая смирение главе церкви, а следовательно, и духовенству вообще.

Несмотря на использование театрально-зрелищных форм, рус­ская церковь не создала своего театра. Опыт литургических драм прошел, по существу, бесследно для истории театра и дал некото­рые результаты лишь с того момента, когда народные массы стали демократизировать литургическую драму, насыщать образы плотью, окружать их бытом, включать в драмы жанровые коми­ческие сцены – интермедии. И хотя в XVII веке Симеон Полоц­кий пытался на базе литургической драмы создать художе­ственную литературную драму, эта попытка осталась единичной и оказалась бесплодной.

Скоморошество в русской культуре XVII века

Новый период русской истории, начавшийся примерно в XVII веке, принес с собой коренные изменения в экономической и общественной жизни. В это время произошло окончательное слия­ние русских земель, стал складываться всероссийский рынок, со­здавались экономические предпосылки для формирования русской нации. Начался мощный подъем национального самосознания. Вместе с тем усилившаяся эксплуатация крепостного крестьянства и посада вызвала долго не прекращавшиеся народные движения. XVII век был веком, по выражению Пушкина, «многих мятежей». По своему размаху и последствиям особенно выделялось крестьян­ское восстание под предводительством Степана Разина.

Разрешение политических задач, стоявших перед Москвой, тормозилось культурной отсталостью русского народа, вызванной почти трехсотлетним игом татаро-монголов. Все насущнее стано­вилась коренная перестройка жизни русского общества. В пере­довых кругах развивался интерес к знаниям, к науке, технике, искусству. Сложность и противоречивость общественных отноше­ний и быта отразились в литературе, искусстве и эстетике XVII века.

Развитие нового, светского искусства разрушало художест­венные каноны средневековья, хотя еще и не порывало с ними. Для искусства XVII века характерно интенсивное развитие светских сюжетов. Живопись становилась более конкретной, жиз­нерадостной по содержанию. Человек словно праздновал свое освобождение от гнета средневековья. В живописи видное место занял и женский образ, любовная тематика. Художники обрати­лись к изображению пиров, торжественных процессий, плясок, стремились к показу конкретных явлений русской действительно­сти. На картинах все чаще можно увидеть характерные черты русского пейзажа, бревенчатые избы, кладбища с деревянными заборами, рубленые церкви, русские бани, крестьянскую одежду, обряды, лихую тройку и пр. От изображения ликов традицион­ного «темновидного» цвета художники переходили к изображению «живоподобному», то есть писали лица естественного телесного цвета, создавали индивидуальные портреты («парсуны»). В защиту портретной живописи писались целые трактаты. Мастера кисти впервые стали подписывать свои произведения.

Существенные сдвиги происходили в поэзии и в музыке. Было сделано два опыта систематизации русского письменного стихосло­жения. Попытка ввести метрическую систему успеха не имела. Что же касается системы силлабической, то она утверждалась посте­пенно и окончательно была канонизирована Симеоном Полоцким. Эта система продержалась ориентировочно с 60-х годов XVII века до 30-х годов XVIII века. В XVII столетии развивались светские черты и в области пения, результатом чего было появление осо­бых лирических вокальных жанров – кантов и псалмов. К тому же времени относится деятельность первых русских композиторов, известных по именам: это Василий Титов, Николай Калачников, Николай Бавыкин и другие. Симеон Полоцкий литературно обра­батывал псалтырь («Рифмотворная псалтырь»), Василий Титов писал к ней музыку. Музыка часто сопровождала и театральные представления. Непосредственным результатом развития искусств были теоретические споры на эстетические темы, нашедшие свое отражение в некоторых сочинениях. Особенно остро споры велись по вопросам живописи и музыки. Здесь столкнулись новые взгля­ды со старыми, завязались длительные и оживленные споры о «живоподобности» в искусстве.

Такова обстановка, в которой русский театр вступил в новый период своего развития. В создании русского театра XVII века, как и ранее, участвовали различные социальные группы. Это были, с одной стороны, народные массы (посад, крестьянство, казачест­во), с другой – двор и церковь. Ими были созданы театры устной народной драмы, придворный и церковно-школьный.

Сперва возникают устная народная драма и простейшие формы кукольного театра. Несколько позже было заложено основание национальной письменной драматургии, обслуживавшей придвор­ный и школьный театры. Искусство драматурга в ту пору отде­ляется от искусства актера. Как в музыке, так и в драматургии выделяется роль единоличного автора. Большую просветительскую, организационную и творческую роль в истории русского театра того времени сыграли Симеон Полоцкий, Грегори, Гюбнер и Чижинский.

Прежде чем была найдена законченная организационная форма театра, почти целое столетие ушло на ее поиски. Устная народная драма XVII века развивалась в направлении от «малых» жанров к «большим» (героическая драма, связанная с именами Ермака и Разина, драма типа мистерий о царе Ироде, комедия о Петрушке). Путь развития школьного театра также шел от простейших диало­гов к большим пьесам, от библейского содержания к светскому. Русский придворный театр XVII века прошел через несколько этапов.

С 1571 года двор пытался использовать народное искусство скоморохов; затем с 1660 года – драматургию церковно-школьного театра (Симеон Полоцкий); несколько позже (с 1672 года) — драматургию и сценический опыт зарубежного театра (Грегори, Гюбнер), после чего наконец (с 1675 года) укрепились традиции национальной драмы (Чижинский).

На рубеже XVI и XVII веков возрастает роль скоморохов. Однако термин «скоморох» сохраняется преимущественно за музы­кантами, плясунами, певцами. По определению «Домостроя», спе­циальностью скоморохов было «плясание и сопели, песни бесов­ские». Стоглавый собор констатирует, что скоморохи «играли» на кладбищах. Кроме того, под их музыку плясал народ. Документы свидетельствуют о запрещении скоморохам «играть» по волостям. Так, в XVI веке Сильвестр осуждает «скомрахи и их дела: плясания и сопели». Грамота 1648 года запрещает пускать в дом скоморо­хов с домрами, гуслями, волынками и со всякими играми. В «На­казной памяти» патриарха Иосафа (1636) запрещается «скомрахом на улицах и на торжищах и распутиях сотонинские игры творити и в бубны бити и в сурны ревети и руками плескати и плясати». «Свиряющими в трубы» или «сопцами», то есть «играчами» на пищальнике, сурне, сопели, дубе, жалейке, называют скоморохов азбуковники XVI—XVII веков. О том же говорят и произведения народного творчества. Так, известная былина-скоморошина «Вавило и скоморохи» точно определяет, что «скоморошить» – это значит петь песни и играть в гудок. Документы XVII века вместе с тем называют рядом со скоморохами «медвежьих поводчиков», дрессировщиков собак, «кукольников», «кобыльников», глумотворцев, бесчинников, сквернословов на свадьбах, «веселых», «потешных» ребят.

В 1628 году патриарх указал, «чтоб с кабылками не ходили». В 1636 году он подтвердил: «Медведчиком и скоморохом на улицах и на торжищах» сатанинских игр не творить. Адам Олеарий (30-е годы XVII века) рассказывает о русских народных музыкан­тах, которые явились потешить посольство с лютней и гудком: «Они пели и играли про великого государя и царя Михаила Федо­ровича; заметив, что нам это понравилось, они сюда прибавили еще увеселение танцами, показывая разные способы танцев, упо­требительные как у женщин, так и у мужчин». В репертуаре ско­морохов Олеарий отмечает также всякого рода комические песни и сценки, которые «показываются молодежи и детям в кукольных театрах за деньги». Он рассказывает, что «плясуны – вожаки медведей имеют при себе и таких комедиантов, которые, между прочим, при помощи кукол устраивают представления». Он так объясняет устройство зарисованного им кукольного театра: «Эти комедианты завязывают себе вокруг тела одеяло и расправляют его вверх вокруг себя, изображая таким образом переносный театр, с которым они могут бегать по улицам и на котором в то же время могут происходить кукольные игры».

Запретительная грамота 1648 года предписывала, чтобы «ско­морохов с домрами и с гусли и с волынками и со всякими игры… в дом к себе не призывали… и медведей (не водили)… и с сучками не плясали и никаких бесовских див не творили». «Память», посланная в Сибирь в 1649 году, констатирует, что среди населения «умножилось… всякое мятежное бесовское действо, глумление и скоморошество со всякими бесовскими играми… да в городех же и в уездех… сходятся многие люди… по зорям и в ночи чародействуют… медведи водят и с собачками пляшут». В 1657 году митрополит Иона требует, чтобы не смели «мирские люди тех скоморохов и медвежьих поводчиков с медведьми в домы своя пускати». Это дает основание полагать, что в XVI-XVII ве­ках происходит отраслевая специализация скоморохов. Аналогич­ный процесс наблюдается и в истории западных скоморохов (гистрионов, жонглеров).

Интересны документальные данные о том, что скоморохи не только давали кукольные представления, показывали ученых медведей и собак, но и сами рядились и маскировались и в таком виде творили «бесовские игры», «бесовские дивы» (то есть зрелища – от глагола дивиться, смотреть), сопровождавшиеся «праздносло­вием и смехотворением и кощунанием». Но особенно важно, что запретительная грамота 1648 года прямо указывает на «пагубное», с ее точки зрения, влияние скоморохов на массы: «И от тех сата­нинских учеников в православных крестьянах учинилось многое неистовство».

Наряду с возникновением различных скоморошьих специаль­ностей наблюдалась и социальная дифференциация скоморохов. Скоморохи появлялись в крестьянской, посадской, стрелецкой, а затем солдатской среде.

Антицерковные и антибоярские выступления скоморохов при­влекали к себе внимание царской власти по мере усиления ее борьбы с церковной знатью и боярством. Царь Иван IV широко пользо­вался услугами скоморохов. Прежде всего он обратился к скоморо­хам в целях политической борьбы с «князьями церкви». Разгром новгородской епархии сопровождался тем, что царь нарядил архиепископа Пимена скоморохом и в таком виде заставил возить его по городу. Скоморошьи потехи с явно выраженной антиклери­кальной окраской происходили и в Александровской слободе. Здесь по указу царя воспроизводился ритуал монастырской жиз­ни, а во время попоек царь и придворные рядились в маски и пля­сали вместе со скоморохами Скоморохи участвовали и в придвор­ных свадебных празднествах (так, например, они веселили царский двор и самого царя Ивана IV на свадьбе его дочери Марии).

Вслед за царским двором интерес к скоморохам и их искусству проявили в начале XVII века и бояре. Скоморохи находились на службе у бояр Шейдякова (в 1625 году), И. И.Шуйского и Д.М. По­жарского (в 1633 году). Позже, в начале 70-х годов XVII века, скоморохов содержит боярин А. С. Матвеев. До нас дошли даже имена многих боярских скоморохов. Однако скоморохи не могли быть и не были надежными слугами царя и бояр. Можно думать, что в связи с участием скоморохов в восстаниях 1648 года царская власть отступилась от них и подвергла жестоким преследованиям.

Деятельность Потешной палаты замерла, царя Алексея Михай­ловича на свадьбе вместо скоморохов и шпильманов (дословно: «игрецов», иноземных скоморохов) увеселяли церковные певчие. Грамота 1648 года, направленная против скоморохов, гласила: «Ведомо нам учинилось, что… умножилось в людех… всякое мятежное бесовское действо, глумление и скоморошество со всякими бесовскими играми… многие люди, забыв бога… тем пре­лестником скоморохом последствуют на бесчинное их прелщение сходятся по вечером и во всенощных позорищах на улицах и на полях и богомерзких и скверных песней и всяких бесовских игр слушают…» В грамоте содержался приказ, чтобы «личин на себя никаких не накладывали и кобылок бесовских [не наряжали]… А где объявятся домры, и сурны, и гудки, и гусли, и хари, и вся­кие гудебные бесовские сосуды, и тыб те бесовские велел вынимать и, изломав те бесовские игры, велел жечь». Аналогичным было содержание грамоты 1654 года.

По свидетельству Адама Олеария, эти грамоты, направленные против скоморохов, исполнялись буквально: музыкальные ин­струменты и маски скоморохов свозили на берег реки Москвы и там предавали сожжению.

От православного духовенства, преследовавшего скоморохов, не отставали и старообрядцы. Протопоп Аввакум, по его собствен­ным словам, «изгнал» скоморохов с «плясовыми медведями», «с бубнами и с домрами… и ухари и бубны изломал на поле един у многих и медведей двух великих отнял, – одного ушиб, и паки ожил, а другого отпустил в поле».

Характерен следующий эпизод из жития другого старообрядче­ского священника: «Бе же в граде… научением дьявольским мно­жество скомрахов, иже хождаху по стогнам града с бубны и с дом­рами и с медведьми. Иоанн же непрестанно запрещаше им, да останутся таковаго злаго обычая и смехотворных игралищ, яже не суть угодна богу и сокрушаше их бубны и домры. Они же, гнева нань и ярости исполняющиеся, бияху божия. И многа страдания от скомрахов онех, яко от слуг сатанинских, подъемляше… Многожды же исхождаше Иоанн противу скомрахов с ученики свои­ми… в ты дни, иже нарицаются святки; понеже тогда множество игр бываше в вечер и в нощи. Того ради Иоанн в вечер позден и в полунощи хождаше по стогнам града и стражахуся с бесовскими слугами, и повелеваше ученикам свои орудия игр бесовских разбивати и сокрушати».

Вместе со скоморохами, естественно, эволюционировали и сами игрища. Они вызывали все больший интерес среди присут­ствовавших на праздниках, оказывавшихся на положении более или менее активных зрителей. В связи с этим в игрищах стали уси­ленно развиваться зрелищные черты; «игрища» перерастали в «по­зорища».

Разделение на зрителей и исполнителей вызывало необходи­мость сооружать особые приспособления – сценические коробки, сценические площадки, что впервые было осуществлено в народ­ном кукольном театре; при дворе строились специальные помеще­ния со сценой или эстрадой и зрительным залом.

Таким образом, позорища постепенно становились самостоя­тельным видом искусства, средством отражения, оценки действи­тельности и воздействия на нее. Все это обусловливало обществен­ное значение позорищ.

Народные сценки и пьесы

Народные драмы бывали малых и больших форм. Малые формы представляли собой короткие сценки с участием одного, двух или трех исполнителей. Сохранились сценки серьезного и комического содержания. Сложенные еще, вероятно, на заре русской театраль­ной истории, они отличаются динамикой, драматизмом; но бывают и такие сценки, в которых внешнее действие отсутствует. По мере образования народных драм больших форм эти сценки стали вхо­дить в них в качестве интерлюдий. Одни интерлюдии закреплялись за определенной пьесой, другие – переходили из пьесы в пьесу. Большие народные драмы первоначально складывались путем нанизывания на единый сюжетный стержень подчас даже далеких по содержанию малых сцен.

Русский народный театр на рубеже XVI и XVII веков был в основном двух видов: театр актера и кукольный. Репертуар ку­кольного театра оказался исторически гораздо более устойчивым. Объясняется это, очевидно, тем, что театр актера строился на сравнительно большом исполнительском коллективе, между тем как кукольный театр чаще всего обходился одним участником, что обеспечивало большую сохранность традиций. Существовали две разновидности народного кукольного театра: «вертепная» (стержневая) и «петрушечная» (пальцевая). От каждой из них сохранилось лишь по одной пьесе, хотя в старину репертуар кукольного театра был гораздо обширнее: еще в XIX веке для каждой из его разновидностей насчитывалось по две-три пьесы.

Сейчас трудно определить время создания той или иной народ­ной драмы и социальную принадлежность ее авторов. Задача не­сколько облегчается лишь в отношении пьес, которые можно было бы назвать «историческими». По своему содержанию и персонажам они связаны с определенной эпохой и историческими фигурами – устные народные произведения обычно создавались, что называет­ся, «по свежим следам событий».

Одним из путей формирования народных драм было перераста­ние святочных игрищ в позорища, а в дальнейшем – в устные пьесы. Процесс этот ярко прослеживается на примере образования святочной комедии о козе. Поначалу вошедшие в избу коза и мед­ведь (позже заменяемый дедом) просто плясали под песню, в кото­рой выражалось пожелание обильного урожая. Позднее текст песни приобрел заклинательный смысл:

Где коза рогам,

Там сене стогам.

Где коза хвостом,

Там жита кустом .

Другое древнее святочное игрище символически воспроизводи­ло земледельческий миф о смерти и воскресении: коза (в других вариантах старуха) после ряда шутовских реплик и проделок плясала, пока не падала замертво и затем благодаря вмешатель­ству одного из присутствующих оживала и плясала вновь. Даль­нейшее осложнение этого игрового сюжета можно наблюдать в одном из позднейших новгородских святочных игрищ, записанном в XIX веке. Медведь здесь заменен дедом, коза – старухой, и игровая сценка приобретает жанровый комический характер.

Комические диалогические сценки создавались, возможно, и на базе свадебных «перекоров» дружек. Даже в XIX веке такие сценки исполнялись то двумя лицами, то одним, говорившим за обоих. Подобные диалоги, исполнявшиеся одним лицом, быстро отрывались от свадебного игрища, и не случайно мы их встре­чаем в числе сказок в сборнике Афанасьева. От них закономерен переход к комедиям типа «Барин и слуга», сложенным, очевидно, в XVIII веке.

Можно думать, что к числу произведений, предназначавшихся для диалогического исполнения или даже для инсценировки, от­носятся и сатирические повествования с развитым диалогом, как, например, «Сказание, или Повесть о куре и лисе», а также «По­весть о Ерше Ершовиче». Первая высмеивает ханжество, вторая – взяточничество и корыстолюбие, царящие в судопроизводстве. Близка к ней и повесть «Шемякин суд». Позднее некоторые из них разыгрывались, по-видимому, и на театральных подмостках  актерами. Так, предание говорит, что сказки инсценировались при дворе Анны Иоанновны, а инсценировка повести «Шемякин суд» входила в репертуар ярославского театра Ф. Г. Волкова.

Народная драма складывалась также путем инсценировки пе­сен, наподобие того как это наблюдается в хороводах. Так, даже в XIX веке зарегистрирован случай, когда историческая песня о Кострюке инсценировалась ее исполнителями.

Известны случаи, когда святочные игрища непосредственно включались в комедии. Таково, например, игрище «Кобылка», которое вошло в кукольную комедию о Петрушке. Таково же святочное игрище «Медведь». Парня, изображающего медведя, наряжают в две черные шубы шерстью вверх. «Медведя» водит на цепи или на веревке вожак с длинной палкой в руках. Войдя в избу, медведь проделывает весь репертуар ученых медведей: после угощения пляшет, вставая на дыбы, задевая палкой присут­ствующих, и т. д. Вожак приговаривает обычный текст вожаков-медвежатников.

К числу небольших комических бытовых сценок следует отне­сти и сценку о стариках-гробокопателях. Ее сатирическое острие направлено против царя. С нею слилась другая – сцена с лека­рем. Обе сцены бытовали самостоятельно, а также входили в со­став пьес, например «Петрушки», «Царя Максимилиана» и «Лод­ки».

Наиболее социально острой является комедийная сценка о боярине и челобитчиках, созданная, как можно думать, в период городских восстаний 40-60-х годов XVII века. Подчеркнутый гротеск в исполнении и «глум» позволяют предполагать участие в ней скоморохов. На сцену выходил толстый боярин; на голове у него горлатная шапка из дубовой коры, сам он надутый, чванли­вый, с оттопыренной губой. К нему идут челобитчики и несут посулы в лукошках – кучи щебня, песку, сверток из лопуха и т. п. Челобитчики земно кланяются, просят правды и милости; но боярин ругает их и гонит прочь. Челобитчики начинают тузить боярина, грозят его утопить. Затем являются двое лохмотников и принимаются гонять толстяка прутьями, приговаривая: «Доб­рые люди, посмотрите, как холопы из господ жир вытряхивают». То же они проделывают с купцом. Отобрав деньги у последнего, добрые молодцы отправляются «во царев кабак». Представление заканчивалось обращением к толпе:

Эй вы, купцы богатые, бояре тароватые! ставьте меды сладкие, варите брагу пьяную, отворяйте ворота растворчаты, принимайте гостей голыих, босыих, оборванных, голь кабацкую, чернь мужицкую, неумытую!

Комедия о Петрушке

Все описанные комедии можно причислить к малой форме. К числу ранних пьес большой формы относится популярная комедия о Петрушке. Эта комедия наиболее типична для творчест­ва скоморохов. На Украине она называется «Ванька-рю-тю-тю» или «Ванька-рататуй» (испорченное «ратуй», что значит по-украински «спасай, караул»). В. Н. Перетц полагал, что героя коме­дии прежде называли Иваном, что комедия получила свое назва­ние от этого имени и что исстари она так и называлась повсюду. Иван, Иванушка – имя излюбленного героя русских народных сказок; это простой парень, трогательный в своей непосредствен­ности, однако ловкий, сообразительный, умеющий выйти из лю­бого затруднительного положения. Позднейшее же наименование комедии, по мнению В. Н. Перетца, связано с именем известного шута Анны Иоанновны Пьетро Миро (он же Педрилло, Кедрил, Петруха-Фарнос, Петрушка), пользовавшегося любовью не только двора, но и широких масс и фигурировавшего в «народных картин­ках» XVIII века. За долгие годы своего существования комедия переосмысливалась. Изменились не только имя героя и название комедии, изменился, возможно, и сюжет. Если образ Ваньки был сродни обаятельному образу Иванушки, то Петрушка, не теряя своего обаяния, приобрел черты удалого парня, смельчака, забия­ки, весельчака Педрилло.

Одну из сцен комедии о Петрушке зарисовал Олеарий, откуда следует, что она бытовала на Руси еще в 30-х годах XVII века. Зарисовка Олеария воспроизводит сцену, по-видимому, положив­шую начало всей комедии о Петрушке. На рисунке видны четыре фигуры: две по краям, из них одна (левая) никоим образом не че­ловеческая, а другая (правая) лишь с большими оговорками может быть принята за человеческую фигуру. Мы полагаем, что обе эти фигуры – набалдашники распорок. Действующих же фигур – две, по числу рук кукловода: человек, держащий лошадь за хвост, и Петрушка.

В документах, направленных против скоморохов (указ патри­арха Филарета, относящийся к 1628 году, и царская грамота 1648 года), ничего не говорится о кукольном театре, хотя и пере­числяются различные виды скоморошьего искусства. Однако в этих документах осуждается святочное «хождение» с «кобылками» и «меж себя наряженной бесовской кобылкой». Из текста трудно выяснить, идет ли здесь речь об одном и том же явлении или о сходных. В первом случае, вероятно, имеется в виду хождение с кукольным представлением «продажи лошади», во втором — ряжение лошадью.

То обстоятельство, что Олеарий зарисовал только одну сце­ну, вовсе не означает, что ею ограничивалась комедия о Петрушке в XVII веке. Ведь путешественник писал, что давались «разные» представления. Можно предполагать, что в старейшем варианте «Петрушки» кроме этой сцены встречались и другие. На основании двадцати трех проанализированных записей XIX века основ­ными сценами «Петрушки» могут считаться: 1) заявление Петруш­ки о желании жениться – 20 из 23; 2) покупка лошади – 20 из 23; 3) Петрушка и невеста – 19 из 23; 4) сцена с лекарем – 19 из 23; 5) черт или барбос уносят Петрушку – 18 из 23; 6) сцена с солдатом – 16 из 23; 7) сцена с городовым – 12 из 23. Остальные сцены, числом двадцать четыре, встречаются в упомянутых двадцати трех вариантах не более шести раз каждая. Появление в комедии позднейших наименований профессий не должно сму­щать исследователя, так как в фольклоре замены более ранних явлений более поздними обычны (лекарь – доктор, стрелец – солдат, пристав – городовой и т. д.). Можно считать вполне вероятным, что кроме сцены с лошадью в XVII веке могли входить в комедию еще пять упомянутых выше сцен. В таком случае старейшая фабула сводилась к следующему: Петрушка женится на богатой невесте, обзаводится хозяйством (покупает лошадь), лошадь его сбрасывает, лекарь его лечит, Петрушка убивает лекаря, затем по очереди стрельца и пристава, после чего черт уносит его в ад. В позднейших вариантах число убийств значи­тельно возрастает.

А. М. Горький причислял Петрушку к героям мирового эпоса и писал, что «наиболее глубокие и яркие, художественно-совершен­ные типы героев созданы фольклором, устным творчеством трудо­вого народа». Петрушка во всех своих поступках – выразитель протеста. Его неиссякаемая веселость, разящее остроумие и сде­лали его любимцем широких масс, а комедию о нем – самой популярной из всех старинных народных комедий. Дебоши и убий­ства, совершаемые Петрушкой, ни на минуту не вызывают у зрите­лей порицания. Однако все дошедшие до нас записи этой комедии оканчиваются тем, что Петрушка жестоко расплачивается за свои преступления. И тем не менее постигающая его «небесная кара» не умаляет оптимизма и силы протеста, которыми насыщена пьеса в целом.

Комедия о Петрушке была создана и бытовала, по-видимому, в городских (посадских, слободских) кругах. Об этом свидетельст­вуют сцены в трактире, образ приятеля Петрушки – молодого мастерового, пришедшего в город на заработки, скорбь матери Петрушки по поводу того, что сын женится на городской девушке, в то время как ему можно было выбрать невесту в деревне.

Народная драма

К тому же времени, что и комедия о Петрушке, относится, оче­видно, пьеса совершенно иного жанра – народная историческая драма в героическом духе – «Лодка». Это старейшая самобытная русская народная драма, насыщенная мятежным духом, связан­ная с именем Разина и, подобно разинским песням, имеющая доку­ментально-историческое значение. «Лодка» требует особо внимательного отношения исследователя, так как, собственно, это ком­плекс родственных пьес, известных более чем по тридцати пяти вариантам записей и описаний и содержащих в сумме свыше шести­десяти различных сцен, от двух до четырнадцати в каждой. Это свидетельствует о том, что она пользовалась большой популяр­ностью в народных массах и прошла длинный и сложный путь развития. Но при всем том из общего числа сцен легко выделить три основные и, по-видимому, старейшие. Это сцена в разбойничь­ем стане, в лодке и заключительная – с помещиком или в под­ворье. В разных местностях и в разное время наименования драмы давались в зависимости от того, на какую сюжетную деталь де­лался акцент. И все же одно-два названия являются основными: это «Лодка» (местами «Шлюпка») и «Шайка разбойников» (местами «Атаман разбойников» или «Разбойники»). Значительно реже пьеса называется по имени главного действующего лица – атамана («Степан Разин», «Ермак», «Владимир Железный», «Атаман Буря» и другие).

Вопрос о времени возникновения «Лодки», о социальной среде, в которой она появилась, долгое время считался неясным. Созда­на «Лодка» была в низовьях Дона или Волги казачеством, которое на рубеже XVI и XVII веков представляло собой внушительную силу. Это способствовало успешному развитию казачьего устного художественного творчества, которое началось, вероятно, не позже XVI века.

«Разинские» песни начали создаваться по свежим следам дви­жения под водительством Степана Разина самими его участниками. По крайней мере в научной литературе утвердилось мнение, что разинские казаки сложили и распространили песню о взятии Астрахани, что некоторые из песен о Разине, по всей вероятно­сти, возникли в самое ближайшее к эпохе Разина время, что «на древность создания… песен может указывать их зависимость от творчества былинного» и поэтому «нельзя утверждать… о позд­ней редакции разинских песен ссылками на анахронизмы, которые, конечно, появились позже», что разинские песни бытуют «в течение двух с половиной столетий», наконец, что вообще зна­чительная часть исторических песен «возникла как непосредствен­ный быстрый отклик народных масс на совершившееся событие; они представляли творчество, современное событиям, в нем отра­женным. Таковы, например, некоторые песни о событиях начала XVII века, часть песен о Разине». За разинскими песнями при­знано документально-историческое значение.

«Лодку» к XVII веку относил А. Н. Островский, вставивший от­рывок из нее в комедию «Сон на Волге», действие которой проис­ходит в XVII веке. К этому же времени ее относил и А. М. Горь­кий. Наиболее определенным указанием на то, что «Лодки» бытовала в 70-х годах XVII века, является свидетельство совре­менника и, возможно, очевидца Рейтенфельса. Подробно говоря о развлечениях простого русского народа, он замечает, что на­род больше всего любит в свободное время разбойничьи представ­ления и шашечные бои; они происходят «на улицах и площадях в Московии» повсеместно. По свидетельству историка казачества М. Харузина, в старину одним из излюбленных развлечений были так называемые «улицы», то есть уличные игры; казаки составляли «шайки» (компании, «труппы»), выбирали атамана и есаула и ходили по улицам и домам, где и давали свои пред­ставления.

Путь, пройденный «Лодкой», может быть разбит на четыре этапа: 1) игрищный, 2) ранний историко-героический, ермаковско-разинский, в композиционном отношении простейший, 3) поздний, осложненный обилием вставных сцен, разбойничий, мело­драматический и 4) театрализованный.

Изучение вариантов устных народных драм «большого» жанра убеждает в том, что «Лодка» – одна из наиболее архаичных. Она еще не порвала с хороводами, с хороводными игрищами. Хорическое начало сказалось здесь не только в изобилии песенного материала, но также в инсценировке содержания песни «Вниз по матушке по Волге» и в том, что ряженые, войдя в дом, спрашивали у хозяев разрешения дать представление, – в некоторых вариантах действие начиналось с того, что казаки образовывали круг, посреди которого становились атаман с есаулом, и вели с ними беседу. Когда игрище оканчивалось сценой нападения на дом помещика или приезда к подворью, то «разбойники» часто со смехом обрушивались на хозяина дома, в котором разыгрыва­лась пьеса, а он их радушно потчевал. Девушка из подворья, ко­торую изображала одна из присутствовавших, предлагала участ­никам угощение. Так зрители вовлекались в число участников игрища. «Лодка» не отражает влияния развитой драматургии XVIII века – письменной или устной, сюжетно никак не связана с городским или тем более столичным бытом, текстуально же перекликается с так называемыми «ермаковскими» и «разннскими» песнями и воспроизводит из них некоторые эпизоды. Одним из фактов, определяющих время создания пьесы, является непосред­ственное участие в ней в качестве действующих лиц Ермака и Разина.

Имена Разина и Ермака заменяют друг друга в различных ва­риантах «Лодки», что, как известно, наблюдается также и в на­родных исторических песнях. Одинаковые отчества любимых героев давали основание народной молве считать их братьями, невзирая на хронологическое несовпадение. Но чаще всего очевид­но под давлением полиции, имя Разина не фигурирует вовсе и герой драмы остается анонимным. Имя Пугачева совсем не встре­чается в драме. Некоторые сцены «Лодки» сюжетно близки песням, либо посвященным Разину и Ермаку, либо примыкающим к разинскому циклу или к циклу песен о Ермаке, но существовав­шим самостоятельно. Следует ли из этого, что исторические эпизоды из жизни Ермака или Разина поэтически оформлялись рань­ше в песнях и лишь позднее в драме и что драма является инсце­нировкой песни? По-видимому, не следует. Ведь песни имеют много эпизодов, не вошедших в драму, а в драме есть сцены, не бытую­щие в песнях. Это дает основание сделать предположение: или песня и драма не дошли до нас целиком, или (что нам кажется наиболее вероятным) песня и драма складывались в одной среде, приблизительно в одно и то же время. Связь между песнями и «Лодкой» органична. Как о хороводах нельзя говорить, что они – явление «вторичное», что хоровод «инсценирует» ранее созданную хороводную песню, так и в отношении драмы «Лодка» с ее хорическими элементами нельзя предполагать, что она явилась результа­том «инсценировки» какой-то песни. Песня и драматическое действие складывались одновременно.

С именем Ермака связаны три варианта «Лодки»: два под на­званием «Ермак» и один – «Атаман Буря». Последний принад­лежит к числу наименее типичных вариантов, значительно ассими­лировавшихся с позднейшими пьесами «Как француз Москву брал» и «Царь Максимилиан». И вместе с тем один из эпизодов позволяет отнести первооснову драмы «Атаман Буря» к XVI веку. Это сцена встречи Ермака с татарами. Документы и песенный фольклор мно­го говорят о ранней деятельности Ермака, о его походах на Ка­зань и Астрахань. Молва о силе Ермака, о его огнестрельном ору­жии наводила панику на татар. Для борьбы с казаками татарский хан Кучум послал родственника своего Маметкула, а сам укрепился на берегу Иртыша. Маметкул встретил Ермака на реке Тобол и был разбит; но сильно пострадали и казаки. Тогда они собрали круг и стали рассуждать, что им делать. «Братцы, – гово­рили они, – куда нам бежать? Время уже осеннее, в реках лед смерзается; не побежим, худой славы не примем, укоризны на себя не положим, но будем надеяться на бога… Если бог нам поможет, то и по смерти память наша не оскудеет в тех странах, и слава наша вечна будет». После упорного рукопашного боя татары были разбиты и Маметкул ранен. Вскоре, однако, Маметкул с новым войском напал на казаков. Наконец он был взят в плен и приведен к Ермаку.

Момент боя с Маметкулом (по пьесе: «сыном муллы, братом Магомета»), возможно, и воспроизводится в первой сцене драмы «Атаман Буря». Сцена близка и к песне о битве Ермака с Ицлам-бер-Мурзой.

В течение XVII века казачество не раз участвовало в крестьян­ских восстаниях. В казачье художественное творчество входили соответственно новые сюжеты с новым идеологическим содержа­нием; в некоторых песнях XVII века образ Разина вытесняет образ Ермака. Создается новый цикл песен, на этот раз уже о Разине. В них встречаются эпизоды, которые, будучи располо­жены в ряд, в точности передают содержание основных сцен разинской «Лодки». С этого времени и начинается расцвет «Лодки».

Во второй половине XVIII века «Лодка» отступает от первона­чальной редакции и осваивает еще одно историческое событие. В варианте «Лодки», озаглавленном «Шайка разбойников, или Вла­димир Железный», по-видимому, отразилась крестьянская война на Украине в 1768-1769 годах под руководством Максима Желез­няка. В XIX веке «Лодка» постепенно превращается в типичную «разбойничью» мелодраму. Сильно содействовали утрате исконного характера драмы увлечение разбойничьей темой в литературе и драматургии XIX века, а также солдатская среда, в которой быто­вала «Лодка».

Описания «Лодки» Измайловым (1814-1819), Грибоедовым (1818), Гончаровым (20-е годы XIX века), а также более позднее описание, данное Шляпкиным (1889), имеют в виду раннюю, «разинскую», редакцию «Лодки», между тем Тургенев (1853) описы­вает позднейшую, осложненную. Разные редакции имел в виду и Островский: в «Воеводе» (1865) он использовал раннюю, в «Горя­чем сердце» (1868) – позднюю. Из этого следует, что, невзирая на происшедшее обновление сюжета, старый не переставал существо­вать.

Но когда же именно произошло осложнение разинской редак­ции? Ответ на это в известной мере дает важнейший в истории «Лодки» момент: Пушкин стал писать поэму на сюжет, близкий этой драме. Это произошло в 1821 году. Поэма стала известной узкому кругу друзей Пушкина, но затем он ее уничтожил, сохра­нив лишь начало («Братья-разбойники»); уцелели также наброски плана поэмы и некоторые отрывки. Сопоставление их с поздней­шими вариантами «Лодки» позволяет предположить, что Пушкин или знал позднейшую редакцию драмы, или ввел в раннюю новые сюжетные мотивы (нападение на купеческое судно, любовные по­хождения атамана).

Определяющим моментом в образовании вариантов была среда, в которой бытовала драма. Изучение «Лодки» затруднено тем, что дошедшие до нас варианты значительно модернизированы, а неко­торые из них стилистически близки к «Царю Максимилиану». Однако стиль этот мог сложиться еще до создания драмы «Царь Максимилиан». Обилие вариантов не мешает их объединению в одно семейство, так как сюжетная основа остается незыблемой, некоторые сцены встречаются то в одной, то в другой группе вариантов. Но самое главное – характер их един. А он в свою очередь определяется образом главного героя и его сподвижни­ков. Для того чтобы говорить об образе Ермака, слишком мало данных. Но образ Разина по тому, как он выражен в развитии действия «Лодки», остается неизменным. В «Лодке» подчеркнуты лишь те черты в его облике, которыми народ на протяжении более двух столетий наделял своего бесстрашного вождя, идущего войной за народное дело. Атаман храбр, грозен, силен, на милости скуп, месть его жестока, ослушания он не допускает. Шашка Разина остра и «не делает промашки». В нем много той удали, которую так ценили казаки и весь русский народ. Разин любит песни. Суровый и грозный, он бывал грустным, скорбел по погибшим това­рищам, жалел их; там, где простыми средствами ему не удавалось спасти их, он прибегал к помощи чудес, заставлял оживать погиб­ших. Атаман был способен любить до самозабвения, но он мог пожертвовать любимой женщиной ради казачьего круга, ради общего дела.

Длительная и сложная история развития «Лодки» объясняется связью произведения с любимым народным героем Степаном Ра­зиным, героико-оппозиционным характером пьесы, а также исклю­чительной яркостью образов и ситуаций. Не случайно представ­ление «Лодки» запрещалось царской полицией даже в конце XIX и в начале XX века.

Комедия о Петрушке и драма «Лодка» целиком принадлежат фольклору. Однако уже с XVI века в народную драму проникают книжные, в первую очередь библейские, сюжеты. Пьесы на библей­ские сюжеты приближались к средневековым мистериям. Они ис­полнялись и актерами и в кукольном («стержневом») театре, в так называемом «вертепе». На Украине вертепная драма известна с конца XVI века (1586), отсюда она перешла в Белоруссию и Великороссию.

Устройство вертепа ясно указывает на его связь с мистериями. Это ящик (приблизительные размеры 1 х 0,6 х 0,2 м), открытый с одной стороны, сверху заканчивающийся крышей, чаще всего с куполом, наподобие церковного. На колокольне за стеклышком зажигалась свеча, которая и горела во время всего представления. Открытая сторона ящика была обращена к публике и представляла собой две сценические коробки, поставленные одна на другую. У каждой из них был свой трюм такого размера, чтобы в нем сво­бодно помещалась рука кукловода с куклой. Религиозно-библей­ские сцены разыгрывались в верхнем этаже, комические бытовые – в нижнем. Планшет обеих сцен имел прорези, по которым ходили стержни с насаженными на них куклами. Прорези шли параллель­но рампе и перпендикулярно к ней; их было обычно по две на каж­дом из планшетов, и в заднике соответственно имелось по две двери, откуда куклы появлялись, туда же они уходили. Для того чтобы скрыть прорези от зрителей, пол покрывался каким-нибудь мехом. Куклы вертепного театра делались из дерева или из тряпок и были неподвижно прикреплены к стержням, проходя­щим через все туловище книзу; нижнюю часть стержня держал в руке кукловод, средняя часть была скрыта толщиной пола. Кук­лы, следовательно, могли двигаться только по прорезям и провора­чиваться вокруг своей оси; другие движения были невозможны. Двигающихся кукол могло быть на сцене только две, по числу рук кукловода. Кроме них могли находиться на сцене и неподвижные куклы, подолгу остававшиеся на глазах у зрителей. Сам кукловод был скрыт ящиком вертепа. Техника «пальцевого» кукольного театра, как известно, эволюционировала, но «стержневой» вертеп­ный театр прочно сохранял свой архаический вид.

С вертепом тесно связана драма-мистерия рождественского цикла «Царь Ирод». Она была не единственной русской пьесой этого жанра. Известны еще «Три царя» и «Иосиф Прекрасный», не сохранившиеся до нашего времени. От драмы об Анике-воине дошли лишь отрывки в составе других пьес.

В русской кукольной вертепной драме «Царь Ирод» отчетливо различаются дна варианта: начальный – хорический и более поздний – диалогический. Драма хорического типа состоит из двенадцати хоровых песен, содержание которых пантомимически воспроизводится куклами. Даже в этом первоначальном хорическом варианте «Царя Ирода» намечается отличие вертепной драмы от библейского рассказа, а именно – пристальное внимание к об­лику царя-тирана и разработка темы его наказания.

В дальнейшем основой драмы о царе Ироде, вразрез с библейским текстом, стало не поклонение младенцу Христу, а обличе­ние жестокости царя-тирана, царя-детоубийцы. Переработки в этом направлении явственно обнаруживаются и позднейшем, диа­логическом типе драмы о царе Ироде из репертуара украинского, белорусского и великорусского вертепов. В диалогическом ва­рианте семь сцен из одиннадцати (с 5-й но 11-ю) вместо трех из двенадцати (с 9-й по 11-ю) хорического варианта посвящены ха­рактеристике жестокого царя. Зато из состава диалогического ва­рианта драмы совершенно выпали библейские эпизоды – явление ангела Иосифу н бегство Иосифа с Марией н младенцем Иисусом в Египет.

На рубеже XVII н XVIII веков, когда школьный театр обра­тился к разработке рождественской мистерии, ясно чувствовалось воздействие на него народной вертепной драмы о царе Ироде.

Кукольное представление драмы о царе Ироде всегда сопро­вождалось интермедиями, которые составляют вторую часть пред­ставления. Сюжетно они ни с драмой, ни друг с другом не связаны и состоят из народных бытовых комических сценок. Сатирические и в то же время развлекательные по своему содержанию интерме­дии содействовали обмирщению представления библейской драмы.

Драма о царе Ироде зафиксирована и в исполнении юношей и детей. От кукольного представления она отличается более разви­тым диалогом, многочисленностью участвующих (иной раз свыше тридцати), слабым развитием интермедийной части, тяготением к слиянию с драмой «Царь Максимилиан». Следует думать, что од­ним из существенных стимулов к распространению н сохранности драмы о царе Ироде, в противоположность другим мистериям, был показ жестокого царя-деспота и неизбежности заслуженной кары. Самое же направление переработки библейского рассказа указы­вало на кризисные явления средневекового религиозного миро­воззрения в русской демократической среде XVII века. Этот кризис еще явственнее выразился в создании разнообразных ан­тицерковных сатир, построенных на пародировании Священного писания и богослужения. В области устного драматического ис­кусства появляются сцены пародийного венчания и похорон. Возникнув, вероятно, в XVII веке, они сохранились в составе позднейшей драмы о царе Максимилиане. Часто пародирование церковного обряда сочеталось с обличением пьянства церковников, как это имело место, например, в сатире XVII века «Служба ка­баку».

В первоначальном хорическом варианте «Царя Ирода» тексты исполнялись хором наподобие церковных песнопений. В диалоги­ческом варианте церковные песнопения почти исчезли: в интермедийные сцены вторгался скомороший комический сказ, подобный диалогам халдеев в «Пещном действе». В пародийных драмах распев и речитатив в сочетании с пародийным или бытовым текстом производили впечатление гротеска, карикатуры. Таким образом, и в самой исполнительской системе этих пьес нетрудно проследить процесс обмирщения, чрезвычайно характерный для русской куль­туры XVII века. Заключение.

Феномен скоморошества в Древней Руси неразрывно связан и органически вытекает из всего развития общества от родовой общины и до современного государственного устройства. Это неотъемлемая часть русской культуры, рожденная самим народом и служившая людям, обеспечивая потребность человека в самовыражении и совершенствовании. Как исконно народное явление, скоморошество представляет нам образец естественного, ненасильственного, неидеологизированного развития творческой сущности народа.

* Венгры

** Конях