Кризис современной культуры и цивилизации

• Вид работы: Реферат
• Предмет: Культурология
• Язык: Русский , Формат файла: MS Word 45,17 kb

Кризис современной культуры и цивилизации

1. Введение. Культура и цивилизация

Проблеме соотношения культуры и цивилизации посвящено немало серьезнейших работ известных теоретиков культуры. Многие из них связывают ее с вопросами о судьбах культуры, цивилизации и даже всего человечества.

Понятие «цивилизация» многозначно. Можно указать, по крайней мере, три основных значения этого слова. В первом случае рождается традиционная культурфилософская проблематика, восходящая к немецким романтикам. В этом значении «культура» и «цивилизация» уже не воспринимаются как синонимы. Органика культуры противопоставляется мертвящему техницизму цивилизации. Второе значение слова предполагает движение мира от расколотого к единому. Возможна и третья парадигма – плюрализм отдельных разрозненных цивилизаций. В этом случае подвергается пересмотру восходящее к христианству видение общечеловеческой перспективы.

Для выработки более или менее точного определения цивилизации необходимо в свою очередь изучение крупных социальных и культурных феноменов, существующих в виде целостностей, т.е. макроисторическое исследование. Н. Данилевский называет такие феномены культурно-историческими типами, О. Шпен-глер – развитыми культурами, А. Тойнби – цивилизациями, П. Сорокин – метакультурами.

Все эти социальные и культурные суперсистемы не совпадают ни с нацией, ни с государством, ни с какой – либо социальной группой. Они выходят за пределы географических или расовых границ. Однако, подобно глубинным течениям, они определяют характер всех более мелких социальных образований и являются подлинными целостными единствами в океане социальных и культурных феноменов.

Сегодня проблема цивилизаций ставит перед исследователями новые актуальные задачи, решение которых предполагает: научный подход и философскую проработанность. К числу таких проблем, которые находятся сейчас в центре внимания, относятся, прежде всего, такие, как сущность кризисов, переживаемых отдельными культурами, в частности западноевропейской культурой; будущее западного мира; усиление культурной идентичности и всплеск национализма; отношение современного человека к религии, технике, науке; взаимоотношения Востока и Запада и др.

Современным людям история не представляется чередованием событий, определяющих судьбы отдельных народов, их возникновение, расцвет и исчезновение. Мы воспринимаем теперь наше прошлое как чередование крупных целостных образований, моделью которых может служить античная культура. Одним из них, хотя и незавершенным, является западноевропейская культура. Таким образом, цивилизация становится основной категорией современной исторической науки. Но она, несмотря на условную конкретность, оказывается зыбкой.

Цивилизация – вполне оправданная, хотя и условная единица трактовки истории, некий условный теоретический конструкт. Однако не следует выдавать этот идеальный тип за безусловную эмпирическую реальность. Подтверждением данного соображения служит тот факт, что никто не может сказать, сколько же цивилизаций на Земле. Это не строгое естественнонаучное понятие. Даже один и тот же исследователь, скажем А. Тойнби, называет разное число цивилизаций. Начиная с 21 цивилизации, Тойнби затем увеличивает их число до 23, а потом до 26, но к концу своего многотомного труда теряет восемь, и как бы не замечает этого.

В выработке определения понятия цивилизации и оценки конкретных цивилизаций многое зависит от позиции исследователя. Как отметил Е.Б. Рашковский в дискуссии по этой проблеме, любой ученый-эмпирик, скажем, кавказовед, филиппинист, кореевед, тюрколог и т.п., предлагает свои коррективы к налаженной схеме и тем самым утверждает относительный и наводящий характер категории цивилизации и даже шире – цивилизационной схемы. И каждый по-своему прав. Ибо нет современной науки без учета и обоснования статуса наблюдателя.

Обычно исследователи цивилизаций указывают на трудности их истолкования: сложность внутреннего состава каждой из цивилизаций; напряженную внутреннюю борьбу в рамках цивилизаций за господство над природными и людскими ресурсами; напряженную борьбу за гегемонию в символической сфере в виде идеологии и религии. Причем в такой борьбе враждующие группировки, коалиции и клики часто ищут внешней поддержки против собратьев по цивилизации, ищут пути самоутверждения в субцивилизационных раздорах. Материал для такого рода размышлений дают истории арабо-исламской цивилизации: индостанская, индонезийская XX в.

Трудность для исследования цивилизаций представляет и их внутренняя динамичность. Их облик формируется не только многовековыми историческими предпосылками. Мы только зафиксировали какие-то особенности цивилизации, но она их уже в определенной мере сбросила. Развертывает себя драматический процесс взаимодействия западнических и ”почвеннических импульсов, рационализма и традиционализма. Это взаимодействие прослеживается как одна из определяющих характеристик культурной динамики в не западных обществах. Она составляет на протяжении двух-трех веков лейтмотив истории России. То же можно сказать о Турции, Японии, Латинской Америке, об Индии и Ближнем Востоке. Такое взаимодействие противоположно направленных импульсов остается универсальным. Более того, с XIX в. оно даже сумело утвердиться и в западной культуре – коллизия мондиализма и западоцентризма.

Немалую роль в трактовке этой проблемы играет политическая культура. Можно понять социоэкономические и психологические предпосылки фундаментализма – в исламском мире, в православии, индуизме и иудаизме. Фундаментализм действительно приобретает облик эсхатологически грозного, всеохватывающего феномена. Но тенденции нынешнего дня не вечны. Кроме того, если присмотреться к фундаментализму в лоне различных культурных цивилизаций, собственно цивилизационных структур, подойдя к нему культурологически, то это скорее всего попытка активистской перестройки традиционного религиозного сознания в нынешних условиях глубоко несбалансированного во многих отношениях западноцентричного мира.

Фундаментализм чужд не только рационализму, но и традиционализму, поскольку он не приемлет традицию в ее исторической изменяемости и данности, пытается утвердить традицию как нечто харизматически измышленное, силится сохранить ее на путях рационального замысла, закрепить традицию рациональными средствами. В этом смысле приходится говорить не о консервативности, а о радикализме основных фундаменталистических установок.

Все это свидетельствует о том, что трудно дать строгое определение понятию цивилизации. Фактически под цивилизацией понимается культурная общность людей, обладающих некоторым социальным генотипом, социальным стереотипом, освоившая большое, достаточно автономное, замкнутое мировое пространство и в силу этого получившая прочное место в мировом раскладе.

Как видим, понятие «цивилизация» еще не определилось, хотя ни у кого нет сомнения относительно того, что «цивилизация» является основным феноменом исторического развития. Трудность заключается в том, что немецкому термину «Hochkul-tur», т.е. «высокая (высшая) культура», введенному О. Шпенгле-ром, соответствует английский и французский термин «civilisation», тогда как у Шпенглера «цивилизация» означает последнюю стадию культуры, ее упадок.

По существу, в морфологическом учении о культурах можно выделить два направления. К одному из них можно отнести Н.Я. Данилевского, О. Шпенглера и А. Тойнби. К другому – американского антрополога ф. Нортропа, А. Крёбера и П.А. Сорокина. Отличие второго направления заключается в том, что его сторонники стремятся найти в океане мировых феноменов не отдельные строго очерченные системы, а объединяющие их «культурные суперсистемы» (термин П.А. Сорокина) и именно их считают культурными целостностями, являющимися определенными символами.

Как указывает П.А. Сорокин, между обоими направлениями есть ряд точек соприкосновения, и выводы, к которым пришли представители обоих направлений, очень близки. Те и другие признают наличие сравнительно небольшого числа культур, не совпадающих ни с нациями, ни с государствами и различных по своему характеру. Каждая такая культура является целостностью, холистическим единством, в котором части и целое взаимосвязаны и взаимообусловлены, хотя реальность целого не соответствует сумме реальностей отдельных частей.

2. Культура – источник будущих конфликтов

культура цивилизация кризис

Профессор Гарвардского университета С. Хантингтон выдвинул культурологическую гипотезу о том, что современная мировая политика вступает в новую фазу, когда источником конфликтов станет не идеология и экономика, а культура. Он полагает, что именно она будет теперь определять важнейшие границы, разделяющие человечество, и преобладающие источники конфликтов…

По его словам, наиболее значимые конфликты глобальной политики будут разворачиваться не между нациями-государствами, а между нациями и группами, принадлежащими к разным цивилизациям. Столкновение цивилизаций станет доминирующим фактором мировой политики. «Линии разлома между цивилизациями, – считает Хантингтон, – это и есть линии будущих фронтов».

Можно ли считать грядущий конфликт между цивилизациями завершающей стадией той эволюции, которую претерпели глобальные конфликты в современном мире? На протяжении полутора веков после Вестфальского мира, который оформил современную международную систему, в западном ареале конфликты разворачивались главным образом между государями – королями, императорами, абсолютными конституционными монархами, стремившимися расширить свой бюрократический аппарат, увеличить армию, укрепить экономическую мощь, а главное – присоединить новые земли к своим владениям. Этот процесс породил нации-государства. Начиная с Французской революции, основные линии конфликтов стали пролегать не столько между правителями, сколько между нациями.

Данная модель, полагает Хантингтон, сохранялась в течение всего XIX в. Конец ей положила первая мировая война. А затем в результате русской революции (Октябрь1917 г.) и ответной реакции на нее конфликт наций уступил место конфликту идеологий.

Сторонами такого конфликта, в соответствии с концепцией Хантингтона, были коммунизм, нацизм и либеральная демократия. Во время «холодной войны» этот конфликт вылился в борьбу двух сверхдержав, ни одна из которых не была нацией, государством в классическом европейском смысле. Их самоидентификация формулировалась в идеологических категориях. Все прошлые, конфликты между правителями, нациями- государствами и идеологиями были главным образом конфликтами западной цивилизации. У. Линд назвал их «гражданскими войнами Запада». Это справедливо в отношении «холодной войны», как и в отношении мировых войн, а также войн XVII, XVIII, XIX столетий. С окончанием «холодной войны» подходит к концу и западная фаза развития международной политики. В центр выдвигается взаимодействие между Западом и не западными цивилизациями.

На этом новом этапе народы и правительства не западных цивилизаций уже не выступают как объекты истории, как мишень западной колониальной политики, а наряду с Западом сами начинают творить историю по собственным меркам.

Теперь все большую роль будет играть идентичность на уровне цивилизации, и облик мира будет в значительной мере формироваться в ходе взаимодействия семи-восьми крупных цивилизаций. К ним Хантингтон относит западную, конфуцианскую, японскую исламскую, индуистскую, православно-славянскую, латиноамериканскую и, возможно, африканскую цивилизации. Однако оппоненты американского культуролога считают, что если исходить из его критериев выделения цивилизаций (язык, история, обычаи, институты, самоидентификация), то непонятно, почему латиноамериканская и православная (российская) цивилизации выделяются, а не включаются в состав западной. Ведь православная теология и литургия, ленинизм и учение Льва Толстого:- все это проявления западной культуры.

Как Хантингтон обосновывает свою концепцию, согласно которой самые значительные конфликты будущего развернутся вдоль линий разлома между цивилизациями?

Во-первых, различия между цивилизациями не просто реальны. Они наиболее существенны. Цивилизации несхожи по своей истории, языку, культуре, традициям и, что самое важное, – религии. Люди разных цивилизаций по-разному смотрят на отношения между Богом и человеком, индивидом и группой, гражданином и государством, родителями и детьми, мужем и женой, имеют разные представления о соотносительной значимости прав и обязанностей, свободы и принуждения, равенства и иерархии. А такие различия более фундаментальны, чем различия между политическими идеологиями и политическими режимами. Конечно, различия не обязательно предполагают конфликт, а конфликт не обязательно предполагает насилие. Однако именно различия между цивилизациями в течение столетий порождали самые затяжные и кровопролитные конфликты.

Во – вторых, мир становится более взаимосвязанным и взаимозависимым. Взаимодействие народов разных цивилизаций усиливается. Это ведет к росту цивилизационного самосознания, к тому, что глубоко осознаются различия между цивилизациями и то, что их объединяет. Так, североафриканская иммиграция во Францию вызвала у французов враждебное отношение и в то же время укрепила доброжелательность к другим иммигрантам – «добропорядочным католикам и европейцам из Польши». Американцы гораздо болезненнее реагируют на японские капиталовложения, чем на куда более крупные инвестиции из Канады и европейских стран. Взаимодействие представителей разных цивилизаций укрепляет их цивилизационное самосознание, а это, в свою очередь, обостряет уходящие в глубь истории или, по крайней мере, воспринимаемые таким образом разногласия и враждебность.

В – третьих, процессы экономической модернизации и социальных изменений во всем мире размывают традиционную идентификацию людей с местом жительства, одновременно ослабевает и роль нации-государства как источника идентификации. Образовавшиеся в результате лакуны по большей части заполняются религией, нередко в форме фундаменталистских движений. Подобные движения сложились не только в исламе, но и в западном христианстве, иудаизме, буддизме, индуизме. В большинстве стран фундаментализм поддерживают образованные молодые люди, высококвалифицированные специалисты из средних классов, лига свободных профессий, бизнесмены. Как заметил американский религиовед Г. Вайгель, «десекуляризация мира – одно из доминирующих социальных явлений конца XX в.» Возрождение религии, или, говоря словами другого теолога Ж.Кепеля, «реванш Бога», создает основу для идентификации и сопричастности с общностью, выходящей за рамки национальных границ, для объединения цивилизаций.

В-четвертых, рост цивилизационного самосознания диктуется раздвоением роли Запада. С одной стороны, Запад находится на вершине своего могущества, а с другой – возможно, как раз, поэтому среди незападных цивилизаций происходит возврат к собственным корням. Все чаще приходится слышать о «возврате в Азию» Японии, о конце влияния идей Неру и «индуизации Индии», о провале западных идей социализма и национализма и «реисламизации» Ближнего Востока, а в последнее время – споры о вестернизации или русификации «страны Бориса Ельцина». На вершине своего могущества Запад сталкивается с не западными странами, у которых достаточно стремления, воли и ресурсов, чтобы придать миру новый облик, не западный.

Прежде в незападных странах элиты обычно состояли из людей, более других связанных с Западом, получивших образование в Оксфорде, Сорбонне или Сандхерсте и усвоивших западные ценности и стиль жизни. Население же этих стран, как правило, сохраняло неразрывную связь со своей исконной культурой. Сейчас все изменилось. Во многих незападных странах идет интенсивный процесс девестернизации элит и их возврата к собственным культурным корням. Но одновременно с этим западные, главным образом американские, обычаи, стиль жизни и культура приобретают популярность среди широких слоев населения.

В-пятых, культурные особенности и различия менее подвержены изменениям, чем экономические и политические, и вследствие этого их труднее совместить, а в случае конфликтной ситуации свести к компромиссу. Люди могут стать приверженцами любой идеологии, изменив прежним пристрастиям в этой сфере, бедные могут стать богатыми, и наоборот, но русские при всем желании не могут стать эстонцами, а азербайджанцы – армянами.

Немалую роль играет и усиление экономического регионализма. Судя по всему, роль региональных экономических связей будет усиливаться. С одной стороны, успех экономического регионализма укрепляет сознание принадлежности к одной цивилизации. А с другой – экономический регионализм может быть успешным, только если он коренится в общности цивилизации. Европейское сообщество покоится на общих основаниях европейской культуры и западного христианства. Успех НАФТА (се-веро-американской зоны свободной торговли) зависит от продолжающегося сближения культур Мексики, Канады и Америки. Япония же, напротив, испытывает затруднения с созданием такого же экономического сообщества в Юго-Восточной Азии, так как Япония – это единственное в своем роде общество и цивилизация. Какими бы мощными ни были торговые, экономические и финансовые связи Японии с остальными странами Юго-Восточной Азии, культурные различия между ними мешают продвижению по пути региональной экономической интеграции по образцу Западной Европы или Северной Америки.

В противовес этому общность культуры явно способствует стремительному росту экономических связей между Китайской Народной Республикой, с одной стороны, и Гонконгом, Сингапуром и заморскими китайскими общинами в других странах Азии – с другой. С окончанием «холодной войны» общность культуры быстро вытесняет идеологические различия. Если общность культуры – это предпосылка экономической интеграции, то центр будущего восточно-азиатского экономического блока скорее всего будет в Китае.

С. Хантингтон считает, что культурно-религиозная схожесть лежит также в основе Организации экономического сотрудничества, объединяющей 10 неарабских мусульманских стран: Иран, Пакистан, Турцию, Азербайджан, Казахстан, Киргизию, Туркмению, Таджикистан, Узбекистан и Афганистан. Данная организация была создана в 60-х годах тремя странами: Турцией, Пакистаном и Ираном. Важный импульс к ее оживлению и расширению дало осознание лидерами некоторых из входящих в нее стран того факта, что им закрыт путь в Европейское сообщество. Точно так же КАРИКОМ, центрально-американский общий рынок и МЕРКОСУР базируются на общей культурной основе. Но попытки создать более широкую экономическую общность, которая объединяла бы страны островов Карибского бассейна и Центральную Америку, не увенчались успехом – мосты между английской и латиноамериканской культурами если и наводятся, то с огромным трудом.

. Разломы между цивилизациями

Конфликт цивилизаций разворачивается на двух уровнях. На микроуровне группы, обитающие вдоль линий разлома между цивилизациями, ведут борьбу, зачастую кровопролитную, за земли и власть друг над другом. На макроуровне страны, относящиеся к разным цивилизациям, соперничают из-за влияния в военной и экономической сферах, борются за контроль над Международными организациями и третьими странами, стремясь, всюду утвердить собственные политические и религиозные ценности. Если в годы Второй мировой войны основные очаги кризисов и кровопролития сосредоточивались вдоль политических и идеологических границ, то теперь они перемещаются на линии разлома между цивилизациями.

«Холодная война» началась с того момента, когда «железный занавес» разделил Европу политически и идеологически, и закончилась с его исчезновением. Но как только был ликвидирован идеологический раздел Европы, так вновь возродился ее культурный раздел на западное христианство, с одной стороны, и православие и ислам – с другой.

По мнению одного из современных американских исследователей У. Уоллиса, наиболее важной разделительной линией в Европе является восточная граница западного христианства, сложившаяся к 1500 г. У этих стран общий опыт европейской истории: Ренессанс, Реформация, Просвещение, Французская революция, промышленная революция. Их экономическое положение, как правило, гораздо лучше, чем у людей, живущих восточнее. Сейчас они могут рассчитывать на более тесное сотрудничество в рамках единой европейской экономики и консолидацию демократических политических систем.

Восточнее и южнее этой линии живут православные христиане и мусульмане. Исторически они относились к Османской империи либо к Российской империи, и до них донеслось лишь эхо исторических событий, определивших судьбу Запада. Экономически они отстают от Запада и, похоже, менее подготовлены к созданию устойчивых демократических политических систем. И сейчас, по словам С. Хантингтона, «бархатный занавес» культуры сменил прежний «железный занавес» идеологии в качестве главной демаркационной линии в Европе. События в Югославии показали, что это линия не только культурных различий, но временами и кровавых конфликтов.

Конфликт вдоль линии разлома между западной и исламской цивилизациями продолжается уже 13 веков. Начавшееся с возникновением ислама продвижение арабов и мавров на Запад и на Север завершилось лишь в 732 г. На протяжении XI-XIII вв. крестоносцы с переменным успехом пытались принести на Святую Землю христианство и установить там христианское правление. В XIV-XVII вв. инициативу перехватили турки-османы, которые распространили свое господство на Ближний Восток и на Балканы, захватили Константинополь и дважды осаждали Вену. Но в, XIX – начале XX в. инициативу в большей части Северной Африки и Ближнего Востока перехватили Англия, Франция и Италия. Они установили контроль над регионом, потеснив, из него турок – османов.

Начавшаяся тогда военная конфронтация между Западом и исламским миром продолжается целое столетие, и нет намека на ее смягчение. Скорее, наоборот, она может еще больше обостриться. Обе стороны видят во взаимодействии исламского и западного мира конфликт цивилизаций. «Западу наверняка предстоит конфронтация с мусульманским миром,- пишет индийский журналист мусульманского вероисповедания М. Акбар. – Уже сам факт широкого распространения исламского мира от Магриба до Пакистана приведет к борьбе за новый мировой порядок».

Еще одно, длящееся столетия противостояние – это антагонизм между арабо-исламской цивилизацией и языческим, анимистическим (верящим в духов), а ныне по преимуществу христианским чернокожим населением юга. В прошлом этот антагонизм олицетворялся в образе араба-работорговца и чернокожего раба, сегодня он принял форму кровавых столкновений, время от времени вспыхивающих между противоборствующими сторонами.

Конфликт цивилизаций имеет глубокие корни и в других регионах Азии. Уходящая в глубину истории борьба между мусульманами и индусами выражается сегодня не только в соперничестве между Пакистаном и Индией, но и в усилении религиозной вражды внутри Индии между воинственными индуистскими группировками и значительным мусульманским меньшинством.

Потенциальная возможность насилия при взаимодействии различных цивилизаций может варьироваться. В отношениях между американской и европейской субцивилизациями преобладает, по мысли Хантингтона, экономическая конкуренция, как и в отношениях между Западом в целом и Японией. В Евразии расползающиеся этнические конфликты, доходящие до «этнических чисток», отнюдь не являются редкостью. Чаще всего они происходят, между группами, относящимися к разным цивилизациям, и в этом случае принимают наиболее резкие формы. Исторически сложившиеся границы между цивилизациями евразийского континента вновь сейчас полыхают в огне конфликтов. Особого накала эти конфликты достигают по границам исламского мира, полумесяцем раскинувшегося на пространстве между Северной Африкой и Средней Азией. Но насилие практикуется и в конфликтах между мусульманами, с одной стороны, и православными сербами на Балканах, евреями в Израиле, индусами в Индии, буддистами в Бирме и католиками на Филиппинах – с другой.

Группы или страны, принадлежащие к одной цивилизации, оказавшись вовлеченными в войну с людьми другой цивилизации, естественно, пытаются заручиться поддержкой представителей своей цивилизации. Следующая мировая война, полагает Хантингтон, если она разразится, будет войной между цивилизациями.

По сравнению с другими цивилизациями Запад находится сейчас на вершине своего могущества. Вторая держава – СССР, в прошлом ее оппонент, исчезла с политической карты мира. Военный конфликт между западными Странами немыслим. Военная мощь Запада не имеет равных. А если не считать Японии, то у Запада нет и экономических соперников. Запад главенствует в политической сфере, в сфере безопасности, а совместно с Японией – в сфере экономики. Мировые политические проблемы и проблемы безопасности эффективно разрешаются под руководством США, Великобритании и Франции, мировые экономические проблемы – под руководством США, Германии и Японии. Имея самые тесные отношения, друг с другом, эти страны не допускают в свой круг страны поменьше. Так, по крайней мере, видят сегодняшний мир не западные страны и в их взгляде есть значительная доля истины. Различия в масштабах власти и борьба за военную, экономическую и политическую власть являются одним из источников конфликта между Западом и иными цивилизациями.

Еще одним источником конфликтов – различия в культуре, в базовых ценностях и верованиях. Американский исследователь B.C. Нейпол утверждал, что западная цивилизация универсальна и годится для всех народов. На поверхностном уровне многое из западной культуры действительно пропитало остальной мир. Но на глубинном уровне западные представления и идеи фундаментально отличаются от тех, которые присущи другим цивилизациям. В исламской, конфуцианской, японской, индуистской, буддистской и православной культурах почти не находят отклика такие западные идеи, как индивидуализм, либерализм, конституционализм, права человека, равенство, свобода, отделение церкви от государства, верховенство закона, демократия, свободный рынок.

Попытки, предпринимаемые Западом с целью усиления пропаганды этих идей, зачастую вызывают враждебную реакцию против «империализма прав человека» и способствуют укреплению исконных ценностей собственной культуры. Об этом, в частности, свидетельствует поддержка религиозного фундаментализма молодежью незападных стран. Да и сам тезис о возможности «универсальной цивилизации» – это западная идея. Она находится в прямом противоречии с партикуляризмом большинства азиатских культур, с их упором на различия, отделяющие одних людей от других.

Действительно, как показало сравнительное исследование значимости ста ценностных установок в различных обществах, «ценности, имеющие первостепенную важность на Западе, значительно менее важны в остальном мире». В политической сфере эти различия наиболее отчетливо обнаруживаются в попытках Соединенных Штатов и других стран Запада навязать народам других стран западные идеи демократии и прав человека. Если она и утвердилась кое-где в незападных странах, то лишь как следствие западного колониализма или военного и экономического диктата.

Центральной осью мировой политики в будущем станет, по мнению С. Хантингтона, конфликт между «Западом и остальным миром» (так называл его арабский ученый К. Махбубани) и реакция незападных цивилизаций на западную мощь и ценности.

Такого рода реакция может принять различную форму.

Во-первых, не западные страны могут последовать примеру Северной Кореи или Бирмы и взять курс на изоляцию – оградить свои страны от западного проникновения и устраниться от участия в жизни мирового сообщества, где доминирует Запад. Но за такую политику приходится платить слишком высокую цену, и лишь немногие страны приняли ее в полном объеме.

Вторая возможность – попробовать примкнуть к Западу и принять его ценности и институты. В теории международных отношений это называется «вскочить на подножку поезда».

Третья возможность – попытаться создать противовес Западу, развивая экономическую и военную мощь и сотрудничая с другими не западными странами против Запада. Одновременно можно сохранять исконные национальные ценности и институты – иными словами, модернизироваться, но не вестернизироваться. Эти три формы возможной реакции незападных цивилизаций могут сочетаться друг с другом в разных вариантах.

В будущем, когда принадлежность к определенной цивилизации станет основой самоидентификации людей, страны, население которых представляют несколько цивилизационных групп, будут, по мнению Хантингтона, обречены на распад. Однако есть и внутренне расколотые страны – относительно однородные в культурном отношении, но в них нет согласия по вопросу о том, к какой именно цивилизации они принадлежат. Их правительства хотят примкнуть к Западу, но история, культура и традиции этих стран ничего общего с Западом не имеют.

Для того чтобы расколотая изнутри страна смогла заново обрести свою культурную идентичность, должны быть соблюдены три условия.

Во-первых, необходимо, чтобы политическая и экономическая элита этой страны в целом поддерживала и приветствовала такой шаг.

Во-вторых, ее народ должен быть согласен на принятие новой идентичности.

В-третьих, господствующие группы той цивилизации, в которую расколотая страна пытается влиться, должны быть готовы принять ее в свой состав.

Однако на пути присоединения незападных стран к Западу возникают препятствия, различающиеся по степени глубины и сложности. Для стран Латинской Америки и Восточной Европы они не столь велики. Для православных стран бывшего Советского Союза – гораздо значительнее. Но самые серьезные препятствия встают перед мусульманскими, конфуцианскими, индуистскими и буддистскими народами. Японии удалось добиться единственной в своем роде позиции ассоциированного члена западного мира. В каких-то отношениях она входит в число западных стран, но, несомненно, отличается от них по важнейшим культурным параметрам.

Страны, которые по соображениям культуры или власти не хотят или не могут присоединиться к Западу, вступают в конкуренцию с ним, наращивая собственную экономическую, военную и политическую мощь. Они добиваются этого и путем внутреннего развития, и путем сотрудничества с другими не западными странами. Самый известный пример такого сотрудничества – конфуцианско-исламский блок, сложившийся как вызов западным интересам, ценностям и мощи.

Современный конфликт между Западом и конфуцианско – исламскими государствами в значительной мере (хотя и не исключительно) сосредоточен вокруг проблем ядерного, химического и биологического оружия, баллистических ракет и других сложных средств доставки такого оружия. Таким образом, сложился конфуцианско-исламский военный блок. Его цель – содействовать своим членам в приобретении орудия и военных технологий, необходимых для создания противовеса военной мощи Запада. Будет ли он долговечным – пока сказать трудно.

. Внутренние кризисы культуры

Внутренние коллизии – неизбежный спутник развития любого явления, в том числе культуры. Нередко они приводят к коррозии, распаду, крушению, а то и окончательной гибели последней. Но еще чаще они порождают кризис – обязательный и закономерный этап в развитии каждой культуры, причем кризис в том именно смысле, которое это слово имеет в медицине, – как тяжелое переходное состояние.

Сущность кризиса – переоценка и перекомпоновка слагаемых духовно-смыслового ядра культуры. Он способен парализовать культурную динамику, вызвать безвременье, болезненные, мучительные феномены. Это может привести к краху культуры в ее прежнем облике. Но кризис нередко сопряжен с самоопознанием, самоидентификацией культуры, с обнаружением ее потенциала, возможностей внутреннего развития. Вот почему, как свидетельствует мировая практика, предшествуют зачастую кризисные явления рождению новой культуры.

Кризис – распад «старой» культуры или рождение новой.

Немецкий философ Э. Гуссерль, характеризуя природу кризиса отмечает: «…различие между процветанием и упадком, или, (иначе говоря, между здоровьем и болезнью явно имеет место и в Отношении общностей, народов, государств. Соответственно напрашивается вопрос: почему же в таком случае не возникла медицинская наука, которая занималась бы народами и наднациональными общностями? Европейские народы больны, да и сама Европа, как говорят, переживает кризис». Можно ли провести разграничение между процветанием Культуры и ее упадком? Отчего жизнь, творящая культуру внутри непрерывного исторического процесса, наталкивается на определенные помехи, глубинные противоречия, приводящие к кризису? Можно говорить о благоденствующих культурах и о культурах, находящихся в стадии упадка. Критерием для их разделения выступает прежде всего внутреннее самоощущение человека внутри культуры. Если оно психологически комфортно, гармонично, то говорить о кризисе культуры рано. Напротив, крайне обостренное чувство одиночества, хрупкости и неустроенности, рождающееся в человеческой душе, говорит о подорванности самой культуры, о ее кризисе.

«В истории человеческого духа, – пишет Мартин Бубер, – я различаю эпохи обустроенности и бездомности». Вполне вероятно, что это культурологическое построение можно принять лишь как некую идеальную конструкцию. Внутри одной и той же эпохи могут возникнуть самые различные экзистенциальные самоощущения. На фоне господствующей установки благополучия может родиться тревожная ситуация, и, напротив, душевная озабоченность и тревога могут в «бездомную эпоху» обрести нотки вселенского успокоения, желание не утратить оптимизма и дружества.

Нередко кризисные процессы в культуре связывают с поиском ее адекватного раскрытия, самоистолкования. «Присущая грекам склонность видеть мир замкнутым пространством, – пишет М. Бубер, – где отведено место и человеку, нашла завершение в геоцентрической системе сфер Аристотеля, а преобладание зрительного восприятия над всеми другими чувствами (принципиально новый момент в истории духа) – то самое преобладание, что давало грекам способность выводить жизнь из образа и строить на основе образа культуру, – определило и облик их философии».

Следовательно, о стадии процветания культуры можно говорить тогда, когда она имеет внутреннее устойчивое представление о самой себе. Напротив, кризис свидетельствует о распаде постоянного образа, об утрате самотождественности. Иначе говоря, культура перестает понимать, что она собой представляет. Возникает тоска по прочному архетипу. Рождается тревожное, смятенное сознание. Постепенно вырабатывается новый образ культуры.

Тема кризиса неразрывно связана с представлением о внутреннем богатстве культуры. Процветание культуры – это выражение ее самодостаточности, сцепленности и соразмерности ее различных составляющих. Ощущение кризиса рождается, поэтому в результате рассогласования изначального космоса культуры. Ее динамика предполагает множество альтернатив, и далеко не каждая из них может реализоваться.

Все это говорит о том, что кризис культуры напрямую связан с экзистенциальным самоощущением человека, с поиском ее устойчивого ядра, с самим процессом социодинамики. По отношению к культуре, кроме того, обнаруживают себя и внешние факторы. Так, по мнению отечественного культурфилософа Г.С. Померанца, в течение тысяч лет происходят накопляющиеся процессы: рационализация отношений с природой, дифференциация культуры, социальная дифференциация, рост производительных и разрушительных сил, рост населения. Именно «эти процессы расшатывают единство общества и тождество человека с самим собой». Такова в целом совокупность факторов, которая порождает переоценку ценностных ориентации, возрождает чувство некоего единства, воссоединяет человека с собственной глубиной и людей друг с другом.

Архаические, примитивные общества имеют прочные культурные механизмы интеграции. Но как только выявляет себя развитие, так начинается эпоха кризисов в культуре. Еще раз подчеркнем: кризис в культуре – вовсе не случайный феномен, не наваждение, не соскальзывание с выверенного магистрального пути. Культура не может развиваться без кризисов. Они сопровождают ее на всем пути исторического процесса. Ученые нередко связывают кризисные эпохи с распадом интегрированного единства. Эту мысль, в частности, проводит K. Ясперс в работе «Истоки истории и ее цели». Человек издавна создавал для себя картину целого: сначала в виде мифов (в теогониях и космогониях, где человеку отведено определенное место), затем в картине божественных деяний, движущих политическими судьбами мира (видение истории пророками), затем как данное в откровении целостное понимание истории от сотворения мира и грехопадения человека до конца мира и Страшного суда (Августин). Кризис культуры связан, по Ясперсу, с распадом конкретного типа целостности (мифологической, религиозной),

В истории мировой культуры первым великим кризисом было время разрушения обособленных культур и создания империй. Что представляли собой великие исторические культуры древности? По мнению К. Ясперса, почти одновременно в трех областях земного шара возникали древнейшие культуры: шумеровавилонская, египетская и эгейский мир четвертого тысячелетия; открытая в раскопках доарийская культура долины Инда третьего тысячелетия (связанная с Шумером); и наконец, смутно сквозящий в воспоминаниях, оставивший скудные следы архаический мир Китая (2 тыс. до н.э.).

Этим культурам, по мысли К. Ясперса, еще был неведом тот духовный переворот, то осевое время, когда сложился тип нового, современного нам человека, когда были разработаны основные понятия и категории, которыми мы мыслим по сей день, заложены основы мировых религий, которые и сегодня определяют жизнь многих миллионов людей.

С названными культурами можно сопоставить американские культуры Мексики и Перу, расцвет которых, правда, относится к более поздним тысячелетиям. Они исчезли при одном только возникновении западной, выросшей из осевого времени, культуры.

У великих культур древности можно обнаружить явно общие черты, в частности, организацию большого масштаба, письменность. Однако и различия между ними весьма значительны. В Китае есть только подступы к мифам, изначальные космические представления о мировом порядке, о порядке в мерах и числах, живое созерцание природы, обладающее естественной человечностью. Культуре Двуречья были присущи известная жесткость и сила, нечто драматическое, обретающее трагические черты в раннем эпосе о Гильгамеше. В Египте мы видим веселье и жизнерадостность в интимной сфере при вуалировании жизни посредством нивелирующего принуждения к труду, чувство стиля в торжественном величии, характерного для всего искусства той эпохи.

При этих различиях, считал Ясперс, совершенно естественно и разное отношение к великим культурам древности со стороны более поздних культур. Греки и иудеи воспринимали их как нечто далекое и чуждое. Они знали их и сохраняли память о них, взирали на них с робостью и удивлением, но и с известным презрением. Индийцы более позднего времени ничего не знали о древних культурах, они полностью забыли о них. Китайцы осевого времени видели в великой культуре древности свое прошлое, продолжающееся без перерыва, без надлома, без ощущения нового (разве только в виде упадка). Они видели в ней идеализированные, подчас приближающиеся к мифу черты, образец, созданный творческой фантазией.

Следствием кризиса культуры было глубочайшее разделение народов, которое определялось тем, как они относились к великому прорыву осевого времени. Осевые народы – это те, которые, последовательно продолжая свою историю, совершили скачок, как бы вторично родились в нем, тем самым заложив основу духовной сущности человека и его подлинной истории. К этим народам можно отнести индийцев, иранцев, иудеев, греков и китайцев.

По своему универсально-историческому значению прорыв был решающим, но не повсеместным событием. Ряд народов, принадлежавших к великим культурам древности, существовавшим до прорыва в осевое время и даже одновременно с ним, не были затронуты им и, несмотря на одновременность, остались внутренне, чужды ему.

К рассматриваемому периоду относится период расцвета египетской и вавилонской культур, хотя и с несомненными признаками поздней стадии этого осевого времени. Как полагает К. Ясперс, обе они не знали преобразующей человека рефлексии: не испытали метаморфозы, соприкасаясь с осевыми народами, и не реагировали на прорыв, который произошел вне сферы их непосредственного существования. Фактически они остались такими же, какими были раньше в качестве предшествующих осевому времени культур, достигнув громадных успехов в области организации государственной и общественной жизни, в архитектуре, пластике и живописи, в создании своей магической религии.

Однако все это происходило уже на стадии медленного умирания. Будучи в своем внешнем существовании подчинены новым силам, эти народы утратили и свою внутреннюю культуру, которая в каждом отдельном случае перерождалась. В Месопотамии – в персидскую, а затем в сасанидскую культуру и ислам. В Египте – в римскую и христианскую, позже – в ислам. И египетская, и вавилонская культуры имели всемирно-историческое значение, ибо, воспринимая их, отправляясь и отстраняясь от них, углубляясь в соприкосновении с ними, утверждалась как культура иудеев, так и культура греков, заложивших основы Западного мира.

Являются ли кризисы в культуре феноменом мировой культуры или переломные эпохи характерны только для Европы? На Западе сменяют друг друга различные культуры: сначала среднеазиатские и египетские, затем греко-римская и, наконец, романо-германская. Меняются географические центры, территории, народы. В Азии же всегда остается нечто незыблемое. Модифицируясь только в своем явлении, погружаясь в глубины катастрофических потрясений, оно все время вновь возникает на неизменной основе, вечно тождественное самому себе.

Восточные культуры тоже знают кризисные процессы. Сохраняя свой традиционный облик, стабильность, эти культуры поддаются преобразованиям. Здесь возникает иная тема – традиционализм и динамизм в культуре. Восточные культуры в большей степени, нежели западные, опираются на традицию. Европейская культура более мобильна. Однако культурные преобразования, взятые даже в эволюционной форме, несут на себе печать преодоления кризисных процессов. Последние присущи всей мировой культуре. При такой точке зрения складывается впечатление, будто к востоку от Инда и Гиндукуша царит не знающая исторического развития стабильность, а к западу – динамичное движение истории.

В культурологии принято считать, что европейская культура в целом родилась как следствие кризисного состояния человеческого духа. По мнению немецкого феноменолога, западная культура рождена как прорыв в мифологическом сознании, совершенный древнегреческой нацией в VI-VII вв. до н.э. Именно там и тогда возникли новое самовосприятие и восприятие внешней действительности, новый тип установки индивида по отношению к окружающему миру.

Совершенно новый тип духовной структуры, сложившийся в результате кризиса, быстро развился в системно замкнутую культурную форму. Греки назвали ее философией. Типы «философий» отличаются установками, которые выдают направленность их универсальных интересов. Именно в установке отражается природа кризиса культуры, поскольку она обеспечивает идентичность культуры в любой ее стадии. Это конкретный нормативный стиль культурно-творческого бытия. Он остается тем же самым в каждый момент, будь то рост, упадок или стагнация.

Велика роль установки в жизни культур. В момент, когда обнаруживаются кризисные процессы, установка начинает преобразовываться. Возникают мотивы, которые побуждают отдельных людей и группы, разделяющие эту установку, к ее изменению.

Вследствие преодоления религиозно-мифологического сознания возникла европейская наука. Поскольку мир начал тематизироваться, причем в своем практическом значении, как тотальность. Мир при этом выступает для определенной группы людей (скажем, для народа) в своем конкретно-традиционном, т.е. мифологически осмысленном, образе. Такая естественно-мифологическая установка, по определению Гуссерля, включает не только людей, животных, других низших тварей, но и сверхчеловеческие существа.

В ходе развертывания кризисного состояния людей охватывает страсть к наблюдению и познанию мира, страсть, которая заставляет их отворачиваться от всех практических интересов и в замкнутом круге познавательной деятельности в периоды, посвященные такому исследованию, стремится заниматься и действительно занимается только чистой теорией. Иными словами, человек становится незаинтересованным зрителем, наблюдателем мира – он оказывается философом, или, вернее сказать, отныне жизнь его приобретает восприимчивость к мотивам, возможным лишь внутри этой установки, к новым целям и методам мышления, в рамках которых наконец возникает философия и сам он , становится философом.

Человек с кризисным сознанием наблюдает прежде всего многообразие народов, своих и чужих, каждый вместе с окружающим его миром, вместе с традициями, богами, демонами, с мифологическими силами, составляющими для каждого народа самоочевидный реальный мир. Сталкиваясь с разительными контрастами, он начинает отличать представления о мире от реального мира, и для него встает новый вопрос – вопрос об истине, но не о житейской истине косно державшейся традиции, а об истине самой по себе, которая для всех, кто не ослеплен привязанностью к традиции, идентична и универсально значима.

Наконец, благодаря отдельным личностям, таким, как Фалес и др., возникает новый тип человека, чья профессия – творить философскую жизнь, философию как новую форму культуры. Такая тенденция к распространению философии не ограничивается пределами народа, у которого она возникла. В отличие от всех прочих созданий культуры, развитие интереса к философии никак не связано с почвой народных традиций.

Кризис культуры обнаруживает себя в культурных демаркациях. Э. Гуссерль задается вопросом: к чему ведет то обстоятельство, что философский образовательный процесс охватывает все более широкие круги населения, и в первую очередь высшие, господствующие слои, менее погруженные в житейские заботы.

Конфликт разгорается между людьми, консервативно приверженными традиции, и философствующими. Этот конфликт обязательно переходит затем в сферу политической борьбы. Уже в самом начале пути философия подвергается преследованиям. Люди, преданные идеям, объявляются вне закона. Но тем не менее идеи оказываются сильнее любых сил, укорененных в опыте. Следует также учитывать, что переворот в культуре может расширяться, во-первых, потому, что развивающаяся универсальная наука становится общим достоянием народов, ранее чуждых друг другу, а во-вторых, потому, что новая общность, как научная, так и образовательная, объединяет многие народы.

Кризисы в культуре, по мнению Ницше отвергают идею прогресса в культурном развитии человечества. В культуре возможны сбои, возвраты в прошлое, тупиковые движения. Не исключены паузы и провалы. «Человечество не представляет собою развития к лучшему, или к сильнейшему, или к высшему, как в это до сих пор верят. Согласно Ницше, кризисы культуры возникают не только тогда, когда прежняя культура изживает себя. Возможны неожиданные, злонамеренные и неудачные повороты в социодинамике. Столь же не исключены и умышленные «чистки» культуры, освобождающие ее от порчи. Кризис современной европейской культуры первым изобразил именно Ницше. Ясперс показывает, что признаки такого надлома теперь стали общим местом: образование подменяется пустым знанием; душевная субстанциальность – вселенским лицедейством жизни «понарошку»; скука заглушается наркотиками всех видов и острыми ощущениями.

Однако указанные признаки кризиса Ницше рассматривает как внешние. Главные события происходят в глубине. Говоря о смерти Бога как признаке кризисного сознания, Ницше не ограничивается психологической констатацией растущего безверия.

Именно христианство, считал Ницше, разрушило всякую истину, которой жил человек до него, и прежде всего трагическую истину жизни досократовских греков. На ее место христианство поставило чистые фикции: Бога, моральный миропорядок, бессмертие, грех, милость, искупление. Два христианских тысячелетия, лежащие за нами, – это наш злой рок.

Кризисы для Ницше сопряжены с колоссальным напряжением духа. Приветствуя возможность нового взлета человечества, философ считает, что без этой предельной мобилизации духа человечество, преодолев христианство, никогда не распознало бы собственные возможности.

Современный кризис европейской культуры

Феномен кризиса в культуре также рассматривал в своей книге «Закат Европы» О. Шпенглер. Гибель Запада, подобная гибели античности, стала для немецкого философа темой, которая заключает в себе все великие вопросы бытия. По мнению Шпенглера, дух Запада был попросту отождествлен со смыслом мира. Великие мыслители возвели духовную нищету в метафизическую добродетель.

« В качестве примера кризиса в культуре Шпенглер приводит – гибель Запада, которую он рассматривает как проблему цивилизации. Всякая культура имеет свою цивилизацию». «Цивилизация есть завершение. Она следует за культурой, как ставшее за становлением, как смерть за жизнью, как окоченение за развитием, как духовная старость и каменный и окаменяющий мировой город за господством земли и детством души, получившими выражение, например, в дорическом и готическом стилях. Она неотвратимый конец, к ней приходят с глубокой внутренней необходимостью все культуры».

Кризис культуры, по Шпенглеру, – это простое вхождение ее процветания в заключительную цивилизационную стадию. Вот почему римляне были варварами, не начавшими великий подъем культуры, а завершившими его. «Бездушные, без всякой способности к философии и искусству, с животными инстинктами, с исключительной погоней за материальным успехом, римляне стоят на границе между эллинской культурой и ничем». Согласно Шпенглеру, кризис не есть стадия перед новым процветанием, он – завершение цикла, окончательное угасание культуры. В его трактовке переход от культуры к цивилизации в античном мире осуществлялся в IV в., а на Западе в XIX в. Все великие конфликты миросозерцания, политики, искусства, науки, чувства происходят под знаком противоположности культуры и цивилизации. Дух денег проникает во все исторические формы народного бытия, и даже захватывает искусство.

Можно сказать вслед за Шпенглером, что наличие кризисов – это закон всемирной истории. Задача исследователя состоит в том, чтобы за суммой внешних фактов отыскать неукоснительную закономерность. Кризис, стало быть, это не констелляция случайных обстоятельств, зависящих от национальных настроений, личных влияний и экономических тенденций. «На великий кризис, – отмечает Шпенглер, – указывает несметное множество страстно дебатируемых вопросов и взглядов, которые высказываются в тысячах книг и заявлений, но всегда остаются разрозненными, разобщенными и приуроченными к ограниченному углу зрения специальной области, ввиду чего возбуждают, тяготят, но не могут быть устранены. Сами они известны, но мало известна их тождественность».

Протекание культуры неверно представлять как плавный, спокойный процесс, оно, ее живое бытие, есть напряженная, у страстная борьба: внешняя – за утверждение ее власти над силами хаоса и внутренняя – за утверждение ее власти над бессознательным, куда укрывается, злобствуя, хаос.

Когда же эта цель достигнута, вся полнота возможностей культуры осуществлена, тогда, по Шпенглеру, культура внезапно костенеет, умирает, кровь останавливается в ее жилах. Силы культуры надламываются – она становится цивилизацией. В таком виде культура может существовать еще в течение столетий, подобно отжившему свой век великану в первобытном лесу, простирающем вокруг отсохшие ветви. Так было с Египтом, Китаем, Индией и с миром ислама. Так торчала, по словам Шпенглера, исполинская по территории античная цивилизация имперской эпохи, с виду исполненная юношеской силы, заглушая собой молодую арабскую культуру Востока. И Шпенглер заключает: таков смысл всех эпох заката в истории.

Наиболее отчетливым по своим очертаниям был «закат античности». Но теперь уже и мы ясно ощущаем в себе и вокруг себя первые признаки того своеобразного, по своему течению и длительности аналогичного античному, хода событий, который придется на первые века будущего тысячелетия и может быть назван «закатом Запада». Разумеется, кризисные процессы в течение столетий, по мнению Шпенглера, развертывались спонтанно, неосознанно. Нечто новое для философии культурного кризиса, которое предлагает Шпенглер, – это возможность сознательного критического отношения к феномену, хотя он неукоснительно, неотвратимо раскрывает свои возможности и проявляется как рок.

В первый раз культура, как считает Шпенглер, может предвидеть, какой путь избрала для нее судьба. Последняя великая задача западноевропейской мысли – осознать предначертания стареющей духом фаустовской культуры. Идея кризиса позволяет понять морфологию становления всего человечества, которое устремляется своими путями к высшим и последним целям. «В «Закате Европы» оплакивается ее судьба, – отмечает отечественный культурфилософ Р.А. Гальцева, – но нет рыцарственной готовности к защите высокой духовной культуры перед лицом надвигающейся механически-потребительской цивилизации, нет воли к противостоянию. Наоборот, здесь ведется пропаганда мрачного демобилизующего дух фатализма. Шпенглеровская мифологема, вытеснив духовно-личное начало стихией жизненно-бессознательного и предприняв релятивистское обессмысливание культуры, внесла свой вклад в дело нелюбимой автором цивилизации и разрушения культурно-духовных начал».

Кризисы в культуре не являются случайным «наказанием», эпизодом в ее судьбе или жестоким приговором. В мировой культуре такого рода процессы сопровождают всю историю. Культура не способна развиваться вечно по единой, универсальной схеме. В ее развитии наступают сложности, коллизийные феномены. Они могут, по мнению Шпенглера, свидетельствовать только об истечении времени данной культуры. Никакого перерождения культуры быть не может. Кризис – это сигнал к окончательной гибели.

Однако возможен и другой взгляд. Кризис племенной культуры породил осевое время человечества – всплеск человеческого духа. В недрах язычества вызрела христианская культура. Закат античности выявил новые потенции в европейской культуре. Современный кризис есть предвестие новой культурной парадигмы. Одни усматривают ее жизненность в более строгой верности фаустовскому духу. Так, Э. Гуссерль убежден в том, что корни европейского кризиса следует искать в сбившемся с пути рационализме. Другие предлагают программы радикального обновления и преображения духовно-смыслового ядра западной культуры.

. Будущее по Хантингтону

Основные гипотезы С. Хантингтона таковы:

) противоречия между цивилизациями важны и реальны;

) цивилизационное самосознание возрастает;

) конфликт между цивилизациями придет на смену идеологическим и другим формам конфликтов в качестве преобладающей формы глобального конфликта;

) международные отношения, исторически являющиеся игрой в рамках западной цивилизации, будут все больше девестернизироваться (отходить от европейской модели) и превращаться в игру, где не западные цивилизации станут выступать не как пассивные объекты, а как активные действующие лица.

Кроме того, С. Хантингтон считал, что эффективные международные институты в области политики, экономики и безопасности будут складываться скорее внутри цивилизации, между ними. Конфликты между группами, относящимися к разным цивилизациям, будут более частыми, затяжными и кровопролитными, чем конфликты внутри одной цивилизации. Вооруженные конфликты между группами, принадлежащими к разным цивилизациям, станут наиболее вероятным и опасным источником напряженности, потенциальным источником мировых войн. Главные оси международной политики пройдут, скорее всего, по отношениям между Западом и остальным миром. Политические элиты некоторых расколотых независимых стран постараются включить их в число западных, но в большинстве случаев им придется столкнуться с серьезными препятствиями. В ближайшем будущем, делает свой прогноз С.Хантингтон, очагом конфликтов будут взаимоотношения между Западом и рядом исламско – конфуцианских стран.

С точки зрения краткосрочной выгоды, интересы Запада, если признать гипотезу Хантингтона верной, требуют:

) укрепления сотрудничества и единства в рамках собственной цивилизации, прежде всего между Европой и Северной Америкой;

) интеграции в состав Запада стран Восточной Европы и Латинской Америки, чья культура близка к западной;

) поддержания и расширения сотрудничества с Россией и Японией;

) предотвращения разрастания локальных межцивилизационных конфликтов в полномасштабные войны между цивилизациями;

) ограничения роста военной мощи конфуцианских и исламских стран;

) замедления сокращения их военного превосходства в Восточной и Юго-Западной Азии;

) использования конфликтов и разногласий между конфуцианскими и исламскими странами;

) поддержки представителей других цивилизаций, симпатизирующих западным ценностям и интересам;

) укрепления международных институтов, отражающих интересы и ценности Запада и привлеченных к участию в этих институтах незападных стран. Но это прогноз на краткосрочную перспективу.

Что касается долгосрочной перспективы, то Хантингтон предлагает ориентироваться на другие критерии. Не западные цивилизации попытались стать современными, не становясь западными. Но до сих пор лишь Японии удалось добиться в этом полного успеха. Не западные цивилизации и впредь не оставят своих попыток обрести богатство, технологию, квалификацию, оборудование, вооружение – все то, что входит в понятие «быть современным». Но в то же время они постараются сочетать модернизацию со своими традиционными ценностями и культурой. Их экономическая и военная мощь будет возрастать, отставание от Запада сокращаться.

Западу, все больше и больше придется считаться с этими цивилизациями, близкими по своей мощи, но отличными по ценностям и интересам, для чего ему необходимо будет постоянно поддерживать свой потенциал на уровне, который будет обеспечивать защиту интересов Запада в отношениях с другими цивилизациями. Но от Запада потребуется и более глубокое понимание фундаментальных и философских основ этих цивилизаций. Он должен будет понять, как люди этих цивилизаций представляют себе собственные интересы. Ему необходимо найти элементы сходства между западной и иными цивилизациями. Иначе в будущем не сложится единой универсальной цивилизации. Напротив, мир будет состоять из непохожих друг на друга цивилизаций, и каждой из них придется учиться сосуществовать со всеми остальными.

Концепция «столкновения цивилизаций» С. Хантингтона – это новая парадигма для теоретического исследования и прогнозирования миропорядка на рубеже XX-XXI вв. Ее выдвижением американский ученый бросил вызов многим устоявшимся представлениям о характере происходящих и потенциальных глобальных и региональных противостояний. Это едва ли не самая крупная из представленных за последнее время научная концепция, в которой дана новая общая картина мира.

Геополитические идеи ученого сразу же вызвали мощную волну научных дискуссий. Разумеется, первые полемические отклики касались, частных аспектов новой концепции: критики цивилизационного подхода Хантингтона вряд ли смогли оперативно выдвинуть альтернативную модель столь же высокого научного уровня. Видимо, они это и не ставили своей целью. Не так уж много убедительных аргументов было собрано в пользу нынешнего понимания состояния и перспектив мировой политики, которое, вполне вероятно, после выступления Хантингтона может получить эпитет «традиционного».

Убедительнее всего полемизировать с концепцией «столкновения цивилизаций» (и это понимает сам Хантингтон) было бы с помощью выдвижения иной целостной теории, альтернативной не только его идеям, но и устаревшей парадигме «холодной войны», которую, по его мнению, «драматические события последнего пятилетия превратили в достояние интеллектуальной истории». Однако отдельные аспекты концепции Хантингтона вызывают критические вопросы.

Цивилизации существуют испокон века. Почему же только сейчас они бросают вызов мировому порядку? Хотя их роль и влияние действительно меняются, но оценка этих изменений зависит от позиции исследователя. И цель цивилизационной модели – привлечь внимание западной общественности к тому, как все это воспринимается в мире.

Люди ныне обладают, как и обладали в течение тысячелетий, общими чертами, которые отличают их от других существ. Эти черты всегда были совместимы с существованием множества разных культур. Довод о том, что сейчас появляется универсальная культура или цивилизация, принимает разнообразные формы, но ни одна из них не выдерживает даже беглого анализа, поскольку только всемирная власть способна создать всемирную цивилизацию, как в свое время римское могущество породило почти универсальную цивилизацию, но только в ограниченных пределах древнего мира.

Версия новой парадигмы теоретического осмысления и прогнозирования мирового порядка на рубеже третьего тысячелетия предложена научному, политическому и информационному сообществу. Отечественные оппоненты С. Хантингтона А.С. Панарин и Е.Б. Рашковский отмечают, что тезис о грядущем конфликте цивилизаций скорее постулируется, нежели обосновывается. Возникает вопрос: почему же цивилизационные конфронтации не имели места раньше, допустим, пятьдесят или сто лет назад? Речь может идти о возрастающем значении мировых цивилизаций в продолжающемся и чрезвычайно неравномерном всемирном процессе модернизации.

Лидером мировой модернизации по-прежнему является западный регион. Он уже вступил в постиндустриальную фазу, но в западном типе общества накапливаются серьезные проблемы. Это и экология, и гипертрофированный культ потребления, и растущая примитивизация жизни в рамках массовой культуры и многое другое. В незападных обществах на цивилизационный фактор ложится еще нагрузка, насколько традиционные цивилизации и культуры способны в относительно короткий срок адаптироваться к изменениям, отобрать в самих себе современные ценности и ориентации.

. Социальная роль культуры

Уже из сказанного видно, что социальную роль культуры невозможно переоценить, поскольку она определяет само содержание любого социального явления, процесса, жизнедеятельности всего общества, социальных групп и личностей.

Именно культура организует человеческую жизнь, рождает чувство единства, идентичности членов общества или группы, принадлежащей к одному, данному обществу. Она, по выражению американского социолога Нейла Смелзера, в жизни людей осуществляет в значительной мере ту же роль, функцию, которую б жизни животных выполняет генетически запрограммированное поведение. Исключительно велика роль культуры в обеспечении целостности, стабильности и предсказуемости социальной жизни. При этом, чем более развита и распространена культура, тем при прочих равных условиях более велика её роль в жизни общества.

Социальная роль культуры проявляется в трёх основных аспектах.

Во-вторых, обеспечивая единство ценностей, норм, значений, идеалов и верований всех членов данного общества, соответствующая культура служит его важнейшей сплачивающей, интегрирующей силой, во многом определяющей стабильность, устойчивость всей общественной системы. Наличие в системе культуры того или иного общества своеобразных субкультур обычно не нарушает единства и указанную функцию культуры, если в них отображается диалектика общего и особенного при ведущей роли первого, единство многообразия. Более того, как показывает опыт, такое многообразие может служить усилению общественной интеграции. Если же субкультура в форме контркультуры, то её роль становится дисфункциональной, дезинтеграционной.

В третьих, культура – важнейшая основа и фактор организации, регулирования и модернизации общественной жизни. Эта функция культуры связана, прежде всего, с тем, что её основную часть составляют социальные ценности людей, содержание и стиль их жизни, ориентиры в её развитии.

Особенно наглядно великая социальная роль культуры проявляется в переходные эпохи развития общества. Дело в том, что культура настолько широко, повсеместно и глубоко проникла в ткань общественных отношений, что, когда общество переживает периоды нормального, относительно и сравнительно плавного развития, её роль особо не выделяется, как бы незаметна, сама собой, разумеется.

Но вот когда общество попадает в кризисную ситуацию, часто связанную с его переходным состоянием, сразу обнаруживается чрезвычайно важное значение и ничем не заменимая, уникальная роль культуры для всей общественной жизни, её организации, функционирования и развития. Об этом красноречиво говорит и опыт современной России.

Кризисное состояние её общества обусловлено не столько кризисом промышленного и сельскохозяйственного производства, сколько духовным кризисом, когда старая, советская ценностно-нормативная система оказалась во многом разрушенной, а новая пока ещё не создана, когда отсутствует общенациональная идея и т. д. И глубоко ошибаются те:

кто, ища выход из сложившегося положения, видят его в сосредоточении всего внимания и сил на решении лишь экономических и политических задач при явной недооценке на деле места и роли духовной культуры;

кто не видит недопустимости резкого и длительного сокращения и без того мизерных ассигнований на развитие систем воспитания и образования, науки и духовной культуры;

кто не учитывает менталитет российского общества и пытается без учёта этого чуть ли не механически перенести методы хозяйствования и пути развития культуры других стран в нашу страну и т. д.

Последние несколько лет реформирования в России убедительно показали, что вне учёта роли культурного фактора, без его серьёзного роста рациональных результатов на этом пути достичь невозможно, а социальная напряжённость и конфликты не могут быть преодолены.

. Культурная катастрофа XX века

Естественное развитие русской культуры Петербургского периода, и в частности его "серебряный век", были насильственно прерваны большевистским переворотом 1917 г. и последующими событиями. Очевидно, между тем, что эпоха в культуре, тем более такой продолжительности, как Петербургский период, не может прекратиться резко и внезапно в течение недель, месяцев и даже лет. В 20-х гг. "серебряный век" был, еще ощутим в культуре, продолжавшей свое существование в Советском Союзе. И все-таки это была остаточная жизнь – доживание культуры Петербургской России.

Петербургская Россия к этому времени закончилась, и наступили другие времена.

Все дело в том, что если смута и закончилась, то не наступлением новой исторической и культурной эпохи. Вслед за смутой начался длительный период исторического и культурного безвременья. В России – Советском Союзе установилось какое-то подобие порядка и организации жизни. Но это было именно подобие порядка и организации, потому что первые тридцать пять лет существования советской власти, страна находилась в состоянии непрерывной гражданской войны, к которой в 1941-1945 гг. добавилась еще и война с внешним врагом. Гражданская война в России после 1921-1922 гг. приняла необычные и главным образом скрытые формы. Ее осуществляла не столько армия, сколько специально для этого созданные репрессивные органы. Причем репрессии режима по отношению к собственному народу носили чаще всего упреждающий, превентивный характер. Они были направлены на то, чтобы искоренить всякую возможность открытого проявления недовольства и сопротивления. Это было своего рода вооруженное нападение без объявления войны и без реальных поводов к ней, наподобие того, которое совершила нацистская Германия в 1941 г. на Советский Союз. Стой, правда, разницей, что у нас вооруженные нападения совершались периодически и непрерывно. Когда после 1953 г. непрерывная гражданская война с собственными гражданами прекращается и наступает относительное перемирие, то оно менее всего означало прекращение исторического и культурного безвременья. Просто оно приняло менее катастрофические формы. Советский Союз из полосы своего репрессивного и кровавого утверждения вступал в полосу стагнации и разложения. К началу 90 – х гг., времени крушения большевистского режима, новая историческая и культурная эпоха так и не состоялась. Петербургский период так пока и остается последним в русской культуре.

Вплоть до 40-х гг. Россия оставалась, прежде всего, страной советской власти над последними поколениями Петербургского периода. Последующие поколения демонстрируют в первую очередь понижение уровня культуры и исторического творчества, они живут все более оскудевающими духовными ресурсами. Им передать последующим поколениям практически нечего. Поэтому конец Советской России был запрограммирован. Открытым оставался только вопрос о том, будет ли этот конец переходом (трансформацией и возрождением).

Если между 1917 г. и началом 1990-х гг. не состоялось исторический и культурной эпохи, остаётся признать этот этап бытия России безвременьем (или затянувшейся катастрофой с последующей стагнацией). Для катастрофы три четверти века – как будто непомерно большой срок, то, что маловато для эпохи, кажется нам слишком длительным для безвременья, но это если смотреть на вещи по меркам Нового Времени. В большом же историческом времени длящаяся катастрофа – явление распространенное. На Западе между Античностью и Средними Веками не менее трех веков безвременья (VI-VIII в.). У нас послемонгольская Русь становится чем-то эпохальным только в конце XIV в.

Едва ли нужно специально оговаривать, что историческое и культурное безвременье большую часть XX в. в России ничуть не противоречит существованию русской культуры в промежутке между 1917 г. и 1990-ми гг. Эта культура могла иметь достижения мирового уровня, но она оставалась культурой, существующей в Советской России, но вовсе не советской культурой. Тут все вполне прозрачно: чем больше советского, тем меньше культуры. Советским можно было инфицироваться, оно оставляло свой так называемый отпечаток времени и на великих творениях, но не было и не могло быть сердцевиной и существом.

В соответствии со сказанным сегодня вопрос о наследии советского периода должен ставиться с пониманием того, что при большевистском режиме сохранялось нечто от культуры, заданное предшествующим периодом, который был действительно причастен истории и культуре. Предшествующая культура не только "не успела" до конца изжить себя в крайне неблагоприятных условиях Советской России, но и в чем-то была необходима для того, чтобы гибель режима не наступила сразу же вслед его кровавому торжеству.

Большевистский режим прекрасно сознавал необходимость культуры для своего существования. Но исходно она была приемлема для него исключительно как социалистическая культура. Еще совсем недавно это словосочетание звучало очень привычно, для кого-то усыпляюще, для кого-то враждебно. Между тем в этом словосочетании проглядывает вся суть нового отношения к культуре. Она приветствуется, в случае соответствия некоторым предъявляемым ей требованиям. Последние же имеют отношение уже к совсем другой, чем культура, реальности – к идеологии. Идеология, в данном случае социалистическая и коммунистическая, определяет и то, что приемлемо в культуре, и то, что подлежит устранению. В первые годы большевистского режима Россия оставалась в культурном отношении вполне чуждой коммунистической идеологии. Ее носителями были люди, захватившие власть и осознававшие себя представителями новой советской власти. Задача, стоявшая перед ними, заключалась в том, чтобы из России, страны с советской властью, сделать советскую страну, в которой живут не люди, подчиняющиеся советской власти, а советские люди. Создание советского человека стало коренной задачей, так называемой культурной революции.

Культурная задача не может быть решена так быстро, как политическая и военная. Нужно понять, что условия движения вперед теперь не те. Для катастрофы три четверти века – как будто непомерно большой срок, то, что маловато для эпохи, кажется нам слишком длительным для безвременья, но это если смотреть на вещи по меркам Нового Времени. В большом же историческом времени длящаяся катастрофа – явление распространенное. На Западе между Античностью и Средними Веками не менее трех веков безвременья (VI-VIII в.). У нас послемонгольская Русь становится чем-то эпохальным только в конце XIV в.

Едва ли нужно специально оговаривать, что историческое и культурное безвременье большую часть XX в. в России ничуть не противоречит существованию русской культуры в промежутке между 1917 г. и 1990-ми гг. Эта культура могла иметь достижения мирового уровня, но она оставалась культурой, существующей в Советской России, но вовсе не советской культурой. Тут все вполне прозрачно: чем больше советского, тем меньше культуры. Советским можно было инфицироваться, оно оставляло свой так называемый отпечаток времени и на великих творениях, но не было и не могло быть сердцевиной и существом.

В соответствии со сказанным сегодня вопрос о наследии советского периода должен ставиться с пониманием того, что при большевистском режиме сохранялось нечто от культуры, заданное предшествующим периодом, который был действительно причастен истории и культуре. Предшествующая культура не только "не успела" до конца изжить себя в крайне неблагоприятных условиях Советской России, но и в чем-то была необходима для того, чтобы гибель режима не наступила сразу же вслед его кровавому торжеству.

Большевистский режим прекрасно сознавал необходимость культуры для своего существования. Но исходно она была приемлема для него исключительно как социалистическая культура. Она приветствуется, но не как таковая, а обязательно в случае соответствия некоторым предъявляемым ей требованиям. Последние же имеют отношение уже к совсем другой, чем культура, реальности – к идеологии. Идеология, в данном случае социалистическая и коммунистическая, определяет и то, что приемлемо в культуре, и то, что подлежит устранению. В первые годы большевистского режима Россия оставалась в культурном отношении вполне чуждой коммунистической идеологии. Ее носителями были люди, захватившие власть и осознававшие себя представителями новой советской власти.

Убожество суконного языка В. И. Ленина лишний раз свидетельствует о странном и страшном видении большевиками культуры. Социалистическая культура, как и социализм в целом, должна стать результатом борьбы и победы. В этой борьбе заранее ясны цели и задачи, заранее разработаны приемы и методы. Дело только в неуклонно поступательном и вместе с тем гибком их осуществлении.

Но при всей гибкости и прагматизме Ленина для него новая социалистическая культура неразрывна, связано с насилием, она создается насильственным и кощунственным, идущим извне, а не из самой культуры воздействием на предшествующую культуру. Она считается враждебной, если не прямо злокозненной, в отношении социализма, ее нужно переиграть и переломить результатом чего будет социалистическая культура. Очень характерно, что для большевистского режима проблема культуры стояла как проблема культурной революции и культурного строительства. Оставить культуру предоставленной самой себе, "пустить ее на самотек" было немыслимым. Она неизбежно приняла бы формы несовместимые с победившим политическим и экономическим строем. Поэтому за культурой осуществлялся непрерывный политический и идеологический контроль. Ей в лучшем случае каким-то ее росткам давали возможность сохраниться. Правилом, была повсеместная имитация культуры. Создавалась какая-то новая и особая социалистическая литература с присущим ей методом социалистического реализма. На новые коммунистические позиции вставали различные виды искусства: кино, театр живопись, музыка и т. д. Становились марксистскими философия и общественные (ранее гуманитарные) науки. Все это вместе взятое составляло грандиозный поток всякого рода произведений и трудов, который и именовался социалистической культурой. Просто же культура иногда умудрялась сохраняться в зазорах между поточным производством-имитацией. И потом, почти исключительно имитацией, т. е.| социалистической культурой, она смогла стать далеко не сразу. Последующие поколения легче усваивали правила игры в социалистическую культуру или даже не подозревали о том, что имитируют культуру по правилам режима и его идеологии. По существу, культура Советской России к концу 30-х гг. превратилась в идеологию, а значит, стала советской культурой. Тем странным образованием, которое не дает решительно никакой возможности отнести время существования Советского Союза культурного безвременья то, что происходило в нашей стране, отличалось одним очень существенным признаком: советская культура внешне ничего общего не имела с разрухой и распадом, у нее были все внешние признаки культуры. Писатели создавали романы, не исключая и многотомных эпопей, архитекторы строили дворцы, философы рассуждали в своих трактатах о бытии и сознании, десятки миллионов молодых людей получали среднее, а миллионы – высшее образование. Но вся эта машина все больше работала вхолостую, переставая и обслуживать идеологию, и быть ею. Имитация не просто все менее убеждала, но и окончательно заблокировала тот момент творческой продуктивности, соками от которого должна была питаться. Наступил коллапс.

8. Заключение

Техника и человек неразделимы. Способность человека делать орудия сделала его человеком. Поэтому история и философия не могут обойти вопроса о существовании техники, а в современном обществе техника занимает одно из ведущих мест.

Существует огромная исследовательская область философии техники – инженерная деятельность и проектирование. В жизни современного общества инженерная деятельность играет все возрастающая роль. Проблемы практического использования научных знаний, повышения эффективности научных исследований выдвигают сегодня инженерную деятельность на передний край всей экономики и современной культуры. Современный этап развития инженерной деятельности характеризуется системным подходом к решению сложных научно – технических задач, обращением ко всему комплексу социальных гуманитарных, естественных и технических дисциплин.

Впервые термин «философия техники» был введен в русский лексикон инженером – теоретиком Петром Клементьевичем Энгельмейером в 90-х ХIХ века.

Философия техники исследует:

.Феномен техники в целом,

. Место в общественном развитии,

. Широкую историческую перспективу техники.

Термином «техника» с объективной точки зрения обозначают совокупность материальных средств, создаваемых человеком для облегчения деятельности. То есть техника представляет собой мир орудий, машин и автоматов, созданных человеком и человека обслуживающих. В сферу проектирования попадает и организация процесса проектирования, т.к. сама организационная структура становится предметом осмысления, моделирования и программирования, неотъемлемой частью объекта проектирования.

Социотехническое проектирование существенно отличается не только от традиционной инженерной, но и системотехнической деятельности.

Социотехническая установка современного проектирования оказывает влияние на все сферы инженерной деятельности. Это выражается, прежде всего в признании необходимости социальной, экологической оценки техники, в осознании громадной степени социальной ответственности инженера и проектировщика. Инженер обязан прислушиваться не только к голосу ученых технических специалистов и голосу собственной совести, но и к общественному мнению, особенно если результаты его работы могут повлиять на здоровье и образ жизни людей и т.д. Никакие ссылки на экономическую, техническую и даже государственную целесообразность не могут оправдать социального, морального, экологического ущерба, который может быть следствием реализации некоторых проектов. Их открытое обсуждение, разъяснение достоинств и недостатков, объективная критика в широкой печати, социальная экспертиза, выдвижение альтернативных проектов становятся важнейшим атрибутом современной жизни.

Начальная цель инженерной деятельности – служить человеку, удовлетворению его потребностей и нужд. Однако современная техника часто употребляется во вред человеку. Это относится не только к использованию техники для целенаправленного уничтожения людей, но также к повседневной эксплуатации инженерно технических устройств. Если инженер и проектировщик не предусмотрели требования безопасного, бесшумного, удобного, экологического применения инженерных условий, то из средства служения людям техника может стать враждебной человеку.

Сегодня человечество находится в такой ситуации, когда невнимание к проблемам внедрения новой техники может привести к необратимым негативным результатам для всей цивилизации и земной биосферы. Кроме того, мы находимся на той стадии научно-технического развития, когда такие последствия возможно и необходимо предусмотреть и минимизировать уже на ранних стадиях разработки новой техники. Перед лицом вполне реальной экологической катастрофы, которая может стать результатом деятельности человечества, необходимо переосмысление самого представления о научно-техническом и социально-экономическом прогрессе. В настоящее время уже существуют практические изменения в структуре инженерной деятельности, которые, хотя бы частично, позволяют обществу контролировать последствия технических проектов в обозримом будущем.

Так, в 1972 г. в США был принят закон об оценке техники. Этот закон предусматривал создание Бюро по оценке технике, задачей которого стало обеспечение сенаторов и конгрессменов объективной информацией в данной области. Основными задачами бюро являются:

1. идентифицировать имеющие место или предвидимые последствия техники и технологических программ;
2. устанавливать причинно-следственные отношения;
3. показать альтернативные технические методы для реализации специфических программ;
4. показать альтернативные программы для достижения требуемых целей;
5. приняться за оценку и сравнение следствий альтернативных методов и программ;
6. представить результаты законченного анализа ответственным органам законодательной власти;
7. указать области, в которых требуется дополнительное исследование или сбор данных, чтобы предоставить достаточную поддержку для оценки того, что обозначено в пунктах с (1) по (5);
8. осуществить дополнительные родственные виды деятельности.

Таким образом, оценка техники становится сегодня составной частью инженерной деятельности. Иногда оценку техники называют также социально-гуманитарной (социально-экономической, социально-экологической и т. п.) экспертизой технических проектов. Оценка техники, или оценка последствий техники является междисциплинарной задачей и требует подготовки специалистов широкого профиля, обладающих не только научно-техническими, но и социально-гуманитарных отношений, что, когда общество переживает периоды нормального, относительно и сравнительно плавного развития, её роль особо не выделяется, как бы незаметна, сама собой, разумеется. Но вот когда общество попадает в кризисную ситуацию, часто связанную с его переходным состоянием, сразу обнаруживается чрезвычайно значение и ничем не заменимая, уникальная роль культуры для всей общественной жизни, её организации, функционирования и развития. Об этом красноречиво говорит и опыт современной России. Кризисное состояние общества обусловлено не столько кризисом промышленного и сельскохозяйственного производства, сколько духовным кризисом, когда старая, советская ценностно-нормативная система оказалась во многом разрушенной, а новая пока ещё не создана, когда отсутствует общенациональная идея и т. д. И глубоко ошибаются те, кто, ища выход из сложившегося положения, видят его в сосредоточении всего или почти всего внимания и сил на решении лишь экономических и политических задач при явной недооценке на деле места и роли духовной культуры;

кто не видит недопустимости резкого и длительного сокращения и без того мизерных ассигнований на развитие систем воспитания и образования, науки и духовной культуры;

кто не учитывает менталитет российского общества и пытается без учёта этого чуть ли не механически перенести методы хозяйствования и пути развития культуры других стран в нашу страну и т. д.

Последние несколько лет реформирования в России убедительно показали, что без учёта роли культурного фактора, без его серьёзного роста рациональных результатов на этом пути достичь невозможно. А социальная напряжённость и конфликты не могут быть преодолены.

Список использованной литературы

1.Цивилизация Западная и американская. – Знание – сила,1997г № 5.

.Тадемосян Э. В. Социология: Учебное пособие – М, Знание, 1998.

.Гуссерль Э. Кризис европейского человечества и философия.

4.Культурология, XX век: Антология. М, 1994.

.Ницше Ф. Антихрист. Проклятие христианству. Ницше Ф. Соч.: В 2 т. М., 1990.

.Динамический универсализм О. Шпенглера // Алтай-Космос-Микрокосм. Пути

.духовного и экологического преобразования планеты. Сб. Алтай, 1994.

.Гаджиев К.С. Политическая наука. М., 1994.

.Глобальные проблемы и общечеловеческие ценности. М., 1990.

.Данилевский Н.А. Россия и Европа. М., 1991.

.«Цивилизационная модель» международных отношений и ее импликации. Научная

дискуссия в редакции «Полиса» Полис. 1995. № 1.

12.Столкновение цивилизаций Полис.1994. № 1.

13.Социология культуры: Учебное пособие. – М.: Логос, 1996. – 280. с.

15. Митчем К. Что такое философия техники? -М, Аспект Пресс,1995г.