- Вид работы: Дипломная (ВКР)
- Предмет: Культурология
- Язык: Русский , Формат файла: MS Word 247,04 Кб
Эмиграция и формирование культуры русского зарубежья
МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
Негосударственное образовательное учреждение высшего профессионального образования ИНСТИТУТ УНИК
ФАКУЛЬТЕТ КУЛЬТУРОЛОГИИ
Дипломная работа
эмиграция и формирование культуры русского зарубежья
по специальности 031401-Культурология
Иванов Иван Иванович
Научный руководитель: А.Б. Воробьев,
доцент, кандидат искусствоведения
МОСКВА
Содержание
Введение
Глава 1. Особенности русской эмиграции
.1 Краткий обзор истории русской эмиграции
.2 Философия русского зарубежья
.3 Литературное и художественное творчество русского зарубежья
.4 Русская Православная Церковь за границей
Выводы к главе 1
Глава 2. Практический вклад русских эмигрантов в мировую культуру и науку
.1 А. А. Соколов – известный русский художник, эмигрант
.2 Генерал А. В. Фон Шварц – русский военный инженер в эмиграции
.3 Деятельность Питирима Сорокина в эмиграции
Выводы к главе 2
Заключение
Список использованной литературы
Приложение А Введение
Эмиграция – сложное историческое явление, зависящее от многих политических, экономических и других событий в стране. Мотивов, заставляющих людей покидать родную страну и искать себя на новом поприще, достаточно много. Большинство людей в психологическом плане очень плохо переносят полную смену места и образа жизни. Но в дальнейшем ситуация меняется и даже имеет благотворное влияние на культуру страны, за счет взаимодействия людей различных наций, имеющих абсолютно разную ментальность и просто по-разному думающих.
Одним из слов, непрестанно звучавших в среде русской эмиграции звучавших, как заклинание, молитва, призыв, – было, несомненно, слово "память". Наравне с другим молитвенным словом – "родина" – призыв к памяти звучал едва ли не с каждой страницы обильной русской зарубежной публицистики и художественной литературы. Эта память была обращена прежде всего к прошлому России. Эмиграция унесла на чужие берега вывороченные революцией корни родового русского дворянства, и память прежних владельцев "дворянских гнезд" стучалась в многочисленные русские журналы и газеты, словно желая оставить на недолговечных страницах эмигрантских изданий след навсегда уходившего времени.
В жизни эмиграции при всей ее многоплановости, разобщенности, противоречиях есть определенная логика. И логика эта определялась не столько внутренней жизнью русского зарубежья, сколько постоянным, временами навязчивым соотнесением себя с оставленным отечеством. Были всплески эмигрантской гордыни, эмигрантского высокомерия, выливавшиеся в долгие и, в сущности, беспочвенные споры: кто же является хранителем "русской идеи", русского духа, традиций, культуры – русская интеллектуальная элита, вытесненная из пределов России разлившимся морем народной стихии, или эта народная стихия, разбуженная революцией и вышедшая из берегов? Временами и в самом деле могло показаться, что "русский" Берлин, а потом "русский" блистательный Париж по интенсивности духовной и культурной жизни затмевают Россию. Некоторые, как, например, Роман Гуль, известный в эмиграции писатель, утверждали, что "унесли с собой Россию", а там, за польской границей, осталась лишь обширная лесостепная зона, некогда носившая гордое имя Российской империи. Но это была только запальчивость, чрезмерность полемики, больше свойственная не серьезной "русской беседе", а душераздирающему эмигрантскому надрыву. В сущности же, все понимали, что Россию невозможно было унести ни в ранце, ни на подошвах сапог. Какая-то ее часть болезненной памятью шевелилась в сердце. Но истинная Россия осталась там, где ей определено было стоять историей, временем, судьбой. Чаще всего спор велся о мере, а не о сути. Кто мы? кто я? зачем я здесь? – эти вопросы так или иначе задавал себе каждый русский. Одни именовали себя отрезанными ломтями, другие в горестном самоуничижении – крохами российского каравая, третьи – пылью. Но все вместе и каждый в отдельности осознавали, что, как бы ни были ярки отдельные звезды на эмигрантском небосклоне, само небо, на котором вспыхивали и угасали эти звезды, было искусственным – "искусственным небом эмигратщины", по очень точному и, я бы сказал, безжалостному определению Марка Слонима, одного из видных деятелей эмиграции.
И эта жизнь под искусственным небом создавала у эмиграции ощущение неполноценности, ущербности бытия, его ограниченности в пространстве и во времени. Все споры и обиды несли на себе досадный и почти оскорбительный отпечаток камерности, словно бы эмигрантская жизнь протекала на сцене некоего театра, в который уже давно не приходят зрители. Для русских, выросших и сформировавшихся в наэлектризованной атмосфере предчувствия революции, прошедших через февральские и октябрьские грозы и привыкших к огромным движениям масс, к неистовству толпы, к гулкому колоколу русской культуры, эмигрантские собрания, притягивавшие в лучшие годы до тысячи и более человек, а потом выродившиеся в узкие кружки и посиделки, казались чем-то вроде "чаепития в Мытищах", хотя на них приглашались и выступали те, чьи имена когда-то гремели на всю Россию. Но здесь, под искусственным небом эмиграции, их пылкие речи могли вызвать в лучшем случае легкое дуновение ветерка. Былые российские знаменитости, оказавшись в эмиграции, с удивлением, с растерянностью обнаружили, что их нимб удивительно быстро померк, что вне России они не пророки, а странники.
Большая часть русской эмиграции, прежде всего интеллигенция, являла собой сообщество, исполненное высокой ответственности за настоящее и будущее России. В эволюции советской власти она чутко и жадно ловила те черты и признаки, которые помогли бы ей встать на путь возвращения и примирения. Горестно, а не злорадно переживала она неудачи и трагедии советской России. Духовное состояние этой лучшей части эмиграции определялось не столько внутренней жизнью зарубежья, сколько отзвуками событий в покинутом отечестве. Вести эти, поступавшие из России и с течением лет становившиеся все тревожнее и темнее, вызывали в эмиграции бурные и горестные споры. Перед эмигрантской интеллигенцией стояла сложная задача: как сохранить противоречивое равновесие между неприятием происходившего в России и пониманием того факта, что все это является неотъемлемой частью настоящего страны, а следовательно, и их настоящего.
Не редко в адрес эмиграции звучит упрёк вроде «им-то было легче – они сбежали…», однако, как показывает опыт, эмигранты, которые нашли свое место за границей, зачастую вносят более существенный вклад в мировую культуру и науку, нежели те, что остались на родине.
Очутившись по той или иной причине в чужой стране, эмигранты не забывали о России, земле, на которой они родились. Напротив же, они более активно, чем их соотечественники, прославляли свою покинутую (по разным причинам) родину.
Жизнь иностранца в любой стране мира сaмa по сeбe нелегка. Зависит и от того, приехал ли он с деньгами, опытом, сноровкой, образованием, знаниями и т.д.. Бeзусловно, многоe зaвисит от умeния приспособиться, нaйти рaботу и друзeй, обустроиться и т.д. Важную роль играют взгляды на жизнь, культурa, убеждения и воспитание. Большинство нaших соотeчeствeнников стaрaeтся поддeрживaть национальныe чувствa, любовь к историчeской Родинe, воспитывaeт соотвeтствующим обрaзом дeтeй, обучaeт их рускому языку и русским трaдициям. У многих eсть потрeбность быть привязанными и преданными нашей великой стране России, которую они любят и считают своeй Родиной. Многиe, нeсмотря ни нa что, считaют сeбя русскими и этим гордятся. Знaют, что у России славная история, вeрят в её будущее. Eсть, конeчно, и нeгaтивныe примeры. Нeкоторыe нaши соотeчeствeнники рaстворяются в словацком обществе, подчaс нe хотят встречаться с русскими, нe признaют сeбя тaковыми. Хужe всeго с их дeтьми: они полностью ассимилируются, по-русски прaктичeски не говорят.
Изучением вопросов, связанных с эмиграцией, занимались П.Н. Базанов, М. Назаров, А.В. Попов, А.В. Толстой, Н.Е. Бакина и многие другие.
В связи с этим, темой нашего исследования была выбрана «Эмиграция и формирование культуры русского зарубежья».
Актуальность написания дипломной работы обусловлена тем, что в наше время все большее количество людей по разным причинам отправляется за границу. Те же, кто остаются, ведут неустанные споры о том, как же стоит расценивать поступок и жизненный путь тех, кто покинул свою родину.
Проблема исследования – активная жизненная позиция и деятельность эмигрантов из России в разных сферах человеческой жизнедеятельности.
Цель исследования – определить специфику воздействия эмиграции на формирование культуры русского зарубежья.
Для достижения цели нашего исследования перед нами были поставлены следующие задачи исследования:
провести краткий обзор истории русской эмиграции;
рассмотреть философию русского зарубежья;
описать литературное и художественное творчество русского зарубежья;
исследовать деятельность Русской Православной Церкви за границей;
рассмотреть деятельность А. А. Соколова – известного русского художника, эмигранта за границей;
определить место в ходе мировой истории Генерала А. В. фон Шварца – русского военного инженера в эмиграции;
исследовать деятельность Питирима Сорокина в эмиграции.
Объект нашего исследования – деятельность русских эмигрантов за рубежом.
Предмет исследования – вклад эмигрантов в формирование культуры русского зарубежья.
Методы исследования – исторический, структурно-функциональный, биографический, психологический.
Источники исследования – теоретические и практические работы специалистов, занимающихся вопросами, связанными с эмиграцией, а также работы самих русских эмигрантов, созданные за время их пребывания за рубежом.
Структура исследования – работа состоит из введения, двух глав – теоретической и практической, выводов к двум главам, заключения, списка использованной литературы и приложения. Глава 1. Особенности русской эмиграции
1.1 Краткий обзор истории русской эмиграции
Обратимся к имеющимся понятиям слова эмиграция. По словарю В.И. Даля эмиграция означает выселение, высел, переселение, выход на чужбину, в новое отечество. В Советском энциклопедическом словаре под эмиграцией понимается вынужденный или добровольный выезд граждан из своей страны в другую на постоянное жительство (или на более длительны и или менее длительный срок) по политическим, экономическим и другим причинам.
Зa "кордон" наши соотечественники попaли в рaзноe врeмя, по рaзным причинaм, по жeлaнию или нeвольно, случaйно или умышлeнно. Дa и живут они тaм, мягко говоря, по-рaзному – всe зaвисит от блaгосостояния, условий рaботы и тоски /или отсутствию тaковой/ по Родинe. Тяжeло нaйти нa свeтe стрaну, в которой бы не жили русские. Aнaлитики нaсчитывaют нeсколько волн эмигрaции, глaвныe "нaхлынули" в послeдниe лeт сто.
Большинство спeциaлистов опрeдeляeт пять основных волн эмиграции из России.
Первая волна датируется момeнтом отмены крепостного права в России в 1861 г., a продолжaлaсь до нaчaлa гражданской войны – до концa 1917 годa. Причины выeздa русских были в основном экономические, но свою роль сыграло и стремление к свободе, жeлaниe жить в болee дeмокрaтичeском госудaрствe, в Eвропe. Тогда из России выехало около 4,3 миллиона человек. Представители этой волны уехали, прeжде всего, в США, например, родители композитора Джорджa Гершвина, киноартиста Киркa Даглеса (Дмитрий Демской), иллюзиониста – Дэвидa Копперфильдa. В Англию приехали родители известного артиста Петра Устинова и т. д. Русскиe уeзжaли в поискaх рaботы, лучшeй доли и счaстья. Многиe из них так никогдa и нe вeрнулись нa Родину…
Вторая волна: (некоторые исследователи, впрочeм, считают ее первой) продолжaлaсь с 1917 по 1938 г.г. Эмиграция была почти полностью политической и охватила прaктичeски 4 миллиона человек. После гражданской войны в ХХ веке из России уехали или были выселены тысячи выдающихся научных работников, профессоров, художников. С ними ушли миллионы солдат и офицеров Бeлой aрмии, знaчитeльнaя чaсть интелигенции. Нeкоторыe из них прошли чeрeз Чехословакию, малая часть их осталась в Словакии. Представителями этой волны в Словакии были известные профессоры Лоссий, Георгиевский, Перфецкий, Погорелов, Новиков; деятели науки – В.Чумаков, В.Геймовский, Д.Туча, деятели культуры – солисты театра Б.Евтушенко, Е.Эверт, Н.Мельников, балетмейстер М.Фроман и другиe.
Третья волна, самая многочисленная, во многом состоялa из так называемых "перемещенных лиц", оставшихся на Западе военнопленных и людей, которые эмигрировaли из СССР с отступающей армией Гитлера. Цифры стaтистиков здесь колеблются в пределах 8 – 10 миллионов человек.
Четвертая волна датируется периодом с 1950 по 1990 г.г. Онa имела в пeрвую очeрeдь политическо-этническую, но подчaс и семейную мотивировку. Выезжали, главным образом, евреи, поволжские немцы и женщины, которые вышли замуж за иностранцев [18, c. 78].
Следует также отметить промежуточный этап эмиграции, в рамках которого всплеск выездов из России обусловлен крупными военными событиями (1941-1945гг). Было огромное количество пленных и просто бежавших. Всех, кто по каким-либо причинам находился за границей, считали «врагами народа», принудительно возвращали на Родину и ссылали в лагеря.
Вспомним о "зaслугaх" московской Олимпиaды 1980 годa в этом дeлe. В общей сложности выехало около полуторa миллионa человек. Нeкоторыe из них живут и рaботaют в Словакии и сeйчaс. Например, докторa нaук Ж.Вашковская и Г.Коган, солисты театра – С.Ларин, С.Толстов и другиe.
Пятая волна: эмиграция снова имeлa экономическую подоплеку. Открылись грaницы и из уже новой России выехало 1,1 миллиона человек: прежде всего, в Германию (570 тысяч), в Израиль (256 тысяч), в США (112 тысяч), в Чехию (почти 20 тысяч). Среди эмигрантов пятой волны очeнь много людей с высшим образованием, с научной степенью кандидата или доктора наук, инжeнeры, спeциaлисты в рaзных облaстях, учитeля, извeстныe спортсмены и т. д. [18, c. 81]
Ближе к годам «перестройки», а особенно после нее, все пути из России были открыты. Люди мало верили своему правительству, стабильности не ощущалось, поэтому, при малейшей возможности покинуть страну, люди уезжали. Однако, после 1991 года, когда в России пала коммунистическая власть, правительства Европейских стран, а также США сами ограничили въезд иностранцев. Именно в эти годы, когда в стране полная разруха, развал экономики, процветание жёсткого бандитизма, всё больше стало людей, эмигрирующих по экономическим причинам, т.е. на заработки по контракту. Так, после развала СССР, русская эмиграция уже была не политической, а в большей степени экономической. Начиная с 1991 года, из-за низких зарплат и отсутствия перспектив в карьере, Россию покинуло колоссальное количество ученых, заключивших контракты за границей, так и не вернувшихся на Родину.
Таким образом, видно, что русская эмиграция советского периода в основном была политической и носила вынужденный характер. Уже в начале 90-х основным двигателем эмиграции был экономический кризис. После вступления в силу закона о въезде и выезде в 1993 году, число эмигрантов значительно уменьшилось, а мотивация отъездов носила куда более определённый характер. Это либо обмен культурным опытом и интеллектуальными навыками, либо несоответствие оплаты одного и того же труда в разных странах. Сегодня же люди покидают Россию по разным причинам. Как и раньше, основным мотивом является улучшение материального положения, но уже не только тех людей, которые стоят на грани бедности, а еще и «средний класс», далеко не бедствующий. Многие хотят получить профессиональные перспективы, а некоторых не устраивает экологическая ситуация или просто одолевает нежелание жить в тех или иных условиях.
Русская эмиграция была феноменом политическим. Причины, по которым люди самых разных социальных слоев и групп – казаки и крестьяне, офицеры и инженеры, артисты и художники, университетские профессора и писатели – покинули родину, имели, прежде всего, политический характер. Но уникальность русского рассеяния состояла не в политических пристрастиях, а в исключительно высоком образовательном и культурном уровне послереволюционный эмиграции. Уровень этот был значительно выше, чем в самой России, выше, чем в других странах, которые предоставили убежище русским беженцам. Результатом этого стала редкая ситуация, когда разные культурные традиции вступили в многолетний непосредственный диалог. Один из известных историографов русской эмиграции П.Е. Ковалевский в этой связи отмечал, что "русское рассеяние было в 1920-1940 годах одной из движущих сил европейской культуры". С ним трудно не согласиться, если вспомнить хотя бы некоторые имена русских эмигрантов, внесших свой вклад в мировую культурную "копилку": писателей и поэтов И.А. Бунина (отмеченного Нобелевской премией), Д.С. Мережковского. З.Н. Гиппиус, М.И. Цветаеву (вернувшейся, в СССР лишь в 1939 году и трагически погибшей уже в 1941). Вяч. И. Иванова, Г.В.Иванова, И.С.Шмелева, Б.К. Зайцева, M.А. Алданова, А.И. Куприна (вернувшегося в СССР в 1937 году, за год до смерти, уже больным), А.Т. Аверченко. Н.Н. Берберову, В.Ф. Ходасевича, И.В.Одоевцеву, К.Д. Бальмонта, А.М. Ремизова, Н.А. Тэффи, И. Северянина, Н.А. Оцупа, Г.В Адамовича, М.А. Осоргина, Г.Газданова, Б.Ю. Поплавского и других; художников Г.Мусатова, И.Я. Билибина, Ф.А.Малявина (чья серия картин "Бабы* стала одним из самых запоминающихся изображений национального характера), "мироискусников" К.А. Сомова, А.Н. Бенуа, Л.С. Бакста, основателя абстрактного искусства В.В. Кандинского, К.А. Коровина, прославившегося не только своими пейзажами, но и театральными работами, известного портретиста Ю.П. Анненкова и многих других. Русская музыка тоже имела своих "послов" в
зарубежье: композиторы А.К.Глазунов, А.Т.Гречанинов, С.В.Рахманинов, И.Ф.Стравинский, непревзойденный бас Ф.И.Шаляпин, многочисленные прославленные хоры – под руководством С. Жарова, имени атамана Платова, Донских казаков. В Париже была создана даже Русская консерватория им. С. Рахманинова, при которой существовала и балетная студия С.М. Лифаря, ставшего вслед за В.Ф. Нижинским ведущим европейским хореографом (за океаном эту роль играл Дж. Баланчин, покинувший советскую Россию в 1924 году) [22, c. 62-64].
Знаменитые балеты, организованные С.П. Дягилевым, оформленные А.Н. Бенуа, Н.С. Гончаровой, М.В. Добужинским, Л.С. Бакстом, стали яркими событиями культурной жизни Франции. С именами Анны Павловой и Сержа Лифаря связана новая страница в балете, что позволило прославленному балетмейстеру сказать: "мы с гордостью утверждаем, что мировой балет всей первой поло-вины XX века есть создание балетных сил русской эмиграции". Свой след в мировой науке оставили и русские ученые. Конечно, для широкой публики одними из самых известных являются имена работавших в США изобретателя вертолета И.И. Сикорского и профессора физики В.К. Зворыкина, сделавшего многое для развития современного телевидения и радио, но. конечно, среди эмигрантов оказалось много и других ученых с мировыми именами: академик С.Н. Виноградский, работавший в Пастеровском институте, геологи В.И. Вернадский и Н.И. Андрусов, химики В.Н. Ипатьев и A.E. Чичибабин, археолог М.И. Ростовцев, впервые предложивший классификацию скифских курганов, известный египтолог В.С. Голенишев, сформировавший во многом образ социологии XX века П.А. Сорокин, филологи Б.Г. Унбегаун, Ю.С. Коловрат-Червинский, Р.Я. Якобсон и многие, многие другие.
.1.
1.2 Философия русского зарубежья
Почти все оригинальные русские философы первой половины XX столетия тоже оказались заграницей: в советской России места свободному философствованию не было, любой отход от принятой интерпретации марксизма карался не только запретом на публикации и чтение лекций, но – подчас – и физическим уничтожением. Поэтому традиции Серебряного века русской культуры, религиозной и идеалистической философии были продолжены вне пределов СССР. В эмиграции оказались мыслители, оставившие славу отечественной философской традиции, которым и посвящена эта книга. Длинное перечисление хотя бы некоторых имен помогает понять масштаб той трагедии, которую пережила русская культура. Ущерб, нанесенный ей, просто невозможно оценить, особенно если иметь в виду, что оставшиеся в стране были, по сути, обречены на молчание. Любые проявления разномыслия карались. Достаточно вспомнить расстрел Н. Гумилева, пощадить которого просил М. Горький и другие. Говорят, что, когда Дзержинского просили отменить принятое решение – "Можно ли, расстреливать одного из лучших поэтов России?", – он ответил: "Можно ли делать исключение для поэта, расстреливая других?" Характерной иллюстрацией процессов, происходивших в стране, является высылка в августе 1922 года по решению ОГПУ группы интеллигенции, по некоторым сведениям – 160 человек – в которую входили философы Н.А. Бердяев, С.Л. Франк, Ф.А. Степун, С.Н. Булгаков, И.И. Лапшин, И.А. Ильин, Л.П. Карсавин, Б.П. Вышеславцев, Г.В. Флоровский, H.O. Лосский, ректор МГУ М.М. Новиков (зоолог), группа математиков во пиве с деканом физико-математического факультета МГУ астрофизиком В.В.Стратоновым, историки А.А. Кизеветтер, В.А. Мякотин, А.А. Боголепов и другие, столь же далекие от политики и реального сопротивления режиму люди, единственным "грехом" которых было умение мыслить. Список философов был почти целиком составлен лично Лениным. Многие из них не хотели уезжать (Бердяев, например. даже написал Ленину письмо с просьбой разрешить ему остаться на родине, которое осталось без ответа), хотя, возможно, им все же повезло, – они выжили, смогли работать, получили признание. Известный историк русского зарубежья Марк Раев не без иронии писал по этому поводу: "Благодаря Ленину, Зарубежная Россия получила когорту блестящих ученых и интеллектуалов…" Тех же, кто остался, ждала гораздо более горькая участь, – достаточно вспомнить о судьбе "ученого попа" (как писали тогда советские газеты) – отца Павла Флоренского, богослова, философа, ученого с мировым именем, который погиб в лагере из-за своих религиозных убеждений. Оказавшись за рубежом, русские эмигранты по-прежнему считали себя гражданами России, людьми русской культуры [43]. Первоначально их ассимиляции препятствовало твердое убеждение большинства эмигрантов, что их отъезд – явление временное, что скоро они вновь смогут вернуться на родину. Отсюда – стремление сохранить язык, обычаи, дать русское воспитание детям. Позднее, когда эти надежды стали угасать после очевидного поражения белого движения в 1922 году, эмиграцию поддерживало осознание своей особой задачи, особой духовной миссии – сохранить и развить русскую культуру, не дать прерваться традиции, сделать то, что не могло быть сделано в условиях тоталитарной советской России. Был создан особый мир русский эмиграции – Зарубежная Россия.
Во время революции, а также после окончания Гражданской войны в России, большая часть русских философов, по своей или чужой воле, оказалась за границей. В числе изгнанных оказались: Н.А.Бердяев, С.Н.Булгаков, С.Л.Франк, Г.П.Фёдоров, Г.Ф.Флоровский. Находясь в эмиграции эти мыслители не прекратили свою философскую деятельность, а напротив, создали оригинальное направление в русской мысли, получившее название "философии русского зарубежья", которое привлекло внимание Запада к русской философии [43].
Философия "русского зарубежья" не имела тематического и содержательного единства, однако всех философов объединяла одна задача: осознать произошедшие с Россией изменения, оценить их в контексте "русской идеи" и попытаться выработать отношение к Советской России.
В философии "зарубежья" выделяют три основных направления:
Философия антикоммунизма.
Христианский социализм.
Философия "евразийства".
Философия "русского зарубежья" просуществовали 20-30-е годы, а затем, как организованное движение, сошла на нет. Хотя последний её видный представитель, Н.О.Лосский, умер в 1965 году.
Философия антикоммунизма
Антикоммунистическая направленность была характерна почти для всех русских философов, однако у некоторых из них идея коммунизма получила специальное толкование. Казалось бы, проповедуемые коммунизмом идеалы справедливости и благополучия не могут быть предметом критики. Но это не так. Н.Бердяев и С.Л..Франк подвергли сомнению базисный принцип коммунизма и социализма: возможность улучшения человека за счёт "внешних" мероприятий, то есть путём социальных и экономических реформ и революций. Попытки установить всеобщее равенство разрушают такой основополагающий принцип бытия, как иерархия. Пока человек не пройдёт необходимый отрезок самосовершенствования духа, бессмысленно проводить социальные преобразования. Поэтому коммунизм и социалистическое строительство в России, по мнению этих философов, обречены.
Философия христианского социализма
Идеологами "христианского социализма" считаются такие деятели русского зарубежья, как С.Н.Булгаков и Г.П.Федотов. Они утверждали, что социализм, строящийся в России, не имеет ничего общего с настоящим социализмом, который может быть только христианским. Социализм Маркса – это проявление "человекобожия" и кара за грехи исторического христианства. Чтобы как-то нейтрализовать последствия реального социализма, христианская церковь должна активно участвовать в культурном процессе и в социальной жизни.
Философия евразийства
Евразийство как социально-политическое учение, появилось в начале 20-х годов нашего столетия. Его манифестами считают работу С.Н.Трубецкого "Европа и человечество" и сборник статей "Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждения евразийцев". Центральная тема этих работ – всемирно-историческое призвание России в связи с гибелью европейской культуры в результате I-й мировой войны. По утверждению евразийцев, необходима переоценка всех ценностей, принципиально новый взгляд на историю и будущее человечества. Само название течения говорит о его содержании: дальнейшую разработку "русской идеи" теоретики евразийства вели исходя из евроазиатского положения России и из того факта, что на её историю и культуру оказали влияние как Восток, так и Запад. После того, как европоцентризм потерпел историческое и культурное фиаско, роль мессии выпадает на Россию именно из-за её евроазиатского статуса. К наиболее видным деятелям евразийства относят С.Н.Трубецкого, Г.В.Флоровского, П.Н.Савицкого, П.П.Сувчинского, Л.П.Карсавина, Г.В.Вернадского. Евразийцы, для пропаганды своих взглядов, издавали альманах "Евразийская хроника" и еженедельную газету "Евразия".
Основные черты философии евразийства
Евразийцев ни в коем случае нельзя считать продолжателями славянофильства. Они отвергали как чисто западническую, так и чисто славянофильскую перспективу изучения России и прогнозирования её будущего. История и будущее России понятны только из евразийской перспективы, причём с явной симпатией в сторону азиатской составляющей.
Евразийцы принципиально иначе, чем традиционная историография, оценили прошлое России, в особенности роль монголо-татарских завоеваний Руси. Это благо, что нас завоевали татары, а не поляки или шведы, ибо татары не вмешивались в духовную жизнь, не пытались искоренить Православие – душу России – и более того, внесли элемент государственной организации и порядка;
Культуру евразийцы понимали как органическое и специфическое единство, симфонию разнообразных элементов. Единого процесса развития культуры не существует. Но идеала культурный процесс достигает в Церкви. Православная же Церковь есть идеал церковного устройства. Поэтому основания культуры и Православия совпадают;
Учение о государстве занимает особое место в евразийской концепции. Государство должно быть сильным и жестоким, охватывать всю жизнь. Такой тип государства называется "идеократическим", ибо он основан на идеологическом единстве с народом [43].
Следует также обратить внимание на следующий момент, в котором философия переплетается с итературой. Многие выдающиеся мыслители – представители «серебряного века» русской культуры не по своей воле оказались за рубежом. В 1922 году советские власти выслали из страны по обвинению в «пособничестве контрреволюции» Н. А. Бердяева, И. А. Ильина, И. И. Лапшина, С. Л. Франка, Л. П. Карсавина, Н. О. Лосского, Ф. А. Степуна. Из попавших в Германию философов там остались только И. А. Ильин, Ф. А. Степун и С. Л. Франк.
Возникло несколько центров русского философского Зарубежья: кроме Берлина, это – Париж и Прага. Н. А. Бердяев и С. Н. Булгаков обосновались в Париже, где поселился и эмигрировавший из Советской России еще в 1920 г. Л. И. Шестов. В Праге при Карловом университете был создан Русский юридический факультет, в числе преподавателей которого были В. В. Зеньковский, Н. О. Лосский, И. И. Лапшин, П. И. Новгородцев, П. Б. Струве. Основатель факультета – видный философ, социолог и правовед Павел Иванович Новгородцев (1866-1924), создавший и возглавивший в Праге Религиозно-философское общество им. В. Соловьева, автор фундаментального труда «Введение в философию права».
Диапазон философских идей, развивавшихся в среде русской эмиграции, весьма многообразен, но в центре их бесспорно неустанные размышления об исторических судьбах России. Главным своим делом философы, оказавшиеся на чужбине, считали бескорыстное служение Родине. «Серебряный век» русской культуры продолжили своим творчеством не только философы-эмигранты. Одним из талантливейших продолжателей его традиций стал Алексей Федорович Лосев (1893-1988), который не покинул Родину и в условиях советской действительности создал в 1920-х годах свое знаменитое восьмикнижие: «Античный космос и современная наука», «Музыка как предмет логики», «Философия имени», «Диалектика числа у Плотина», «Диалектика художественной формы», «Критика платонизма у Аристотеля», «Очерки античного символизма и мифологии», «Диалектика мифа». Следуя заветам В. С. Соловьева, в этих работах мыслитель осуществил своеобразный, синтез различных областей знания, включая философию, математику, эстетику, музыковедение и т. д. Лосевым был разработан и применен собственный метод исследования – метод логико-смыслового конструирования философского предмета на основе синтеза диалектики и феноменологии.
Лосев – один из самых плодовитых авторов в историй мировой философской мысли. Среди многих сотен его работ особо выделяется написанное в 1950-1980-х годах второе восьмикнижие – гигантская восьмитомная «История античной эстетики». Мыслителя по праву называют последним в плеяде тех, кто создавал философию «серебряного века» русской культуры.
.3 Литературное и художественное творчество русского зарубежья
русский зарубежье философия литературный
На протяжении советского периода развития русской литературы она не была единой. Причина ее раздробленности заключается в идеологическом диктате советской власти по отношению к писателям и их творчеству. Как результат, русская литература в ХХ столетии существовала в виде трех ветвей: отечественной официальной, отечественной неофициальной (андеграундной) и литературой русского зарубежья (эмигрантской).
Принято считать, что русская эмиграция литераторов XX века прошла три основных этапа, которые именуются волнами. На временной отрезок, который включает в себя Октябрьскую революцию, гражданскую войну и начало нэпа, т. е. на 1917 – 1922 гг., приходится первая волна. К ней же относятся те, кто покинул родину и в более поздний срок (но не позднее начала второй мировой войны), например Е. Замятин, уехавший за рубеж в 1931 г.
Эта волна наиболее богата литературными именами: И. Бунин, А. Куприн, И. Шмелев, Б. Зайцев, М. Цветаева, В. Ходасевич, К. Бальмонт, 3.Гиппиус, Д. Мережковский, И. Северянин, М. Алданов, М. Осоргин, А.Аверченко, А. Ремизов, А. Толстой, Е. Чириков, Вяч. Иванов, Г. Иванов, Г.Адамович, Н. Тэффи, М. Арцыбашев, П. Боборыкин, В. Набоков, Г.Газданов и др. А как воспринимать положение М. Горького, почти целиком проведшего 1920-е гг. вдали от советской России? В результате массового отъезда литераторов за рубеж отечественная проза оказалась практически обезглавленной. Поэзия же, понеся серьезные потери, сумела сохранить лучшие силы: А. Блок, В. Маяковский, С. Есенин, А. Ахматова, Б. Пастернак, О. Мандельштам, Н. Гумилев – звезды первой величины – остались на родине. И этот список можно еще продолжать: А. Белый, М. Волошин, М. Кузмин, М. Зенкевич, В. Нарбут, С. Городецкий, Н. Клюев, А. Мариенгоф и др. [32, c. 77]
Следующая волна эмиграции относится к периоду второй мировой войны. Литераторы в СССР к этому времени находились под жестким государственным контролем: неугодные властям были репрессированы, что исключало причину их массового исхода. Поэтому невелико число и не слишком значителен масштаб дарований писателей, покинувших страну в 1940-е гг. Лучшие из них – И. Елагин, Н. Нароков, Б. Филиппов и др.
Третья волна эмиграции возникла в конце 1960-х и завершилась в начале 1990-х гг. Идейными течениями, пред шествовавшими ей, были «шестидесятничество» и диссидентство. «Шестидесятники» (среди них – литераторы А. Твардовский, Е. Евтушенко, А. Вознесенский, Р. Рождественский, Б. Окуджава, В. Высоцкий, Ф. Искандер, А. Битов и др.) отстаивали идею социализма «с человеческим лицом», осуждали антидемократические акции властей, не отказываясь вместе с тем от сотрудничества с ними, критиковали Сталина и созданный им тоталитарный режим и т. п.
Диссиденты же вообще не верили в возможность реформирования социализма на основах демократии западного типа и при любом удобном случае выражали несогласие с образом действий советского руководства. В годы брежневского правления, особенно после ввода войск в Чехословакию в 1968 г., диссидентство превратилось в общественное движение, целью которого было разрушение социализма как общественной формации, а главным легальным методом – правозащитная деятельность. Его духовными вождями были А. Сахаров и А. Солженицын. Из писателей-диссидентов можно назвать В. Максимова, А. Гладилина, Г. Владимова, А. Синявского, А. Зиновьева и др. В 1960 – 1980-е гг. у диссидентов было три основных пути: за решетку, в психиатрическую лечебницу и в эмиграцию. Часто третий путь оказывался единственным спасительным, однако открывался он преимущественно для представителей гуманитарной интеллигенции, не располагавших секретными (по мнению властей) сведениями.
Православная ментальность, испокон веков присущая русскому народу и его власти, а поэтому в своих сущностных чертах никуда не исчезавшая и в советскую эпоху, предполагает серьезное отношение к слову, пожалуй, даже более серьезное, нежели к делу. Ближайшие исторические примеры тому – и наследница классики ХХ века советская литература, заменившая почти все общественные институты: мораль, право, общественное мнение, разнообразие политических движений и т. д.; и 58-я статья сталинского уголовного законодательства, ставившая знак равенства между словом и деянием [36, c. 54-55].
С учетом этой закономерности слово протеста использовалось инакомыслящими не только как способ заявить о своей политической ориентированности, но и как средство пробуждения условного рефлекса советской власти: мы бунтуем, а вы нас выпустите за границу. Не случайно уже в момент самого своего возникновения третья волна эмиграции была неоднородной: кто-то оказался в роли изгнанника, а кто-то уехал, использовав конфликт с режимом для получения визы (а возможно, и для приобретения громкого имени на Западе) – без конфликта отпускали крайне неохотно, и кому-то приходилось становиться диссидентом поневоле.
По прибытии в страну проживания многие русские литераторы находили работу на западных радиостанциях («Голос Америки», «Свобода», «Свободная Европа», «Немецкая волна», «Радио Канады» и др.), в антисоветских и антикоммунистических издательствах, газетах и журналах, преподавали в университетах. Литературным же творчеством приходилось заниматься в свободное от основной службы время. Поэты третьей волны эмиграции публиковали свои произведения в журналах «Континент», «Грани», «Новый журнал» и др., альманахе «Стрелец», издательствах «Ардис», «ИМКА-пресс», «Посев», «Третья волна» и др. На родине до второй половины 1980-х гг. их стихотворения не выходили.
Опыт XX века свидетельствует, что состояние эмиграции, в котором оказался творец, более пагубно для поэтов, нежели для прозаиков. Устойчивость прозе придают мощное эпическое начало, неизбежный рутинный момент в писательском труде (одна эволюция образа центрального героя требует описания таких этапов и подробностей, которые усыпили бы вдохновение самого пылкого поэта), груз жизненного опыта (это поэт каждое новое стихотворение начинает как бы с нуля, прежний опыт в каком-то смысле должен быть отброшен, иначе можно впасть в самоповтор) и основательность мировоззренческих установок писателя.
Учтем также, что русская поэзия – тонкая, легко ранимая, быстро образуемая, а поэтому легко разрушаемая эмоционально-языковая ткань. Зарубежье для нее – разреженное эмоциональное пространство и языковой вакуум. Возможно, эту угрозу своему творчеству предчувствовали (ведь бывали же они в дореволюционное время за границей, пробовали там писать, неужели не видели: не так пишется! – видели, конечно, и – задумались…) те поэты «серебряного века», которые, подобно Анне Ахматовой, отказались от «прекрасного далека» в пользу разоренного Отечества.
Скорее всего, они не были большими патриотами, чем Иван Бунин, Иван Шмелев, Борис Зайцев и другие прозаики-эмигранты. Однако дело, по-видимому, было не столько в патриотизме, сколько в специфике различий между эпическим и лирическим складом творческой индивидуальности. При прочих равных (жить всем хотелось, родину все любили и советской власти опасались) «уезжала» проза, а «оставалась» поэзия.А что на «других берегах»? В эмиграции наивысшая выживаемость у русской музы надрыва, музы страдания, и не случайно среди поэтов зарубежья, уехавших в период первой волны, поэтического угасания избежали, пожалуй, лишь Марина Цветаева и Георгий Иванов…
В сходном положении оказались и поэты третьей эмигрантской волны. Лучший из них, Иосиф Бродский, именно на чужбине окончательно пришел к выводу, что эмоциональность – избыточное качество для русской поэзии и что настоящий поэт автономен и самодостаточен: ему не нужны ни насыщенная языковая среда, ни привычное с детства языковое окружение.
Хорошо было говорить виртуозу Бродскому, ткавшему целые книги из собственного внутреннего мира, но следует признать, что его художественный опыт во многом уникален.
Анализ поэзии русского зарубежья третьей волны эмиграции позволяет сделать определенные выводы, которые касаются специфики художественного творчества в изменившихся условиях. Во-первых, нахождение в новой языковой среде и отрыв от привычного языкового окружения накладывают существенный отпечаток на отношение поэтов к слову и поэтической речи. Как правило, их стихи академичны по стилю, строги по форме, однако обладают невысоким (относительно русской поэтической традиции) эмоциональным потенциалом. Основные эмоциональные комплексы, выраженные в поэзии русского зарубежья третьей волны эмиграции, – ностальгия, ненависть к коммунистическому режиму и ирония. Небогато и безотрадно. Но, очевидно, чужбина есть чужбина, и небоскребы вдохновляют выходца из России иначе, чем лирический равнинный пейзаж. Для поэта живой русский язык и язык русской эмиграции колоссально различаются. Поэты зарубежья пользуются как бы застывшими словесными конструкциями, им приходится изобретать не привычные для коренных носителей русского языка словосочетания (Дмитрий Бобышев, Бахыт Кенжеев, Алексей Цветков), а также обращаться к лексическим пластам, находящимся на периферии словарного запаса бывших соотечественников (Юрий Кублановский), активно использовать стилистически сниженную (включая ненормативную) лексику (Иосиф Бродский, Лев Лосев и др.), для того чтобы если не оживить, то хотя бы обновить звучание поэтического текста [37, c. 102-104].
Во-вторых, центральное место в творчестве поэтов русского зарубежья занимает тема России. Это вполне понятно, если учесть, что большинство из них уехали за рубеж в зрелом возрасте и самые яркие смысложизнеобразующие впечатления пережили на первой родине. Тема России подается поэтами-эмигрантами третьей волны в различной эмоциональной модальности: от иронической отстраненности (Иосиф Бродский, Лев Лосев, Алексей Цветков) до ностальгического надрыва (Бахыт Кенжеев, Наум Коржавин) и ощущения духовной слитности с покинутой страной (Юрий Кублановский).
В-третьих, художественные системы, представленные в эмигрантской поэзии конца ХХ столетия, разнообразны и, в согласии с эстетическими установками русской литературы бронзового века, редко бывают выражены в чистом виде. Сложившаяся здесь ситуация может быть охарактеризована как паритетное сосуществование реализма, модернизма и постмодернизма, причем нередко в творчестве ряда авторов наличествуют сразу несколько художественных систем, поэтому отнесение, скажем, Юрия Кублановского только к модернизму или Иосифа Бродского только к постмодернизму было бы некорректным. Кстати, смесь указанных художественных систем характерна и для постсоветской литературы. Сбросив, наконец, иго идеологического давления и избавившись от засилья цензуры, русская литература по многим параметрам обрела единство.
Проблема эмиграции русских художников находится на стыке разных сфер научного знания, и представляет интерес для специалистов как всеобщей, так и отечественной истории, культурологии, искусствознания, истории искусства.
Молодые и амбициозные художники, стремившиеся в радикальному преобразованию художественных систем и обретению новых путей в творчестве, все решительнее устремлялись в Париж, чтобы продолжать там свое профессиональное образование. Некоторые из них задерживались во французской столице на несколько лет (М. Шагал, Д. Штеренберг, Н. Альтман, И. Пуни, В. Баранов-Россинэ, Ю. Анненков, А. Экстер, Л. Попова, Н. Удальцова и др.), кто-то был там проездом (В. Татлин), а кто-то оставался там навсегда (С. Шаршун, А. Архипенко, X. Сутин, Ж. Липшиц, О. Цадкин, с 1915 г. – М. Ларионов и Н. Гончарова). Благодаря присутствию в Париже немалого числа художников из России естественным было создание нового их сообщества. В 1909 году на Монпарнасе (ул. Буассонад, 13) было основано Литературно-художественное общество, которое систематически устраивало выставки русских парижан совместно с другими коллегами по парижской школе.
На парижской художественной арене, таким образом, сосуществовали различные творческие тенденции российского искусства начала XX века – и те, которые были связаны с уходящими направлениями конца предшествующего столетия (символизмом и модерном), и те, которые устремлялись на путь формальных экспериментов. Примечательно, что такое своеобразное соперничество получило продолжение и позже, когда реально сложилась первая волна русской художественной эмиграции, – в 1920-е-1930-е годы (об этом говорится в четвертой главе диссертации). Выставки и той, и другой направленности происходили в Париже почти параллельно. Например, в 1910 году в галерее Бернгейма-младшего состоялась выставка Русские художники. Организованная известным критиком и поэтом С. Маковским, она представившая работы мирискусников разных поколений. И именно с этого времени начинает клониться к закату слава и авторитет большинства мастеров этого круга; они постепенно уходили с арены художественной жизни, а на смену им приходили новаторские эксперименты в станковых искусствах. Старшие мирискусники – А. Бенуа, Л. Бакст, Н. Рерих, А. Головин все более сосредотачивались на сценографии, а их имена оставались известными парижской публике только благодаря успеху дягилевских Русских сезонов. Впрочем, постепенно и в этой сфере, с легкой руки С. Дягилева, старую гвардию начинали теснить более дерзкие и молодые новаторы, причем не только из России (Н. Гончарова, М. Ларионов, Б. Анисфельд, П. Челищев, Н. Габо, А. Пезнер, С. Делоне, Л. Сюрваж и др.), но и из самой Франции (П. Пикассо, А. Матисс, А. Дерен, Ж. Брак, Ж. Руо и др.). Удельный вес и авторитет динамичных сторонников авангардных исканий неуклонно рос, чему способствовала общность их интересов европейскими, в частности, французскими коллегами и сверстниками. Обширный русский раздел Осеннего салона 1913 года и Салона Независимых 1914 года, большая персональная экспозиция М. Ларионова и Н. Гончаровой в галерее П. Гийома весной 1914 года, получившие заметный резонанс не только в профессиональных кругах, но и в парижской печати, открывали новые интереснейшие перспективы творческих обменов и контактов. Однако им помешали исторические катаклизмы – мировая война и революции в России, переместившие проблему свободных художественных связей и контактов в совсем иную плоскость.
Разумеется, художественные связи и обмены на рубеже XIX-XX веков и в начале XX столетия происходили не только по линии Россия-Франция. Одной из важнейших была ось взаимодействий Россия-Германия. Поэтому пятый раздел первой главы посвящен теме: Русские художники в Германии на рубеже столетий. Здесь обрисована история творческих связей русских и немецких художников и основные направления этих взаимоотношений. В Германии на рубеже XIX-XX столетий существовало несколько центров притяжения для художников из России. Во-первых, крупные города – Берлин, Дрезден, Дюссельдорф, где происходили значительные международные выставки (включая Сецессионы); во-вторых, художественная колония сторонников свободного творческого высказывания в духе модерна (югендстиля) в Дармштадте. Наконец, это и Мюнхен, который был богат не только музеями и выставками, но и возможностями для совершенствования профессионального мастерства (Академия художеств, частные школы Ш. Хололоши и А. Ашбе) – это, как мы знаем, особенно привлекало начинающих русских художников. Они участвовали в больших международных экспозициях (особенно охотно – в мюнхенских Стеклянном дворце и Сецессионе), поскольку там благосклонно встречали не столько адептов передвижничества, но и мастеров мирискуснического круга. Одной из самых представительных стала выставка русских и финлядских художников при Мюнхенском Сецессионе 1898 года -своеобразный экспортный вариант знаменитой петербургской экспозиции того же года (после Мюнхена она была также показана в Берлине, Кельне и Дюссельдорфе). Тогда же членами Мюнхенского Сецессиона стали В. Серов и И. Левитан. В 1901 году довольно представительная выставка группы русских художников, включая М. Врубеля, с успехом прошла в выставочных залах Дармштадтской художественной колонии. В Берлинском Сецессионе 1903 года примерно в тот же круг художников вошел В. Кандинский, ставший постоянным мюнхенским жителем с 1896, а в Берлине выставлявшийся с 1902 года. Крупным событием берлинской художественной жизни конца 1906 года стала демонстрация в Салоне Шульте несколько сокращенного, но тем не менее весьма представительного варианта дягилевской выставки русского искусства при Осеннем салоне в Париже. Эта экспозиция вызвала немалый резонанс в немецкой прессе, чьи оценки интересно сопоставить с мнениями парижских критиков [28, c. 33].
Если у тех преобладало покровительственно-снисходительное отношение к почти всем проявлениям русского искусства (за исключением разве что икон), то суждения немецких рецензентов в основном были более благожелательными и объективными.
1.4 Русская Православная Церковь за границей
Русская православная церковь за границей, церковная организация, отделившаяся от Русской православной церкви. Известна также под названием Карловацкой церкви. Русская православная церковь за границей была образована в 1921 русским православным духовенством, находившимся в эмиграции. Первые русские православные церкви появились за границей ещё в XVIII в. В XIX – начале XX вв. русские храмы действовали во многих городах Европы, а также в Китае, Северной и Южной Америке. До 1920 они в каноническом отношении подчинялись Петроградскому митрополиту. После установления в России советской власти эмиграция духовенства и верующих, подвергавшихся жестоким репрессиям, резко усилилась. Связь зарубежных епархий с Московской патриархией была нарушена. Во время гражданской войны оторванными от центра оказались и церковные епархии, находившиеся на территории, занятой Белой армией. Эти епархии переходили на самоуправление, создавая свои временные центры. Один из таких центров (Высшее церковное управление) возник на юге России. В 1920 аппарат Высшего церковного управления выехал из России, обосновавшись по приглашению Вселенского патриарха в Константинополе. В 1921 по приглашению сербского патриарха это управление было переведено в Югославию – в город Сремские Карловцы (по названию этого города зарубежную церковь и именуют Карловацкой). В ноябре 1921 в Сремских Карловцах прошёл первый Всезарубежный собор русского рассеяния. После того как в мае 1921 патриарх Тихон под давлением советских властей был вынужден распустить Высшее церковное управление, взамен его были созданы Архиерейский собор (высший церковный орган) и Архиерейский синод (центральный исполнительный орган) [31, c. 108].
Когда в 1927 под нажимом руководства страны митрополит Сергий потребовал от духовенства и верующих Советского Союза полной лояльности по отношению к советской власти и подобное требование было предъявлено также Русской православной церкви за границей, она полностью порвала отношения с Русской православной церковью. Вместе с тем в специально принятом послании подчёркивалось, что зарубежная часть Русской церкви продолжает считать себя неразрывной, духовно-единой ветвью Матери-Церкви и не претендует на автокефальность. С тех пор Русская православная церковь за границей стала рассматривать себя «свободной частью» Русской церкви, а патриаршью церковь – «несвободной частью» Русской церкви. Русская православная церковь за границей официально не признана ни одной православной автокефальной церковью.
Отношения между Русской православной церковью за границей и Русской православной церковью всегда были напряжёнными. Зарубежная церковь обвиняла Русскую православную церковь в сотрудничестве с атеистической советской властью и с КГБ, а также в том, что её руководство закрывало глаза на гонения, которым подвергались духовенство и верующие.
Догматических и культовых различий между Русской православной церковью за границей и Русской православной церковью почти нет. Они касаются лишь сонма святых. Так, в 1981 Архиерейский синод Русской православной церкви за границей канонизировал русских новомучеников и исповедников, погибших за веру при советской власти, в частности, к лику святых была причислена расстрелянная большевиками царская семья.
В настоящее время Русская православная церковь за границей объединяет 18 епархий (6 из них находятся в США,5 – в Европе,3 – в Южной Америке,2 – в России, по одной – в Канаде и Австралии). Духовный центр церкви располагается в Джорданвилле (недалеко от Нью-Йорка).
Русская православная церковь за границей отмечает в основном те же праздники, что и Русская православная церковь. Большое внимание зарубежная церковь уделяет сохранению у эмигрантов русских традиций и русского языка [22, c. 78].
Численность последователей Русской православной церкви за границей в 1988 составляла 150 тыс. человек. В своём подавляющем большинстве это русские эмигранты и их потомки. Наибольшее число последователей Русской православной церкви за границей живёт в США, Канаде, Германии и Франции. Приходы этой церкви имеются более чем в 30 странах мира (также в Бельгии, Нидерландах, Ливане, Турции, Австралии, Новой Зеландии и др.). В последние годы Русская православная церковь за границей начала свою деятельность на территории России и под её юрисдикцию перешли некоторые приходы Русской православной церкви.
Русская Православная Церковь уделяет все большее внимание миссионерской деятельности за пределами России. Сегодня особенно бурное развитие переживает русская духовная миссия в странах Юго-Восточной Азии.
Вы правы, в прошлые века уделялось огромное внимание миссионерской деятельности, особенно на Дальнем Востоке. Это и просвещение алеутов митрополитом Иннокентием (Вениаминовым), и труды упомянутых вами Иакинфа (Бичурина) и Николая (Касаткина). Тогда, в XIX веке, действительно были созданы не только русские духовные миссии в этих странах, но и свои национальные Церкви. То есть богослужения совершались на языке коренного населения, также и Библия была переведена на национальные языки. Сегодня мы видим плоды этих усилий на примере Японской Автономной Православной Церкви, которую возглавляет митрополит Токийский и всея Японии Даниил (Нусиро).
По пути Японии шли многие страны Азии. Однако советский период внес свои коррективы. Отрезанная от внешнего мира РПЦ в течение долгого времени не могла посылать своих проповедников в другие государства. Поэтому связь с приходами в Юго-Восточной Азии фактически были прервана. Наверное, не стоит подробно вспоминать историю ХХ века, которая изобилует войнами, революциями и переворотами. Все это мало способствовало укреплению позиций православия в Юго-Восточной Азии.
Стоит сказать, что в Сингапуре уже несколько лет действует приход Константинопольского Патриархата. При этом их местный священник согласен с тем, чтобы здесь был и русский приход.
Нынешний Патриарх Московский и всея Руси Кирилл, еще будучи председателем Отдела внешних церковных связей, несколько лет назад посетил многие страны Юго-Восточной Азии: Малайзию, Индонезию, Сингапур и другие. Во время этой поездки он неоднократно встречался с нашими соотечественниками. Каждый раз они просили его создать православные общины, где они могли бы собираться и молиться.
Владыка Кирилл прекрасно понимал, насколько важно не забывать и всячески поддерживать россиян, живущих за пределами своей родной страны. Но, видимо, тогда время еще не пришло. Было неясно, за что браться сначала, а что делать потом. Вы только представьте, что во всей Юго-Восточной Азии проживают почти две трети населения Земли. Там просто невероятная плотность населения, которое вовсе не стремится найти какую-либо иную, не национальную культуру. Поэтому одного желания было мало, нужны были решительные действия со стороны живущих там людей.
Но сегодня эти желания наконец начали материализовываться. Сейчас уже не только высказываются просьбы, но и ведутся активные действия. Вот, к примеру, Таиланд. Здесь уже есть один крепкий приход, который возглавляет замечательный человек – игумен Олег (Черепанин). Я знаю, что сейчас там собираются открыть еще несколько храмов. Растет паства, в том числе и из местного населения.
После того как в Сингапуре открылась Успенская церковь, к нам стали приезжать русские из соседней Малайзии, из Куала-Лумпура. И они также просят открыть у них приходы. Есть острая необходимость в открытии храма во Вьетнаме, где еще со времен Советского Союза обосновались целые русские поселения.
Можно сказать однозначно, что в современных условиях инициировать открытие прихода за границей в той или иной стране могут только сами люди, которые там живут. Их желание, подкрепленное письмом на имя Святейшего Патриарха, является для нас достаточным основанием, чтобы ставить вопрос об учреждении духовной миссии в этих странах. Выводы к главе 1
русский зарубежье философия литературный
Трагедия эмиграции – трагедия людей, покидающих родные места, уходит своими корнями в глубь тысячелетий. В Библии, в книге Бытия, мы найдем рассказ о Лоте и его жене. Комментарии к библейскому сюжету бесчисленны, главный из них: если суждено покинуть родину, то надо, преодолев жалость, тоску, отчаяние, без оглядки выполнить свою миссию. В ХХ веке мы видим не только возмездие за непослушание, но и другой – тоску по покинутой родине, трагедию беженства, извечную дилемму изгнанных и уехавших.
В ХХ веке эмиграция стала массовым явлением и неотъемлемой частью общественной жизни. Эмиграция – явление вполне закономерное, здесь нет ничего патологичного и экстраординарного. В России, начиная с Ивана IV, эмиграция являлась выражением антипатриотического настроя, по существу, предательством. Немногочисленные эмигранты были беженцами, противостоящими московской власти (Феодосий Косой, Иван Федоров, Андрей Курбский, Артемий Троицкий). Уже у этих первых эмигрантов-одиночек проявилась характерная черта, которая впоследствии была присуща лучшей части российской эмиграции XIX – XX вв., использовавшей пребывание за рубежами отечества в интересах самого же отечества, утверждая идеи, которые не могли распространяться в пределах России. Глава 2. Практический вклад русских эмигрантов в мировую культуру и науку
.1 А. А. Соколов – известный русский художник, эмигрант
В 1948 году из Европы в Буэнос-Айрес прибыли еще два известных художника – Анатолий Александрович Соколов (1891-1971) и Борис Иванович Крюков (1895-1967). Оба они оставили заметный след в искусстве Аргентины.
В частности, А. А. Соколов получил здесь новые стимулы для творчества в области давно интересовавшей его исторической и батальной живописи. Он родился в Петродворце, в семье придворного, отвечавшего за охоту царя. Мать будущего художника, урожденная Ольшанская, выросла в семье генерала наряду с ее двенадцатью братьями, которые все служили в армии. Военная карьера была семейной традицией, которую лелеяли поколениями. Отец Анатолия не был исключением. И все же он не видел ничего плохого в том, что с пятилетнего возраста его сын никогда не расставался с мелками, красками и бумагой. На самом деле, когда ребенок показал склонность к красоте и искусству, это нашло большую поддержку родителей.
Он подружился с Кузьмой Петровым-Водкиным. Его учителями были Д. Н. Кардовский и Б. М. Кустодиев. Его любимым наставником тем не менее был А. И. Савинов – опытный живописец и график, квалифицированный учитель. Ранние выставки А. А. Соколова встретили широкое признание.
К 1926 году жизнь, казалось, возвратилась в нормальное русло. А. А. Соколов женился на Александре Ивановне Матюхиной. Вскоре у них родился сын Игорь. Счастливый перерыв, однако, не длился долго. В 1932 году А. А. Соколов был арестован. Сын и брат царских офицеров, он провел девять месяцев в одиночном заключении, ожидая решения большевистского суда. Осужденный к десяти годам рабского труда в ГУЛАГе (Главном Управлении исправительно-трудовых ЛАГерей ОГПУ), А. А. Соколов продолжал рисовать и в лагере для того, чтобы сохранить здравый ум. Он был лишен общения со своей семьей и всей страной в течение пяти долгих лет.
В 1938 году А. А. Соколов был избран в руководство Союзом художников Крыма. Начало Второй мировой войны застало его и его семью в Симферополе. И еще раз судьба нанесла сокрушительный удар, превратив его самое дорогое имущество в пыль в один момент: во время воздушного налета здание, где хранились все картины А. А. Соколова, было уничтожено. Ни одной картины не сохранилось. Бомбежки продолжались по всей территории Крыма, и в 1942 году, боясь за свою семью и высылку его сына на принудительные работы в Германию, А. А. Соколов решил бежать в нейтральную страну. Замаскировавшись под раненого румынского солдата, скрывая маленького Игоря среди своего имущества, в сопровождении жены, одетой в униформу медсестры, Анатолию Александровичу удалось пересечь границу СССР с Румынией. Через семь месяцев семья оказалась в Швейцарии.
В Швейцарии А. А. Соколов нашел мир, бедность и неуверенность. И еще раз живопись помогла ему вернуть свою жизнь в нормальное русло. Он выставлялся на многих выставках в Швейцарии, Австрии и Лихтенштейне. Однако послевоенная Европа не могла гарантировать безопасность для художника и его семьи. Под давлением И. В. Сталина любой русский, который уехал из СССР во время войны, мог быть выслан обратно, что фактически означало непосредственный арест и принудительную высылку в Сибирь.
Чтобы этого не произошло, в 1950 году А. А. Соколов эмигрировал в Аргентину – первую страну, которая открыла свои двери для послевоенных российских беженцев. Не зная языка, не имея знакомых, в новой чужой стране, Анатолий Александрович, вместе с женой и сыном, черпал поддержку и вдохновение в своей творческой работе. Глубоко тоскуя по дому, именно во время этого периода художник написал выдающиеся российские пейзажи. Далее живописец нашел убежище в прошлом Аргентины. Он начал серьезно изучать историю и литературу этой страны.
Вскоре, вдохновленный героикой узнанного, А. А. Соколов осуществил новый проект, названный «Генерал-освободитель Хосе де Сан-Мартин пересекает Анды». Он посвятил его генералу Хосе де Сан-Мартину (1778-1850), одному из руководителей войны за независимость испанских колоний в Латинской Америке.
В поисках нужного образа художник объездил всю страну и все-таки нашел человека, похожего на своего героя. Это был простой крестьянин из окрестностей Буэнос-Айреса. В результате грандиозное полотно, впервые представленное на выставке, посвященной 100-летию со дня смерти Хосе де Сан-Мартина, было удостоено золотой медали и диплома Министерства культуры Аргентины. Позже эта работа была куплена музеем генерала, а в 1953 году Национальный конгресс Аргентины выкупил картину для своей главной палаты.
После этого авторитет художника чрезвычайно вырос. Музеи и государственные учреждения начали заказывать ему все новые и новые картины. Он создал ряд произведений, посвященных различным эпизодам аргентинской истории, например, «Армия генерала Бельграно переправляется через реку Парану» и большой портрет «Освободитель Дон Хосе де Сан-Мартин». В 1954 году по специальному заказу одной из галерей Буэнос-Айреса он создал четыре больших стенных панно: «Колумб открывает Америку», «Конкистадоры», «Порт Аргентины» и «Аргентина сегодня». Картины А. А. Соколова экспонировались во многих аргентинских городах, а также в Чили, Боливии и Парагвае. Из более чем ста работ, составивших живописное наследие Анатолия Александровича, двадцать пять тесно связаны с Аргентиной. В прессе справедливо отмечалось, что все крупные полотна, «посвященные Аргентине, являются историческим достоянием этого государства, и имя Анатолия Соколова никогда там не будет забыто».
Теперь А. А. Соколов был знаменит, и его имя стало известно даже в США. И вот однажды он нашел в своем почтовом ящике письмо из Калифорнии. Это было письмо от его давно потерянного брата, о котором говорили, что он пропал без вести. На самом деле он отступил в восточном направлении вместе с Белой армией, пересек всю Россию, достиг Китая и в конце концов попал в Сан-Франциско.
Без задержки А. А. Соколов переехал в Соединенные Штаты. В 1962 году к нему присоединились его жена Александра Ивановна и сын Игорь. Казалось, все закончилось благополучно, семья была наконец воссоединена. Но, переехав в Калифорнию, А. А. Соколов вскоре пережил очень сложную операцию на сердце, которая «съела» все его сбережения. Но и в этих условиях огромная энергия и талант не позволили ему сдаться. В течение последних десяти лет жизни в США художник написал девятнадцать монументальных картин.
Умер Анатолий Александрович Соколов в мае 1971 года в Сан-Франциско (Калифорния), так и не завершив задуманный им цикл картин, которые должны были показать историю образования независимых Соединенных Штатов.
2.2 Генерал А. В. Фон Шварц – русский военный инженер в эмиграции
Генерал А. В. фон Шварц – профессор фортификации, учитель Хуана, родился 15 марта 1874 года и происходил из дворян Екатеринославской губернии. В 1892 году он окончил реальное училище, а через три года – Николаевское инженерное училище[46].
В своих воспоминаниях, опубликованных в «Архивах русской эмиграции» в Париже в 1973 году, Алексей Владимирович пишет: «Я на втором курсе Николаевского инженерного училища, где впервые узнал, что такое фортификация, и начал изучать ее. Курс „Долговременной фортификации“ читал тогда еще недавно кончивший Академию капитан Э. К. Энгман. Совсем молодой, высокий, стройный, приятной наружности, с блестящими пылкими глазами, он производил на нас, еще молодых слушателей, чрезвычайно сильное впечатление. Мы чувствовали, что он знает предмет до тонкости, и он умел излагать этот, по существу, сухой предмет в форме занимательного рассказа, и этим увлекал нас. С той поры фортификация сделалась моим любимым предметом. Когда я кончил училище, Энгман, уже подполковник, уже видел во мне способности к фортификации и считал, что я должен непременно пройти курс Инженерной академии, и для этого должен остаться в Петербурге. Однако я прельстился продолжительным морским путешествием вокруг света и вышел на службу в 1-й Уссурийский железнодорожный батальон в Восточной Сибири. Однако подполковник Энгман, прощаясь со мной, взял с меня слово, что я непременно поступлю в Академию, что я и сделал четыре года спустя.
Таким образом, я должен признать, что всей моей карьерой (считавшейся исключительной) обязан влиянию Э. К. Энгмана, заметившего во мне, еще на школьной скамье училища, способности к фортификации».
Николаевская инженерная академия дала России таких известных людей, как атаман Оренбургского казачьего войска А. И. Дутов, генерал-лейтенанты Ф. Ф. Абрамов, Р. И. Кондратенко, А. С. Лукомский, В. З. Май-Маевский, Н. А. Буйницкий, и многих других. После окончания этого прославленного учебного заведения А.В. фон Шварц под руководством будущего генерала А. П. Шошина участвовал в инженерных работах в крепости Ломжа, где спроектировал, по его собственной оценке, «удачный и оригинальный» проект соединявшей форты крепостной ограды.
Во время Русско-японской войны в чине капитана А.В. фон Шварц служил военным инженером в крепости Порт-Артур. Там он был одним из самых активных участников инженерных работ по проектированию и строительству оборонительных сооружений. Там в 1905 году он был награжден орденом Святого Георгия 4-й степени за, как было сказано в приказе, «построение под огнем неприятеля моста через горжевой ров форта № 3 и за успешное ведение минных и контрапрошных работ против головы японской сапы, чем значительно задержал движение неприятеля, направлявшегося на сказанный форт».
Позже Алексей Владимирович вспоминал: «В Порт-Артуре, уже самостоятельно, я проектировал и исполнял на месте много оборонительных сооружений, оказавшихся удачными. Из Порт-Артура я вынес известный и большой опыт, легший в основание новых идей в области крепостного строительства, которые я опубликовал в „Инженерном журнале“, в „Военном голосе“ и в „Русском инвалиде“, что сделало меня известным в России, а переводы их, появившиеся заграницей, привлекли на меня внимание в иностранных инженерных кругах. Я стал уже известным в Европе. Тогда я был командирован заграницу для ознакомления с иностранными крепостями. Я посетил Льеж, Антверпен, Шербург, Верден, Бизерту и вошел в контакт с наиболее известными специалистами по фортификации».
В 1906 году А.В. фон Шварц был назначен членом комиссии по приведению в порядок Приамурского военного округа, занимался инспекцией Владивостокской крепости. Многие его предложения позднее были использованы при разработке плана усиления этой крепости [46].
С октября 1907 года Алексей Владимирович был членом Военно-исторической комиссии при Главном управлении генерального штаба (ГУГШ) по описанию действий Русско-японской войны, а также членом Главного крепостного комитета Военного министерства. С 26 марта 1909 года он стал штатным преподавателем Николаевской инженерной академии и училища. В том же году он выступил против плана военного министра генерала от кавалерии В. А. Сухомлинова по ликвидации ряда крепостей (Новогеоргиевск, Ивангород и др.) близ западной границы России.
В 1908-1910 годах А.В. фон Шварц опубликовал ряд работ по военно-инженерной проблематике, в том числе книгу «Оборона Порт-Артура» в двух частях и книгу «Влияние данных борьбы за Порт-Артур на устройство сухопутных крепостей». Многие его работы были переведены на иностранные языки, он входил в состав редакции «Военной энциклопедии».
С началом Первой мировой войны, в августе 1914 года, А.В. фон Шварц был назначен комендантом Ивангородской крепости, основанной в XV веке московским князем Иваном III Васильевичем и названной в его честь.
В своих воспоминаниях Алексей Владимирович пишет: «Это было в августе 1914 года в Ивангороде. Я проснулся рано утром и торопливо одевался, чтобы ехать на работы, спешно производившиеся, чтобы привести старую заброшенную крепость хотя в сколько-нибудь годное для обороны состояние. Рыли окопы между фортами, строили убежища от бомбардирования, натягивали проволочные сети, заболачивали низкие места перед фортами. Но все это было примитивно, и трудно было рассчитывать, что удастся отбиться. Комендант крепости, генерал Михелис, так это и понимал и откровенно говорил, что сделает лишь попытку отразить штурм, а затем взорвет мост и уйдет. Я был в отчаянии, но торопил работы, насколько можно было, располагая лишь двумя инженерами и сотней рабочих.
Все же старался расшевелить, воодушевить и привлечь к работе всех, способных к ней, влить в них энергию, заставить понять, что без новых укреплений крепость не может стать крепостью. Энергия моя, мой пыл, мое воодушевление заразили многих, каждый день прибывали новые помощники, и работы развивались так, что скоро слух о них вышел из крепости. И вот утром 13 августа денщик мой Афанасий торопливо доложил мне, что меня просят в штаб крепости к телефону, что меня вызывают из штаба армии. Бегу, беру трубку, и, вероятно, никакой удар грома, ни взрыв бомбы по соседству не могли бы поразить меня сильнее, чем слова генерала Гутора: „Вы назначаетесь комендантом крепости!“ Я был молод, я приехал в крепость на должность простого инженера, подчиненного начальнику инженеров, и понимал, что до генеральской должности должно пройти еще несколько лет, и потому и не мечтал о ней. Вследствие этого, известие совсем меня огорошило. Сколько мыслей, сколько переживаний в одно мгновение! Удовлетворенное честолюбие, сознание полной свободы действий и возможности проявить на войне свою собственную инициативу, а не только исполнять приказания начальства, большой почет и возможная слава и другие подобные мысли радовали и возбуждали меня, а в то же время откуда-то ползло сомнение, появлялась другая мысль, мысль о том, что с имеющимися средствами нельзя одержать победу и что ответственность по закону всецело падет на меня. Недолго, однако, продолжалась борьба – отбросив сомнение, согласился и вступил в должность.
Ясно сознавал всю громадную ответственность, что возлагаю на себя, а от этого пробудилась и удесятерилась энергия во мне, и дух мой поднялся высоко. Мгновенно родилась и укрепилась во мне мысль: „Сделать все возможное и биться до конца. Победа или смерть – другого выхода нет“. Как только я пришел к такому решению, я ясно сознал, что оно нерушимо, неизменно – и что это так именно и будет. Тогда полное спокойствие овладело мной, но понимал, что нужна какая-то чрезвычайная помощь, помощь Свыше, чтобы добиться успеха. Тогда я послал пригласить ко мне отца Якова. Он был уже старик, двадцать лет состоял крепостным священником Ивангорода, и всей его личностью внушал большое к нему доверие и почтение всех.
Сказал ему, что сознаю предстоящее мне столь трудным, что не хочу взяться за него, не призвав помощь Божию, что прошу его помолиться за меня и благословить. Вместе помолились. Тотчас же какая-то тихая радость, спокойствие и уверенность охватили меня и, казалось, распространились по всему моему телу. Я посетил все части войск, говорил с солдатами и всем объявил, что отступления из Ивангорода не будет» [46].
Осенью 1914 года германские и австро-венгерские войска так и не смогли взять крепость, а после контрнаступления русских войск были вынуждены отступить, после чего Алексей Владимирович был произведен в генерал-майоры и награжден Георгиевским оружием. Заслуги А.В. фон Шварца высоко оценил сам император Николай II, посетивший Ивангород в октябре 1914 года и сказавший: «Как мне приятно смотреть на вас: на вашем лице отражается чувство исполненного долга».
В июле 1915 года А.В. фон Шварц вновь оборонял Ивангород от войск противника, успешно отразив двухнедельный штурм. Потом, в связи с общим отступлением русской армии и получив соответствующий приказ, он организованно эвакуировал гарнизон крепости и его имущество (в том числе орудия крепостной артиллерии), а затем организовал взрыв укреплений. При этом сам Алексей Владимирович считал эвакуацию преждевременной, выступая за необходимость продолжения обороны.
С ноября 1915 года А.В. фон Шварц был комендантом Карской крепости на северо-востоке Турции, а с июля 1916 года – начальник Трапезундского укрепрайона. Он отличился в боях на Кавказском фронте во время наступления под командованием генерала Н. Н. Юденича, заслужив славу «героя Кавказского фронта».
Сам Алексей Владимирович констатирует: «Великая война, оборона Ивангорода, работы по укреплению Западного фронта, работы по перестройке Карса и созданию обороны Трапезунда окончательно установили мою репутацию, как фортификатора».
После Февральской революции А.В. фон Шварц был назначен начальником Главного технического управления Русской армии (марта 1917 г.), а в августе того же года его произвели в генерал-лейтенанты.
После прихода к власти большевиков генерал фон Шварц, желая продолжать бороться против германских войск, вступил в красные вооруженные формирования. До заключения Брестского мира, с декабря 1917 года по февраль 1918 года, он занимал пост командующего Северным и Петроградским участками обороны. Затем он был вызван Л. Д. Троцким в Москву, но, не желая больше служить в Красной армии, в марте 1918 года он вместе с женой Антониной Васильевной бежал на Украину. Там он жил в Киеве, а после свержения гетманского режима, в конце 1918 года, переехал в Одессу. Отметим, что, находясь на юге России, А.В. фон Шварц не имел ничего общего с Добровольческой армией, начавшей формироваться в ноябре 1917 года генералами от инфантерии М. В. Алексеевым и Л. Г. Корниловым.
В марте 1919 года командование оккупационными войсками на юге России в лице французского генерала Луи-Феликса Франше д’Эспре назначило А.В. фон Шварца военным генерал-губернатором Одессы и командующим всеми русскими войсками в Одесском районе. Алексей Владимирович принял эту должность без согласования с командованием Вооруженных сил Юга России. Причинами подобного назначения А.В. фон Шварца принято считать разочарование французов в эффективности Белого движения, а также известность генерала в Европе как выдающегося военного инженера. В результате действия французов и генерала фон Шварца вызвали протест со стороны А. И. Деникина. Представители Добровольческой армии в Одессе также не признали этого назначения. А вскоре французские войска оставили город, бросив белых на произвол судьбы, и А.В. фон Шварц эвакуировался вместе с ними в Константинополь.
В эмиграции А.В. фон Шварц жил в Италии и во Франции. Там он опубликовал на французском языке свои воспоминания об обороне Ивангорода. Потом он перебрался в Аргентину.
В своих воспоминаниях Алексей Владимирович пишет: «Я очутился сначала в Италии и Франции, а затем в Аргентине. Во Франции я начал, а в Аргентине окончил несколько моих работ, являющихся наиболее крупными и значительными моими работами в области фортификации. Это „Прошлое и настоящее долговременной фортификации и ее применение к обороне государства“ и „Крепости до, во время и после Великой войны“. Обе работы по их полноте и документальности являются, безусловно, выдающимися в мировой военной литературе, но они написаны и опубликованы на испанском языке, который мало знают в Европе, и потому обе книги остались мало известны европейским специалистам. Позже я написал еще целый ряд книг, всегда по фортификации, но их постигла печальная участь – здесь их мало кто читает, а в Европе они остались совсем неизвестны. Я писал их с большой любовью и верой, что они принесут пользу стране, где я нашел приют. Однако этого не случилось, потому что здесь не придают фортификации никакого значения и фортификацией не интересуются, вследствие чего страна остается совершенно беззащитной».
А.В. фон Шварц прибыл в Аргентину в 1923 году. Там он в течение многих лет работал профессором фортификации в Высшей военной школе (Escuela Superior de Guerra) и на Высших курсах Военной академии (Curso superior del Collego Militar).
Алексей Владимирович вспоминает: «16 февраля 1923 года мы с женой прибыли в Марсель и в тот же день на пароходе „Массилия“ выехали в Аргентину. 4 марта „Массилия“ вошла в порт Буэнос-Айреса. Нас встретили: мой товарищ по академии генерал Сергей Павлович Бобровский с женой, подполковник Кирога и секретарь русского посланника. В тот же день я в сопровождении полковника Кирога посетил военного министра полковника Хусто, чтобы представиться ему. Он мне сообщил, что я буду читать лекции по фортификации в Escuela Superior de Guerra, что соответствовало нашей Академии Генерального Штаба, и в Curso superior del Collego Militar, являвшимся как бы нашими Инженерной и Артиллерийской Академиями, вместе взятыми».
Интересно отметить, что одним из учеников А.В. фон Шварца в этих учебных заведениях был будущий президент Аргентины (с 1946 по 1955 г. и с 1973 по 1974 г.) Хуан Доминго Перон.
Вскоре после приезда русского генерала-фортификатора представили президенту Аргентины республики Марсело де Альвеару.
Алексей Владимирович пишет: «Он посоветовал мне поселиться не в городе, а в окрестностях, что я и сделал два года спустя. В тот же день я сделал визит русскому посланнику Е. Ф. Штейну. Он был назначен сюда еще при старом правительстве, но все еще продолжал признаваться официально. Узнав, что я намерен немедленно заняться серьезным изучением испанского языка, Е. Ф. Штейн рекомендовал мне сеньориту Карменситу Молтедо, и со следующего дня я стал брать у нее уроки, занимаясь три часа каждый день.
У директора школы я просил один месяц на подготовку языка и начал читать лекции на испанском языке с конца апреля. С учениками моими обеих школ сразу же установились отношения самые хорошие. Я видел с их стороны известный интерес к предмету и определенное желание знания, и, с моей стороны, я старался дать им возможно больше и в форме наиболее интересной и полезной. По-видимому, мы оценили друг друга верно, и так продолжалось в течение всего времени моего профессорства. Даже с учениками, кончившими школу, сохранялись добрые, дружеские и даже ласковые отношения.
Я всецело отдался работе по составлению курсов на испанском языке и книг по вопросам фортификации, поддерживая сношения с немногими соотечественниками моего круга. Среди соотечественников было два лица официальных – это посланник Евгений Федорович Штейн и настоятель русской церкви в Буэнос-Айресе священник отец Константин Изразцов.
Несмотря на то что старое русское правительство, пославшее Е. Ф. Штейна в Аргентину, уже не существовало, он все же продолжал признаваться посланником. Я думаю, что этим он обязан не только тому, что аргентинское правительство не признавало большевистского режима, но и большому такту, которым он обладал. Благодаря его большой обходительности, уму и умению ладить с людьми, он был очень любим в аргентинском обществе и поддерживал с властями самые дружеские отношения. Для русской колонии он был необходим, так как всегда охотно, а подчас и очень терпеливо, шел на помощь всем, кто искал ее у него. Он продолжал исполнять должность посла до 1931 года, когда оставил ее и переселился в Соединенные Штаты. С его отъездом русская колония осталась без защитника и без какой-либо поддержки.
Другим официальным лицом был священник Изразцов. Еще перед отъездом в Аргентину я слышал в Париже много отзывов о нем и его деятельности в Аргентине, рисующих его, как замечательного делового деятеля. Его долголетнее пребывание в этой стране создало ему большую популярность среди властей и в русском народе. В 1938 году он отпраздновал юбилей его 40-летней службы здесь. Юбилей прошел в очень торжественной обстановке. Все знавшие отца Константина единодушно и искренне приветствовали его».
Как мы уже знаем, в 1924 году А.В. фон Шварц издал на испанском языке начатое еще в Париже исследование «Крепости до, во время и после войны», в котором он проанализировал историю штурмов и обороны Льежа, Намюра, Антверпена, Новогеоргиевска и Ковно во время Первой мировой войны.
В 1925 году он опубликовал также на испанском языке капитальный труд «Прошлое и настоящее долговременной фортификации и ее применение к обороне государства». Позднее эта книга была переведена на французский (в Париже) и русский (в СССР) языки.
Помимо этого, А.В. фон Шварц стал автором большого количества других научных работ. Всего он опубликовал семь томов больших научных работ по проблемам организации обороны страны. Еще 25 отдельных исследований по разным вопросам военного искусства были опубликованы им в аргентинских военных журналах.
Алексей Владимирович без ложной скромности вспоминает:
«В 1925 году я уже закончил перевод на испанский язык моего труда по роли крепостей в минувшую войну. Он был издан военным издательством при офицерском собрании, называемом «Biblioteca del Oficial». Все офицеры армии состояли подписчиками этого издательства. Книга мне очень удалась. Со всеми возможными подробностями и вполне документально я описал в ней историю атаки и обороны Льежа, Намюра, Антверпена, Новогеоргиевска и Ковно, то есть всех тех европейских крепостей, которые были немцами атакованы и взяты. Я пользовался для составления этой книги подлинными документами и показаниями участников и считаю, что этот труд является по полноте собранных в нем данных единственным в этой категории. К сожалению, в Европе испанским языком владеют немногие, поэтому эта книга осталась для военных читателей европейских армий совершенно неизвестной.
В следующем году я закончил мою вторую работу, которую писал прямо на испанском. В том же году она была выпущена под названием: „Прошлое и настоящее долговременной фортификации и ее применение для обороны государства“. Вероятно, эту книгу постигла бы участь первой, то есть она канула бы в неизвестность, если бы в это время в Буэнос-Айресе не находился бы один французский офицер – полковник Икр. Он часто посещал нас, внося некоторое разнообразие в нашу однообразную жизнь. Увидев мою книгу, он решил, что французским офицерам полезно и необходимо познакомиться с моими идеями в отношении современных форм долговременной фортификации, и просил мое разрешение на перевод, на что я и согласился. В следующем году его перевод вышел отдельной книгой под названием „Fortification Moderne“. В том же году эта книга из Франции проникла в Россию и была переведена на русский язык моим бывшим товарищем генералом Виктором Васильевичем Яковлевым, все еще продолжавшим состоять профессором фортификации в бывшей нашей славной Николаевской, а ныне советской Инженерной Академии».
О своей жизни в Аргентине Алексей Владимирович рассказывает следующее: «Президент республики Альвеар посоветовал мне поселиться не в центре города, а в его окрестностях, чему я последовал в скором времени, приобретя в Вижа Бажестер старую усадьбу, состоявшую из помещичьего дома и обширного парка. Мы с женой сейчас же переехали в нашу усадьбу, привели в порядок дом и поселились в нем, да так с той поры и живем здесь, слава Богу, благополучно. Вначале, когда ближайшие к усадьбе улицы еще не были замощены, было очень трудно сообщаться со станцией, особенно осенью и зимой в дождливое время. Однако год проходил за годом, Вижа Бажестер совершенствовалась, мостовые все приближались, и лет пять назад дошли до нашей «кинты». Тогда сообщение стало легче, и мы уже не чувствовали себя так одиноко, как раньше. Но все же жизнь наша была все время чрезвычайно однообразной.
Так проходил год за годом, и постепенно во мне, или, вернее сказать, в моем душевном настроении, происходила большая перемена. Когда я ехал в Аргентину, я переживал острый период тоски по родине, такой острый, что порой жить не хотелось, но приглашение меня в Аргентину на должность профессора фортификации вселило в меня большие надежды на то, что там создастся обстановка, в которой возможно будет жить если не так, как дома на родине, то, во всяком случае, занимаясь делом, к которому привык. Я думал также, что высшее аргентинское военное начальство привлечет меня к работе по организации обороны страны, и что за этой работой я, несомненно, сойдусь с моими сотрудниками, и это общение облегчит мне жизнь. В действительности этого не произошло – ни к какой работе я призван не был. Произошло же это потому, что такая работа в военном министерстве вовсе не производилась, или по какой-либо другой причине – я не знаю.
По мере того, как я постигал испанский, и курсы уже были закончены, свободного времени оставалось больше. Тогда, чтобы занять свободное время, я приналег на мои литературные работы. Помимо того, что я таким образом не давал времени для развития черных мыслей, я переживал еще и известное удовлетворение, которое всегда дает творчество.
Так и сложилась моя жизнь: школа, где я читал лекции, и дом, где я писал мои книги. Никакого общения ни с сотрудниками, ни с кем из старших аргентинских начальников не состоялось. Трудно установить истинную причину этого. Возможно, что их было несколько, и главная из них была та, что, несмотря на взаимные симпатии, я все же оставался чужим для аргентинцев. Обычай прийти к приятелю „на огонек“ вечером, запросто, так распространенный в России, здесь почти не существовал. Чтобы посетить кого-либо, нужно было заранее спросить согласия по телефону. Друзья посещают здесь друг друга в их офисах, днем, в служебные часы, что в России не допускалось. Влияло также и то, что я жил вне города, и путешествие было подчас затруднительно.
К большому моему удовлетворению, я должен признать, что отношения мои с моими бывшими учениками в обеих школах, прочно установившиеся со школьной скамьи, сохранялись по мере того, как они постепенно повышались в чинах и постах. Они продолжали сохранять в отношении меня самые дружеские чувства и были готовы исполнить всякое мое желание и оказать мне всякую любезность.
Вот уже прошло более двадцати лет, как я живу в Аргентине. Я весь здесь только тогда, когда мозг мой занят какой-либо работой, в остальное же время мысли мои улетают далеко, далеко, туда, на северо-восток, далекий и недоступный, куда, увы, телу возврата нет. Тогда передо мной, как в кинематографе, проходят события прошлого и дорогие мне лица…»
Двадцать лет вдали от Родины пролетели достаточно быстро. Началась и закончилась Вторая мировая война, разделившая русских аргентинцев на два лагеря. Ситуацию прекрасно описывает в своих изданных в Канаде «Записках военного священника» Д. В. Константинов, приехавший в Аргентину в 1948 году: «В Буэнос-Айресе и вообще в Аргентине обстановка в смысле эмиграции была достаточно сложная. В ней проживало большое количество дореволюционных российских эмигрантов, малоосведомленных о действительном положении в СССР и, в конечном итоге, ставших на позиции некритического просоветизма.
Это огромное количество людей было настроено против послереволюционных эмиграций, считая их или „белобандитами“ или „изменниками родины“. Первой российской эмиграции в Аргентине было относительно немного, но ее количество увеличилось после конца Второй мировой войны. Значительная часть второй эмиграции тоже попала в Южную Америку и, в частности, в Аргентину, существенно изменив соотношение сил. Среди нее было немало участников Освободительного Движения, бывших военнослужащих РОА. Почти вся антикоммунистическая эмиграция в Аргентине поделилась на различные группировки, враждовавшие между собой, принимая участие в послевоенной эмигрантской междоусобице, приправленной к этому еще юрисдикционными спорами и вмешательством посторонних сил, ловивших рыбку в мутной воде того времени».
Но генерала фон Шварца, похоже, все это не интересовало. Во всяком случае, в конце войны он писал совсем о другом: «Вот уже более двадцати лет, как мы живем в Аргентине. Между русскими-беженцами я нахожусь в числе немногих, которые устроили свой домашний очаг, не нуждаясь материально. Мой заработок вполне достаточен для бездетного и вполне приличного существования, и я иногда добавляю его еще моими литературными работами. У нас с женой есть даже возможность помогать другим. Эта материальная обеспеченность явилась следствием моего решения оставить Европу и переехать в одно из государств Южной Америки. Весьма возможно, что, если бы я остался во Франции, мне пришлось бы прибегнуть к физическому труду, что мой организм, после участия в двух войнах и одной революции, едва ли вынес бы.
Я попал в Аргентину случайно, и мне удалось завоевать здесь прочное положение специалиста. Поэтому нет пределов моей благодарности Господу, устроившему жизнь мою и особенно моей жены так благоприятно в материальном отношении. Жена тоже нашла поле применения ее энергии и ее способности понимать несчастья других и не оставаться к ним равнодушной, что и выразилось в организации ею благотворительного общества «Эл Консуэло», в котором находят поддержку многие нуждающиеся. Однако, помимо этого, на безоблачном горизонте нашей жизни иногда появляется густое облако, омрачающее ее. Это облако – это сознание неудовлетворенности и подчиненности, которое испытываешь от сознания, что ты здесь не дома, не свой, а чужой, не командуешь, а тобой командуют, что ты не равноправный, а просто нанятый. Мы, военные, понимающие дисциплину, никогда не тяготились необходимостью подчинения, потому что подчинялись старшему в иерархии или авторитету в умственных или нравственных качествах, но на чужбине подчиняешься не старшему и не авторитету, а лишь тому, кто является в стране своим.
Резюмируя мою работу, я прихожу к заключению, что как профессор я достиг того, к чему стремился, подготовив стране специалистов, необходимых для организации обороны, когда она понадобится. Всегда я стремился сделать для государства, в котором живу и работаю, что-либо полезное, и поэтому любимым моим занятием было создавать новые более мощные и современные способы обороны в проектах или в книгах. Это началось с первого же года моего приезда сюда, и затем не проходило почти ни одного года, чтобы я не создавал что-либо новое».
Из наиболее известных работ А.В. фон Шварца, написанных в эмиграции, можно назвать следующие: исследование «Проблемы обороны морских баз» (1929 г.), брошюра «Новые идеи в области организации морских баз» (1930 г.), четырехтомник «Preparando la ofensiva este listo para la defensa» (1931-1946 гг.), исследования «Союз пушки и ружья с лопатой и киркой» и «Оборонительные сооружения в европейской войне» (1939 г.), работа «Настоящая ценность фортификации» и «Сталинград» (1943 г.), работы «Вторжение в страну и способ не допустить его» и «Операции на Дону в 1942 году и их последствия» (1945 г.) и др.
Русский генерал и выдающийся военный инженер Алексей Владимирович фон Шварц умер в Буэнос-Айресе в сентябре 1953 года, чуть-чуть не дожив до восьмидесяти лет. Он был похоронен на столичном кладбище «Ла Реколета», расположенном в самом центре города. Это, пожалуй, самое знаменитое кладбище Латинской Америки. Ежегодно сюда приезжает множество туристов – и многие лишь для того, чтобы посетить могилу Марии Эвы (Эвиты) Перон, политика и супруги президента страны Хуана Доминго Перона, одного из учеников А.В. фон Шварца.
2.3 Деятельность Питирима Сорокина в эмиграции
Питирим Сорокин родился 23 января 1889 года в селе Турья, Яренского уезда, Вологодской губернии (ныне Республика Коми) в доме учителя Турьинского земского училища А. И. Панова, где семья будущего учёного остановилась зимой. Отец – Александр Прокопьевич Сорокин, уроженец Великого Устюга, прошёл обучение в одной из великоустюжских ремесленных гильдий, получил свидетельство «мастера золотых, серебряных дел и украшения икон» и занимался церковно-реставрационными работами, странствуя из села в село. Мать Питирима Сорокина, Пелагея Васильевна, происходила из коми-зырянского крестьянского рода, была уроженкой села Жешарт Яренского уезда Вологодской губернии. Питирим Сорокин был вторым сыном в семье.
Кочевая жизнь странствующих ремесленников не позволяла братьям Сорокиным получить систематическое образование.
Получив элементарные школьные знания, а с ними и страстный интерес к учению, Питирим занялся самообразованием.
Он «проглатывал» все книги подряд из арсеналов деревенских библиотек, которые попадались на пути его странствований.
После Февральской революции принимает активное участие в политической деятельности. Вырвавшись из тисков тотального идеологического и физического контроля советских властей, Сорокин окунулся в радостную эйфорию неожиданно обретенных свободы и безопасности. Ни скудость финансов, ни неопределенность будущего не могли помешать ему чувствовать себя возрожденным и счастливым. Тем более что уже на четвертый день пребывания в Берлине Сорокин получил из чехословацкого посольства приглашение от президента Масарика приехать в Прагу в качестве официального гостя страны.
Чешское правительство очень лояльно относилось к русским эмигрантам, бежавшим от «красного террора». Прага стала центром притяжения для многих заметных ученых, писателей, художников, представителей духовенства, политиков и военных. С помощью чешского руководства они основали в Праге русский университет, создали литературные, музыкальные, театральные и политические центры. В этой обширной эмигрантской колонии кипела напряженная научная, культурная и общественно-политическая жизнь. Вот в нее и влился Сорокин, получив от Мазарика предложение почитать лекции в пражском университете Шарля. Кроме того, Мазарик положил Сорокину специальную стипендию, как и другим русским ученым.
Так же активно Сорокин трудился и над обзаведением новых интересных и полезных связей. В Праге он познакомился и сдружился со многими русскими учеными – П. Струве, Н. Лосским, И. Лапшиным, П. Новгородцевым, Е. Зубашевым, а также с видным чешским социологом А. Блаха. Все эти усилия стали приносить завидные плоды, и вскоре Сорокин получил приглашение от двух уважаемых американских социологов Эварда Хайеса из университета штата Иллинойс и Эдзарда Росса из Висконсинского университета приехать в Америку и почитать лекции о русской революции.
По части социологии Америка уже была впереди планеты всей, и Сорокин не задумываясь принимает предложение, надеясь закрепиться и обосноваться за
Прибыв в октябре 1923 года в НьюЙорк, Сорокин очень скоро был введен в общество видных американских интеллектуалов, политиков и деятелей культуры. Это помогало ему удерживаться на плаву и добывать минимальные средства для проживания. Так, группа дореволюционных и послереволюционных эмигрантов из России пригласила его почитать лекции о русской.
В конце пребывания в колледже Сорокин, в качестве своеобразного экзамена, прочитал первую свою лекцию на английском языке. Аудитория выслушала его с «сочувственной терпимостью» и присвоила звание «выпускника Вассар-колледжа».
Несмотря на «приблизительный» английский, лекции Сорокина, озаглавленные им как «Социология революции», вызвали значительный интерес и противоречивую реакцию.
Слушатели, враждебно настроенные к коммунизму, встретили его благосклонно, но была либеральная и радикальная часть слушателей, которая романтически воспринимала идеи далекой коммунистической революции, увлекалась ими и не хотела верить пришлому лектору, упирающему в своих речах на деструктивность, жестокость и зверства пяти первых лет большевистской власти в России. Сложившаяся оппозиция всячески пыталась дискредитировать сорокинские лекции, а самого лектора выставить как одного из тех невежественных политических эмигрантов, которых Советская власть лишила кормушки и вышвырнула за пределы страны.
Примерно такая же реакция на лекции Сорокина последовала и в университете Висконсина, куда он переехал, закончив курс в Иллинойсе. Но Сорокин упорно продолжал свою лекторскую деятельность, приобретая все больше и больше сторонников и защитников в интеллектуальных кругах Америки. Его пригласили выступить на семинаре в Чикагском университете, прочитать пару лекций в Университете Мичигана и провести летнюю сессию в Университете Миннесоты.
Кроме того, к весне 1924 года Сорокин закончил рукопись книги «Социология революции», договорился о ее переводе на английский язык для издания в социологической серии издательства «Липпинкотт» и приступил работе над книгой «Листки из русского дневника» для «Э. П. Даттон энд компании».
Видя постоянный и все более возрастающий интерес к своей персоне, Сорокин почувствовал уверенность, что со временем он сможет занять подобающее положение в научном мире Соединенных Штатов, и решил навсегда остать ся в этой стране. Закончив выступления в университетах Висконсина и Иллинойса, он вернулся в Нью-Йорк, снял комнату в Лорелтоне на Лонг-Айленде и вызвал из Чехословакии жену.
Курс летней сессии 1924 года в Миннесотском университете был посвящен социологии революции и социальной морфологии. 1925 год стал знаковым и для самого Сорокина – вышла в свет его первая академическая книга на английском языке «Социология революции». В сущности, она стала третьим томом «Системы социологии». В ней рассматривалось поведение людей из различных социальных групп во время революции, а также исследовался характер неизбежных постреволюционных изменений в составе общества. Любая революция, пишет Сорокин, влечет механическое перемещение человека, взятого индивидуально и коллективно в различной социальной среде, под которой понимается особое состояние, напластование, комбинация социальных групп. Революция нарушает обычную комбинацию, перетряхивает состав групп, какие-то группы уничтожает, создает новые. В этом процессе Сорокин выделяет несколько фаз:
«Первая, короткая фаза, – эмоциональный, волевой, интеллектуальный протест против власти и ее разложения; вторая – „половодье“ – идет механическое перемещение людских составов верхних и низших ступеней социальной лестницы, часто эти перемещения сопровождаются террором и свирепыми войнами; последняя фаза – „река входит в свои берега“ – социальный порядок восстанавливается».
Далее Сорокин описывает изменение языка людей и приводит примеры словотворчества в эпоху революции, отмечает изменения одежды, семейно-сексуальных отношений, питания, нарушения генетического облика нации. Ученый выделяет «особое состояние революции» – потерю «исторической памяти» народа, поскольку каждая великая революция хочет начинать историю с даты собственного рождения. Отсюда культурное варварство и нигилизм по отношению к собственному прошлому, другим культурам.
Исследовав в общей сложности около 70 известных человечеству революций, Сорокин делает вывод: итоговый «позитив» каждой революции можно было достичь реформами, избежав тем самым огромного потока крови, неоправданного уничтожения материальных и духовных ценностей.
Уже к 1927 году он заканчивает свою вторую американскую книгу «Социальная мобильность», которую можно считать четвертым томом «Системы социологии». В 1928 году выходит важнейшее исследование «Современные социологические исследования». Эта книга долгое время служила учебником социологии во многих американских университетах. В 1929 году совместно с молодым ученым социологического факультета К. Циммерманом Сорокин выпускает «Принципы сельско-городской социологии», и в 1930-1932 годах три тома сводного библиографического справочника «Систематический указатель книг по сельской социологии».
Взрыв творческой энергии Сорокина произвел на деловых американцев должное впечатление, многие поняли, что по научной производительности и качеству исследований новый социолог не имеет равных.
По Сорокину, в любой организованной социальной группе (например, работники какой-либо отрасли, члены политической партии, представители церкви и т. д.) социальный статус всех лиц не может быть одинаковым. В неорганизованной или полуорганизованной группе (толпа на транспортной остановке, покупатели в магазине, зрители на стадионе) – статусы одинаковы. Поэтому «социальные пейзажи» в этих видах групп разнятся. В неорганизованной группе – равнина, в организованной – горы разной высоты. В организованной группе есть свои «верхи и низы», свое внутреннее расслоение или стратификация: директор предприятия и рядовой рабочий; партийный босс и простой член партии; епископ и послушник. Форм и видов стратификации множество. Сорокин выделяет три главные: экономическая стратификация (богат-беден); политическая (руководитель-исполнитель); профессиональная (мастер-подмастерье).
В итоге Сорокин сформулировал несколько закономерностей.
. Социальная стратификация является вечной и функционально необходимой для сохранения общества. Причины стратификации – непреодолимое различие людей в умственной и физической силе, половые и возрастные различия и т. д.
. Между всеми критериями стратификации постепенно складывается баланс, который достигается путем объединения различных линий – «богатый, управляющий, мастер» и «бедный, исполнитель, подмастерье».
. Существующие перемещения в обществе, которые в совокупности отличаются следующими чертами: постоянным воспроизведением, массовостью, законосообразностью, изменением статуса или групповой принадлежности, – составляют социальную мобильность и являются последней закономерностью функционирования социокультурной системы.
Спустя некоторое время Сорокина пригласили в Гарвард.
Большую часть времени Сорокин тратил на академические обязанности: подготовка к лекциям, участие в различных ученых советах и комитетах, работа по организации нового факультета.
Организовав учебный процесс на новом факультете и при этом показав себя превосходным организатором, Сорокин лишь с 1931 года сумел вплотную приступить к реализации своего исследовательского замысла. «Гарвардский комитет исследований в социальных науках» оформил финансовый аванс под эту работу в размере 10 тысяч долла ров. Выделенная сумма позволила Сорокину кооперировать усилия многих выдающихся специалистов, большей частью русского происхождения. Он создал разветвленную сеть исследовательских групп, которые под его руководством осуществляли работу по добыванию и сравнению колоссальных исходных данных. На Сорокина работали русские ученые, проживающие в Париже, Праге и различных городах Соединенных Штатов: известные философы Н. Лосский и И. Лапшин, экономист П. Савицкий, историк С. Пушкарев, специалисты по военной истории, генералы А. Зайцев, Н. Головин, специалист по искусству Византии и южных славян Н. Окунев, социолог Н. Тимашев, культуролог Д. Болдарев.
За весьма скромные гонорары эти крупные специалисты в своей области согласились подготовить для Сорокина многочисленные количественные схемы преобладающих ценностей и социологических отношений в то или иное время – по спискам, которые он им составил.
Никому из своих завербованных экспертов Сорокин не раскрывал главных целей, для которых ему были нужны все эти статистические таблицы и схемы. До самого выхода в свет четырехтомного исследования никто не знал, какой вид гипотезы выдвинут и какую теорию заказчик хочет построить и проверить этими многочисленными данными.
Такая конспирация понадобилась Сорокину для того, чтобы получать от своих помощников грамотно подобранные и полные выкладки фактов, относящихся к той или иной проблеме, и чтобы при этом на их подбор не влияли предварительные теоретические построения.
В течение почти 5 лет к Сорокину стекались материалы по истории философии и искусства, войн, революций и других важнейших социокультурных процессов. Ученый обрабатывал полученные данные, устанавливал причинную и логическую корреляцию между ними и сравнивал результаты со своей гипотезой.
В конце 1936 года рукопись трех томов «Социальной и культурной динамики» была закончена; они представляли собой некое единство, а четвертый, еще не готовый, том был методологическим дополнением. Сорокин решил приступить к изданию, не дожидаясь завершения последнего тома.
Наконец-то все участники грандиозного проекта получили возможность ознакомиться с основной гипотезой Сорокина, над доказательством которой они трудились.
Суть ее заключалась в том, что решающую роль в общественной жизни Сорокин закрепил за знаниями или, как называл их сам автор, «нормами-законами». Эти «нормызаконы» выступают в различных формах: от простейших – 2x 2 = 4 – до обширных суперсистем, охватывающих массу людей и их взаимодействий, существующих веками, комплексно объединяющих все виды духовной деятельности: религию, науку, язык, философию, этику, право. Именно эти культурные суперсистемы и стали предметом исследования Сорокина. Он вычленил в мировой истории три вида суперсистем, которые отличались друг от друга мировоззренческим методом создания определенных ценностей.
Широкая известность «Динамики» принесла Сорокину небывалую популярность в академических кругах Лос-Анджелеса.
В различных журналах появляется множество его статей, некоторые из них разрастаются до книг. В подавляющем большинстве этих книг трактовался кризис современной культуры; материал был мрачноватым и трагичным, но Сорокин всячески старался преодолеть депрессивное настроение и продолжал описывать те нежелательные изменения, которые ожидают нынешнее и ближайшее поколения, информировать людей о неизбежности катастрофы и подсказать путь преодоления и последующей моральной реконструкции человечества.
Из-под его пера, как с конвейера, выходят: «Кризис нашего времени» (1941), «Человек и общество в опасности» (1942), «Россия и Соединенные Штаты» (1944), «Реконструкция человечества» (1948), «С. О. С: значение нашего кризиса» (1951), «Американская сексуальная революция» (1956), «Нормальный сексуальный порядок» (1961).
Им были изучены и опробованы около 30 различных техник альтруистической трансформации людей и групп. Результаты исследования Сорокин изложил в своей новой книге «Виды любви и ее силы: типы, факторы и технические приемы нравственного перевоплощения», увидевшей свет в 1954 году. Выступая в этом же году на симпозиуме, Сорокин заявлял, что считает доказанными следующие положения.
. Бескорыстная, созидающая любовь – это сила, способная остановить агрессивные межличностные, межгрупповые и международные конфликты и превратить враждебные отношения в дружеские.
. Любовь вызывает любовь, а ненависть рождает ненависть.
. Бескорыстная и мудрая (адекватная) любовь является жизненной силой, необходимой для физического, умственного и нравственного здоровья. Альтруисты в целом живут дольше эгоистов.
В своих исследованиях Сорокин также определил три типа альтруистов.
. Прирожденные – изначально обладающие целостной системой личностных качеств и ценностей. Такие люди тихо и естественно наращивают свой альтруистический потенциал без влияния каких-либо катастрофических событий или резких перемен в жизни.
. Обращенные – их жизнь резко делится на два периода – доальтруистский и альтруистский. Переход происходит под воздействием личной или общественной катастрофы, протекает очень болезненно и длится от нескольких месяцев до нескольких лет. Такими были Будда и св. Франциск Ассизский.
. Смешанный тип – несет в себе черты как прирожденных, так и обращенных альтруистов. К этому типу можно отнести Ганди и Шри Рамакришну.
Сорокин также пересмотрел господствующие ранее теории структуры личности и личностной интеграции. Вместо бытующего представления о ментальной структуре человека как двухслойного пирога – бессознательное (подсознательное) и сознательное (рациональное) – Сорокин сконструировал структурную схему личности, которая скорее напоминает кошелек с четырьмя отделениями:
) биологически бессознательное (инстинкты, рефлексы);
) биологическое сознание (представления, воображение);
) социокультурное сознание (информация, которую мы получаем в семье, трудовом коллективе, партии, науке);
) сверхсознание (осмысление интергальных связей бытия, мира в целом).
Именно сверхсознание Сорокин считает основным источником всех величайших достижений во всех отраслях культуры – от науки и изящных искусств до религии и этики.
Сверхсознание также является необходимым условием для того, чтобы стать «гением альтруистической любви».
Под конец жизни у Сорокина образовалась обширная переписка с корреспондентами с разных концов света, на которую он тратил значительную часть своего времени. Ему писали выдающиеся мыслители, литераторы, бизнесмены, государственные, религиозные и культурные деятели.
Сорокин писал: «Я благодарен всем силам, которые подарили мне великую привилегию совершить долгое жизненное путешествие, и не хотел бы иметь другое, исправленное издание жизни, если бы Оно было возможно».
Скончался Питирим Сорокин 10 февраля 1968 года в возрасте 79 лет.
Его обширный архив и библиотеку приобрел Саскачеванский университет (Канада), где был создан Центр Сорокина, который стал проводить «Сорокинские чтения» и изучать его наследие. Была введена премия имени П. Сорокина, которой в США теперь награждаются авторы лучших теоретических работ в области социологии.
Его взгляды на общество своего времени были по преимуществу негативными и пессимистическими, начиная с острого антагонизма к коммунистическому режиму в России и заканчивая западным миром также. Спасение мира он видел в альтруистической любви. Этот взгляд частично возник у него под влиянием Льва Толстого, любовь к России была постоянной в течение всей жизни. Его влияние на социальные науки через его книги и преподавание будут необычайными». Выводы к главе 2
Подытоживая вышесказанное, можем отметить, что известные российские личности, которые волею судьбы оказались за границей в эмиграции, не оставили своей деятельности. Они продолжали упорно работать над теми вопросами, темами, проблемами, которые были им близки по духу и по призванию.
Художник А.А. Соколов всячески старался пропагандировать русскую культуру, богатство её традиций и обычаев. Его картины наполнены чувством патриотизма, которое исходило из души художника-эмигранта.
Русский генерал и выдающийся военный инженер Алексей Владимирович фон Шварц, находясь в эмиграции, создал целый ряд работ, посвященных военной тематике, стратегиям ведения боя, обороны, вопросам, связанным с фортификацией.
Питирим Сорокин в своих работах и в процессе реализации общественной жизни неустанно указывал на явные признаки распада искусства, кричит о том, что современная наука и техника нацелены только на покорение и уничтожение природы, пишет о деградации этики и права, крушении семьи, сексуальной вакханалии, безудержном росте преступности, душевных и физических заболеваниях, самоубийствах и убийствах – все это является свидетельством полной дезинтеграции современной чувственной западной культуры.
Как видим, каждая из рассмотренных нами личностей сделала свой неоцененный вклад в развитие мировой культуры и науки, оставаясь при этом преданной своим национальным, моральным, культурным ценностям. Заключение
Безусловно, трудно ответить однозначно на вопрос о причинах эмиграции того или иного представителя интеллигенции. Как пишет А.В.Квакин, “скорее всего здесь действовал целый комплекс как первостепенных, так и второстепенных причин”. Но все же нам представляется, что основными причинами эмиграции интеллигенции являются непродуманная невежественная политика молодого Советского государства в области народного образования и культуры, установление идеологической монополии большевиков, борьба с инакомыслием, приоритет классовых интересов над духовными.
В эмиграции духовное творчество для интеллигенции становится не только способом выживания, но и выполнением огромной исторической миссии – сохранить для грядущей России дореволюционную русскую культуру. и ее традиции. Один из известных представителей старшего поколения культуры Русского Зарубежья К.Р.Кочаровский, говоря о задачах зарубежной России, отмечал: “Сотни тысяч русских людей, рассеянных по странам, это – великий посев семян русской культуры, и от них самих зависит теперь взрасти и дать плод. Историческая судьба как бы отрядила их в пространство, дав им широкие своеобразные возможности, сделать их физически как бы некоторым народно-культурным посланством России за границей.” Интеллигенция не могла довольствоваться своим положением беженцев и вынужденным ожиданием благоприятных условий для возвращения. Смысл пребывания в Зарубежье виделся ее представителям в том, чтобы использовать его во благо Отечества и тем оправдать свой разрыв с народом. Для будущей России, считали они, “велика будет разница, вернется ли зарубежная Россия на родину без новых нужных России запасов культуры, или она явится, как рой пчел в родной улей, тяжело нагруженная питательными соками, собранными с лучших цветов иностранной культуры”.
Можно выделить основные черты, характерные для всей российской эмиграции: преемственность всех волн по сохранению национальной культуры, отсутствие и нежелание полной ассимиляции и в тоже время открытость к культурам стран проживания, обостренное чувство ностальгии, ощущение себя органичной частью национальной культуры.
Особенность российской эмиграции в том, что индивидуализм как характерная черта интеллигента почти не проявлялась. Эмигранты жаловались на отсутствие особого «воздуха» русской общественной жизни, который формировал бы их как личность. Даже потрясения русской жизни, которые они наблюдали издалека, были притягательны. В письмах друг к другу мало сетований на трудности быта, на безденежье, на жизнь из милости, жаловались на отсутствие смысла жизни, большого дела.
Эмиграция стала вынужденным путешествием, но путешествием духа. По сути, это был поиск себя, ибо, чтобы найти себя, надо столкнуться с другими лицами. Многие произведения были задуманы в эмиграции, например, «Мертвые души» Н. Гоголя. Именно на таком столкновении культур был основан европейский обычай странствования, необходимый для подмастерьев, желавших стать мастерами. Эмиграционная среда создала такой мир, который способствовал «встрече культур» в напряженном поиске ресурсов выживания и развития.
Ситуация может показаться парадоксальной, но эмиграция не связана с перемещением в пространстве и не всякое перемещение в пространстве станет духовным творчеством. Эмиграция – это поиск духовной родины. Сохраняя близость с Россией, был создан особый, во многом театральный мир российского зарубежья.
Феномен российской эмиграции приобретает дополнительное своеобразие и уникальность, поскольку его неотъемлемой частью является изгнание, высылка части интеллигенции в 1922 году. Высылка, названная Бердяевым Н.А. «странной мерой», представляет интерес уже тем, что она будет повторена в 60-е годы, и эпитеты «идеологические врангелевцы и колчаковцы» будут сменены на клеймо во времена Солженицына А. «литературный власовец». Трагедия высылаемых была не столько в высылке, сколько в отрыве от почвы. Изгнание – это не событие одноразового плана, оно тяготело над философами на протяжении всей жизни в эмиграции. Это чувство не было характерным для эмигрантов, покинувших родину самостоятельно.
В эмигрантской среде «высланные» снова будут не приняты, как это ни парадоксально. С одной стороны, эмиграция подкреплялась учеными с мировыми именами, с другой, эмигранты считали их подосланными советской властью с целью раскола, их даже называли «полувысланные, полупосланные». Фактически сразу стало понятно, что философы отрицательно относятся ко всякого рода попыткам «наказать» большевиков и вмешиваться в политику России.
Одиночество высланных было явлением совершенно иного, духовного порядка. Его нельзя было восполнить общением. Феномен одиночества описан еще в книге Екклесиаста: «Человек одинокий, и другого нет; нет сына, ни брата у него; и всем трудам его нет конца, и глаз его не насыщается богатством». Эмигранты столкнулись с 3 видами одиночества: разрыв с самим собой как личностью, культурное одиночество, социальное одиночество.
Вся творческая, интеллектуальная активность философов была направлена на реализацию особой миссии, которую, как им казалось, судьба вверила им нести.
Нами выделено 3 аспекта миссии эмигрантов за границей:
. Сохранить память о прежней России, ее традициях;
. Помочь здоровым силам в самой России сохранить традиции, продолжить творчество;
. Творчество в эмиграции – самая главная. Именно здесь миссия выполнено наиболее полно.
. Именно эмиграция наиболее плодотворно осуществила задачу осмысления произошедшего в России кризиса.
Таким образом, российская эмиграция как сложный противоречивый феномен отличается от эмиграции представителей других стран. Мир российской эмиграции – это мир поисков смыслов, творчества.
. Бакина Наталья Евгеньевна. Российские художники-эмигранты (1918 – 1939) :Аспекты адаптации : Дис. … канд. ист. наук : 07.00.02 : Белгород, 2005 199 c. РГБ ОД, 61:05-7/905
. Бормотова С. С. Борьба советских учёных-марксистов против социологических идей П. Сорокина в первые послеоктябрьские годы (1917-1922). // Философские науки. – 1971. – № 1. – С. 123-130.
. Вандалковская М.Г. Историческая наука российской эмиграции: “Евразийский соблазн”. М., 1997.
. Вишняк М.В. «Современные записки»: Воспоминания редактора. СПб., 1993.
. Глэд Джон. Беседы в изгнании: Русское литературное зарубежье. М., 1991.
. Голосенко И. А. Питирим Сорокин как историк социологии // Журнал социологии и социальной антропологии, 1998, том 1, выпуск 4.
. Голосенко И. А. Философия истории Питирима Сорокина. // Новая и новейшая история. – 1966. – № 4, апрель. – с.85-93.
. Жуков А.Ф., Жукова Л.Н. История российской эмиграции. Вторая волна эмиграции 1939-1950-е годы: Учебное пособие. СПб., 1998.
. Ильин В.Н. Сорокин Питирим Александрович. (некролог) // Возрождение. – Paris, 1968. – №195. – С.120-121.
. Инок Всеволод (Филипьев). Путь святых отцов. Патрология. / под общей редакцией митрополита Лавра Восточно-Американского и Нью-Йоркского. – Джорданвилль-М., 2007, стр. 500-598 («V период. С начала XX века – до нашего времени. Церковная письменность русского зарубежья.»)
. Интеллигенция и революция. XX век. М., 1985.
. Источники по истории адаптации российских эмигрантов в XIX-XX вв.: Сборник статей. М., 1997.
. Казак В. Энциклопедический словарь русской литературы с 1917 г. Лондон 1988.
. Каталог русских зарубежных периодических и продолжающихся изданий в библиотеках Москвы (1917-1955). М., 1999.
. Ковалев В. А. Теория революции П. А. Сорокина и российский политический процесс // Политическая экспертиза. – 2009. – № 2.
. Ковалевский П.Е. Зарубежная Россия: История и культурно-просветительная работа Русского Зарубежья за полвека: (1920-1970 гг.). Париж, 1971.
. Костиков В. Не будем проклинать изгнанье…: Пути и судьбы русской эмиграции. М., 1994.
. Культурное наследие русской эмиграции: 1917-1940. Кн.I. М., 1994.
. Липский А. В., Кротов П. П. Зырянский след в биографии Питирима Сорокина. // Социологические исследования. – 1990. – № 2. – С. 117-134.
. Млечин Л.М. Сеть. Москва – ОГПУ – Париж. Минск, 1991.
. Назаров М. Миссия русской эмиграции. Ставрополь, 1992.
. Открытый архив: Справочник опубликованных документов по истории России XX в./ Сост. И.А.Кондакова. М., 1997.
. Очерки истории Российской внешней разведки: 1917-1933 гг. М., 1997. Т.II.
. Политическая история русской эмиграции: 1920-1940 гг.: Документы и материалы: Учебное пособие/ Под ред. А.Ф.Киселева. М., 1999.
. Политические деятели России: 1917: Биографический словарь. М., 1993.
. Попов А.В. Русское зарубежье и архивы: Документы Российской эмиграции в архивах Москвы: Проблемы выявления, комплектования, описания, использования. М., 1998.
. Прянишников Б. Незримая паутина: ВЧК-ГПУ-НКВД против белой эмиграции. СПб., 1993.
. Российская эмиграция в Маньчжурии: Военно-политическая деятельность: (1920-1945 гг.): Сборник документов. Южно-Сахалинск, 1994.
. Русская военная эмиграция 20-40-х гг.: Документы и материалы. М., 1998. Кн.1-2.
. Русская православная церковь за границей: 1918-1968 гг./ Под ред. А.А. Соллогуба. Т.I. Нью-Йорк, 1968.
. Русское зарубежье: Золотая книга эмиграции: Первая треть XX в.: Энциклопедический биографический словарь. М., 1997.
. Русское зарубежье: Хроника научной, культурной и общественной жизни. М.; Париж, 1993-1997. Т.1-4.
. Свободное слово «Посева»: 1945-1995. М., 1995
. Сводный каталог русских зарубежных периодических и продолжающихся изданий в библиотеках Санкт-Петербурга (1917-1955) / РНБ., СПб,.1996.
. Соколов А.Г. Судьбы русской литературной эмиграции 1920-х годов. М., 1991.
. Струве Г. Русская литература в изгнании. NY., 1956; Париж, 1984.
. Толстой А.В. Время итогов. Художественный мир русской эмиграции в Париже в 1920-1930-е годы // Российское зарубежье: история и современность. / Российский институт культуры. Координационный совет общенациональной программы «Духовные основы государственной политики и гражданства». – М., 1998. – С. 62 – 69
. Указатель периодических изданий эмиграции России и СССР за 1919-1952 гг. Мюнхен, 1953.
. Фостер Л.А. Библиография русской зарубежной литературы. 1918-1968: В 2-х т. Бостон, 1970.
. Чему свидетели мы были…: Переписка бывших царских дипломатов: 1934-1940 гг.: Сборник документов. М., 1998. Кн.1-2.
. Шкаренков Л.К. Агония белой эмиграции: 1918-1968/ Под ред. А.А. Сологуба. Т.I. Нью-Йорк, 1986.
43. <#”885967.files/image001.jpg”>
