Современная культура в жизни и миссионерской деятельности пастора

• Вид работы: Дипломная (ВКР)
• Предмет: Культурология
• Язык: Русский , Формат файла: MS Word 84,42 Кб

Современная культура в жизни и миссионерской деятельности пастора

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

Глава I. СОВРЕМЕННАЯ КУЛЬТУРА И МИССИОНЕРСТВО

Глава II. ТЕКСТ – ОБРАЗ – ЗВУК.

§ 1. Литература и кинематограф.

§ 2. Музыка.

Глава III. ОСНОВЫ ПРАВОСЛАВНОЙ КУЛЬТУРЫ.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

БИБЛИОГРАФИЯ. ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА. ИСТОЧНИКИ.

ВВЕДЕНИЕ

Современность бросает нам вызовы, которые вполне можно отождествлять с «последними временами». Такая ситуация накладывает особые обязательства на каждого священнослужителя, проповедника. По сути, он становится миссионером в мире, который составляет его паства, окружающий социум, все общество в целом. Безусловно, необходимо знать и понимать те процессы, которые протекают внутри этого мира уметь адекватно интерпретировать его символический язык, чтобы, в том числе и с его помощью донести до людей благовествование.

Упомянутый язык невозможно постичь вне контекста феномен невозможно постичь вне контекста феномена современной культуры. Оба элемента, составляющих данное понятие – чрезвычайно сложны и семантически вариативны. Под современностью в данной работе будет преимущественно пониматься период последних двух поколений, то есть с 1960-х годов по сей день. С акцентом на изучение процессов, имевших место в последние четверть века.

Что касается понятия культуры, то имеется только свыше двухсот его трактовок. Не избирая предметом данной работы выработки своего варианта, в исследовательской части все же будет раскрыто авторское видение данного феномена в контексте обозначенной темы. Современный мир есть продукт той культуры, которую он же сам и продуцирует. Очевидность этого парадокса приводит к почти повсеместному взгляду на современную культуру и ее элементы как на некое орудие манипуляции массами, либо отдельной личностью.

Как правило, цели манипуляторов очень далеки от Евангельских ценностей. Проповедник должен это понимать и суметь разъяснить пастве. С другой стороны, результативность, эффект данного разъяснения (читай – проповеди) во многом зависит от того, насколько сам священник способен использовать символический язык современной культуры, как адекватный инструмент убеждения (но не манипуляции!).

Целью данной работы является обозначение основных векторов деятельности проповедника (понимаемого как миссионера в окружающем его мiре), использующего наиболее значимые явления современной культуры, в качестве инструментария благовествования.

Соответственно цели, поставим задачи:

·определить понятие «современной культуры» с точки зрения Русской Православной Церкви;

·выяснить потенциал современной культуры в качестве инструментария проповедника;

·проанализировать основные явления современной культуры в указанном контексте;

·обозначить возможную степень вовлеченности самого пастыря в процесс потребления и продуцирования современной культуры.

При написании данной работы использовались как фундаментальные труды Отцов Церкви, так и современные работы, среди которых хочется особенно выделить изыскания диакона Андрея Кураева («Основы православной культуры» как лекарство от экстремизма»), игумена Сергия (Рыбко) («Современная культура: сатанизм или богоискательство?») и архимандритов Рафаила (Карелина) и Лазаря (Абашидзе). Зачастую в данных работах содержатся взаимоисключающие позиции, являющиеся, кроме того, дискуссионными, относительно авторской позиции. Тем более ценно обращение к ним, ибо оно позволяет показать, оценить всю многогранность поставленных проблем.

В качестве официальной позиции избраны материалы Юбилейного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви 2000 года, изложенные в «Основах социальной концепции».

ГЛАВА I. СОВРЕМЕННАЯ КУЛЬТУРА И МИССИОНЕРСТВО

современный культура миссионерство пастырь

Для начала – договоримся о терминах. Ибо можно долго рассуждать о культуре, но прежде лучше разъяснить, что подразумевается под этим словом. Имеется множество определений культуры, не вполне удовлетворительных, ибо не охватывающих понятие в полноте. На уровне обыденного сознания и того хуже: объём понятия сознаётся по номенклатурному принципу, то есть путём перечисления входящих в него составных частей (это и даёт возможность рассматривать религию как именно составную часть культуры). При этом культура нередко отождествляется с искусством, включая и некоторые смежные с ним сферы. В самом деле: когда произносятся термины работники культуры или мастера культуры, то подразумеваются при том прежде разного рода художники, артисты, писатели, а также музейные и клубные работники. Такое понимание лишь затемняет проблему.

Лучшее определение культуры было выработано в русской религиозной философии начала ХХ века. Это определение даёт возможность осмыслять понятие предельно полно.

Культура есть система жизненных ценностей человека и общества, которая обнаруживает себя в их творческой деятельности.

Творчество – вот ключевое понятие в культуре. Высший вид творчества, создание человеком новых духовных ценностей в его литургической жизни, духовное возрастание из меры в меру на пути спасения, относится к сфере религиозной и обнимает всё бытие человека.

Но, как и всякий дар Божий в повреждённом грехопадением мире, творчество может быть обужено человеком и даже обращено им во зло. Поэтому культура может существовать и в атеистическом обществе, поэтому культура может быть антидуховной, аморальной, несущей в себе зачатки вырождения и гибели.

Поскольку жизненные ценности человека и общества определяются пониманием смысла жизни, места человека в мире, то есть в конечном итоге верою, то самоочевидною станосится зависимость культуры от культа. Всякая культура имеет религиозную основу.

Об этом много писал о. Павел Флоренский, и эта идея нашего религиозного философа должна быть признана бесспорной. Нужно лишь напомнить ту известную истину, что и атеизм является следствием веры особого рода (веры в небытие Бога) и, следовательно, представляет собою несомненную псевдорелигию.

Фундаментом христианской культуры является Божественное Откровение, запечатленное в Священном Писании. Не меньшее значение в формировании христианской культуры Православие придаёт Священному Преданию, в его литургическом, учительном и каноническом аспектах, а также святоотеческой мудрости.

Православие отвергает две крайности по отношению к культуре. Оно не приемлет культурного минимализма, то есть умаления роли культуры в жизни православного народа. Но оно также не допускает и культурного максимализма, абсолютизации культуры, превращения её в самодовлеющую ценность. Душевное не может быть поставлено над духовным.

Бескультурие не украшает никого, даже того, кто мнит себя настолько высокодуховным, что уже не нуждается ни в чём земном. Но пока мы в этом мире, мы не можем отказаться, ни от пищи для тела, ни для души. Это будет самоубийственно. Проблема в ином: необходима высококачественная пища, не содержащая в себе отравы. Высокая культура потребна человеку и обществу. Один неглупый человек сказал: от того, как танцуют в Большом театре, зависит и то, как кладут камни в стены строящихся домов и как выпекают хлеб, и как соблюдают расписание железнодорожных поездов. Кажущийся парадокс этот, конечно, не следует понимать слишком буквально – стоит лишь понять: культура является сложной системой со взаимосвязанными составными частями, и всё в ней зависит от всего. Низкая культура в одном приведёт и к падению всеобщего уровня организации жизни человека и общества.

Однако когда культура, как бы высока она ни была, попробует оторваться от духовной своей основы, она неизбежно деградирует. Во все времена абсолютизация душевного (при забвении духовного) не может не стать греховной, а, следовательно, и губительной для человека.

В мировоззрении церковного человека культура не может быть конечной целью и высшей ценностью, поскольку земной мир не вечен, но в то же время всякая культура является необходимым этапом в духовном развитии человека, но лишь в той степени, в какой она опирается на христианскую веру.

Православие относится с уважением к нехристианским культурам, исторически неоднократно ассимилировало их достижения, прямо не связанные с вероучительными моментами и духовно-молитвенной практикой.

Можно вспомнить при этом, как святитель Василий Великий научал христиан не отвергать то доброе, что можно обрести в языческой культуре. И это во время, когда язычество было ещё живой религией, то есть представляющей угрозу для христианского сознания. Над этим стоит задуматься: христианство никогда не страдало сектантской узостью.

Исходя из того, что Православие проходит своё историческое бытие как сообщество Поместных Автокефальных Церквей, оно постулирует непреходящую значимость национального своеобразия культуры каждого народа.

Православие оценивает состояние культуры по нравственному состоянию человека и общества, а не по материальным проявлениям этой культуры, её внешнему блеску.

Именно поэтому, например, культура Возрождения или серебряного века не может быть признана духовным подъёмом, но культурою духовного падения. Заметим, к слову, что именно Возрождение было отмечено неомненной нравственной деградацией тех, кто исповедовал ренессансные ценности.

Признавая как объективную реальность возникающие время от времени и в разных странах кризисы культурного развития, Православие видит выход из создавшегося положения прежде всего в укреплении веры, религиозных устоев народа, а не в исправлении периферийных повреждений в культуре.

Исповедуя, что дух христианской культуры есть дух любви, Православие видит высшее достижение культуры в установлении соборного единства людей, на любви основанного. Это соборное единство – единство многообразия, которое не допускает нивелирования личности, но, напротив, содействует её укреплению и развитию.

В православной культуре антиномически сочетаются дух внутренней свободы человека, не понимаемой при этом как произвол, и дух послушания авторитету Церкви (без слепого следования канону), проистекающего из свободного духовного устремления человека. Православие отвергает гуманистическое превознесение человека как меры всех вещей и утверждает непреходящую ценность личности в том, что человек сотворён по образу и подобию Божию. Православие отвергает мирской релятивизм, плюрализм. Оно утверждает, что единая и полная Истина пребывает в личности Христа Спасителя, в учении Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви.

Культура, с точки зрения православного мировоззрения, есть живая, развивающаяся система, а не застывшая форма. И поэтому формализация, и механизация культуры – противоречит христианскому духу и свидетельствует о её вырождении. Прогресс культуры сознаётся Православием не как количественное умножение её внешних материальных форм, но с точки зрения соответствия культуры её служению единому на потребу, спасению души человека. Православие обретает критерий истины не во времени, но в вечности, и именно через осмысление судьбы человека в вечности оценивает всё земное бытие. Именно в этом коренится та проблема противостояния веры и рационального начала, какое навязано культуре секулярным сознанием.

Осмысляя культурное развитие Европы, И.А.Ильин ещё в середине 30-х годов утверждал, что в пределах самого христианского человечества… образовался широкий антихристианский фронт, пытающийся создать нехристианскую и противохристианскую культуру. Этот процесс начался в эпоху Возрождения (то есть с зарождением гуманизма) и становился всё более заметным с ходом времени. В ХХ веке, по наблюдению Ильина кризис христианской культуры определяется господством сил, которые сами оторвались от христианства и от религиозности вообще. Эти силы не ищут Божественного, от Божественного не исходят и Его не осуществляют; мало того, ныне они вступили в ожесточённую кровавую борьбу с Божественным началом, с христианскою церковью и вообще со всякою верующею человеческою душою.

Человечество наших дней идёт –

. Во-первых, за материалистической наукой, которая, по-видимому, преуспевает в своей области именно благодаря тому, что отбросила гипотезу Бога и порвала со всякой религией.

. Во-вторых, современное человечество идёт за светской, безрелигиозной государственностью, не понимая, что эта государственность оторвалась от своей высшей цели, не служит ей, не видит её, ибо цель эта состоит (всегда состояла и будет состоять) в том, чтобы готовить людей к прекрасной жизни (Аристотель), к жизни по-Божьему (Блаженный Августин).

. В-третьих, современное человечество влечётся приобретательскими инстинктами и хозяйственными законами, которые властвуют над ним и над которыми оно само не властно потому, что утратило в душе своей живого Бога.

. В-четвёртых, современное человечество предаётся безрелигиозному и безбожному искусству, которое становится праздным развлечением и нервирующим зрелищем.

Таковы эти четыре силы, увлекающие современное безрелигиозное человечество.

Всё это лишь усугубилось к концу второго тысячелетия.

Эстетствующая культурная элита конца ХХ столетия, тяготеющая в большей своей части либо к примитивному безбожию, либо к разного рода бесовским соблазнам, вынуждена обожествлять культуру, творить из неё кумира ещё и потому, что сфера душевного предполагает как-будто неисчерпаемую широту и многообразие идей, воззрений, истин, гипотез, предположений, тогда как на уровне православно-духовном всё слишком определённо: границы между истиной и ложью, добром и злом, грехом и праведностью несомненны и отчётливо ясны. Душевное пытается осуществить свое бытие по принципу и – и, духовное же знает только или – или. Душевное пытается послужить и Богу и маммоне, духовное сознаёт невозможность этого (Мф.6,24). Создаётся обманчивое впечатление, будто на душевном уровне больше свободы, нежели на духовном.

Всё покрывается некоторым беспочвенным оптимизмом, пытающимся опереться на мнимое торжество разума. Вера при этом признаётся за нечто слишком ненадёжное и неопределённое. Именно интеллигенция постоянно поддерживает противостояние разума вере, поддерживает уже в силу того, что вне интеллекта её существование обессмысливается.

Слово интеллигенция постоянно встречается во многих рассуждениях – при этом смысл его часто не просто многозначен, но расплывчат. Многие при его употреблении грешат субъективизмом и излишней эмоциональностью. Нередко ему придают оценочное значение. Необходимо осмыслить это понятие как социально-мировоззренческое и ввести в жёсткие терминологические рамки.

Этимологическая близость слов инетеллигенция и интеллект позволяет видеть в интеллигенте всякого, кто усматривает в разуме, абсолютизируя его, основу миропознания и важнейшее начало, выделяющее человека из окружающего мира. Именно интеллигентское сознание породило проблему противостояния разума и веры, при умалении веры. Гордыня разума породила интеллигенцию. Истоки этого прослеживаются достаточно рано, но окончательное формирование интелигенции как социального понятия сопряжено с эпохой Просвещения. Именно просветительская мысль утвердила разум как средство не только выделенности, но и грядущего всемогущества человека, для какового необходимо лишь просветить ум необходимым позитивным знанием (знание – сила). Для интеллигента – его разум нечто вроде орудия труда, которым он пользуется в своей профессиональной деятельности. Но не совсем верным будет отнесение к интеллигенции всех тех, кто профессионально занимается интеллектуальным трудом и производит интеллектуальные ценности. Круг этих людей шире, чем собственно интеллигенция.

С этой точки зрения совершенно бессмысленным является словосочетание православная интеллигенция (как термин): православный верующий человек сознаёт подчинённое положение разума, его ограниченность. Такое утверждение вызовет у многих несогласие, важная причина которого – в смешении понятий интеллигент и интеллигентность. Под интеллигентностью мы понимаем особый склад характера, особый тип поведения человека, особые душевные свойства его, непременно включающие в себя мягкость, доброту, отсутствие гордыни, ласковость, терпимость, воспитанность и т.п. Ясно, что в этом смысле интеллигентным может быть кто угодно, но не обязательно интеллигент как носитель определённого мировоззрения. Интеллигент может быть и заносчив, и груб, нетерпим и неумён в общении. И православным он быть не может; иначе нам не осмыслить феномен веховства: по обыденным меркам веховцы были именно интеллигентами, но и непримиримыми судьями интеллигенции русской. Или другой казус: Чехов – который весьма суров был к интеллигенции. А все, потому что сам интеллигентом не являлся, хотя и был в высшей степени интеллигентным человеком. Интеллигентный человек может быть верующим, интеллигент по определению – никогда. Для тех, кто является подлинно православным верующим и в то же время занимается интеллектуальной профессиональной деятельностью, потребно отыскать какой-то иной определяющий термин.

Однако нередко можно услышать утверждение, что интеллигенция есть специфически русское понятие, что на Западе интеллигенции нет, хотя и имеется интеллектуальная элита. Но зачем вводить многие термины, когда есть один, вполне приемлемый? Просто необходимо осмыслить, чем интеллигенция русская выделяется среди прочих. А выделяется она тем, что воспитана была в недрах православной культуры, вследствие чего соединила с вознесением интеллекта и понятие непременной совестливости по отношению к миру, сострадания к бедам ближнего. Среди первых таких интеллигентов мы должны назвать Радищева. Беда в том, что всё это вполне уживалось либо с полным безбожием, либо, в лучшем случае, с деизмом. Как бы там ни было, совесть в сознании интеллигенции лишается подлинно религиозной основы и, как сознал то Достоевский, может привести к самым безнравственным результатам.

Именно поэтому для русской интеллигенции стало характерным немыслимое сочетание внутренней жертвенности и бесовщины. Мы видим это, например, в тот момент, когда человек во имя мыслимого им высшего блага поддаётся соблазну террористического преступления и совершает (жертвуя собою!) тяжкий грех убийства.

Это усугубляет в интеллигентском сознании ту самую двойную мораль, которым грешит всякая либеральная демократия. Поэтому даже те, кто не занимались прямо революционным террором, ему неизбежно сочувствовали.

Причиною было то, что русская интеллигенция пребывала в состоянии хронической оппозиции, отчего всегда приветствовала всякое деяние, направленное на разрушение государства. Она не понимала, что рубит сук, на котором сидит (разумом пользовалась плохо), но видела в государстве лишь внешнюю силу, укрепляющую зло. Казалось: стоит устранить эту силу – и воцарится добро. Типичное заблуждение всякого безбожного сознания. И в голову не могло придти, что причины бед бывают и внутренние. Что и народ, за счастье которого они так боролись, может быть в чём-то виновен. Помыслить такое – тягчайший грех для всех тех борцов: народ ведь страдает. При этом и народ был для интеллигенции чаще всего некоей абстракцией. Этой абстракции сострадали. Но могли и презирать её за темноту, непросвещённость. Могли сожалеть о народе, погрязшем в религиозной бессмыслице и т.п. И всегда знали лучше всех, что для народа хорошо и что плохо. Под добром, должно не забывать, интеллигенция всегда подразумевала материальное благополучие. Смысл бытия усматривала в достижении земного счастья. И по сей день так считает.

В советское время усугубилась интеллигентская абсолютизация образованности, что сформировало ту социальную группу, которую Солженицын наименовал образованщиной.

Разумеется, неудовлетворённость части интеллигенции пребыванием на рациональном уровне постижения мира заставляет многих искать нечто высшее, но духовный поиск свой они нередко направляют в сферу теософии, рерихианства, разного рода сектантства. А те, кто вступают в Православие, продолжая оставаться интеллигентами, сразу становятся поборниками рационального обновленчества и экуменизма (которые весьма близки друг другу). Всё это сказано для того, чтобы было ясно, что в данной работе понимается под словом интеллигенция.

Интеллигентский рационализм есть преимущественно торжество той самой мудрости мира сего, которая, по слову Апостола, есть безумие перед Богом (1Кор.3,19).

Конкретный пример всегда нагляднее общих рассуждений. Уже давно позитивистская мысль пытается осмыслить образ Христа Спасителя. И русская наука внесла свой вклад: был выпущен труд Иисус Христос в документах истории (СПб.,1999). Составитель и комментатор, Б.Г.Деревенский, рассуждая об исторической роли Христа задался вопросом:

В мировой истории было немало религиозных деятелей, притязавших на тот же титул, на те же функции и на то же к себе отношение даже после своей смерти (ухода из мира), но ни один из них ещё не достигал у своих последователей такой полноты выражения в качестве Господа Бога. Ни один не становился столь универсальным символом. Об Исиде, Заратуштре и пророке Мани в своё время рассказывались вещи не менее замечательные, и последователи их находились повсюду, и целые государства обращались в лоно их веры, но где же тепеь исекеи и манихеи? Канули в небытие. А Иисус Христос по-прежнему актуален.

В чём тут секрет? В чём уникальность, притягательность этой фигуры? Над раскрытием этой тайны бились и бьются немало умов. Быть может, всё дело в некоторых особенных деталях, на первый взгляд, частностях, мелочах. Умы будут долго ещё биться – и без толку. Ибо здесь не уровень рассудка, но – веры. Для верующего и вопроса-то нет: те все были человеки либо мифы, Христос же – реальный Богочеловек. И это не титул и не универсальный символ, а именно реальность нашего бытия. Вот объяснение всему. Но для рассудка между двумя этими понтиями – человек и Богочеловек – столь великая пропасть, что преодолеть её он бессилен. И начинаются всевозможные догадки, гипотезы, псевдонаучные построения, копание в частностях и мелочах…

Позитивистские умы не могут уяснить себе необходимость восприятия многих истин и понятий именно на уровне веры. Это порождает недоумения, влекущие за собою душевное раздражение и отказ от понимания того, что неподвластно рассудку. Любопытно: для многих своего рода пробным камнем стали строки Тютчева Умом Россию не понять… Так, профессор Мичиганского университета Теодор Шанин, слывущий большим знатоком России, по поводу этой мысли поэта разразился раздражённой бранью: Вот это меня больше всего выводит из себя. А чем её понимать, Россию? Что это за чёрная магия? Заклинания какие-то. Придуманы только для того, чтобы не считать себя дураком. Но если человек дурак, он так прямо и должен сказать: я – дурак. …Россию надо понимать именно умом. Нельзя понять всю Россию, это невозможно. Надо работать головой. …Тютчева покупать не будем. Обойдёмся встречами с думающими людьми.

Вся эта брань свидетельствует лишь об одном: о подсознательном ощущении своего бессилия постигнуть нечто, уму неподвластное. Для интеллектуала всё одномерно: кроме того, как думать и спать он ничего иного не знает. И сердится на Тютчева. А ведь должен бы знать специалист по России, что Тютчев был одним из умнейших людей нашей страны за всю её историю. Но Тютчев на том уровне пребывал, о каком даже и не подозревают работающие головой. Он же предвидел прозорливо: не поймёт и не заметит гордый взор иноплеменный того, что постигается на уровне веры.

Интеллигентский рационализм с самого начала того периода, который стали называть перестройкой, начал весьма активно насаждать собственные ценности, внедряя их в общественное сознание – и прямо, и исподволь, всеми доступными ему средствами.

Каковы эти ценности?

Важнейшие среди них, а точнее: те, что прежде всего на виду, – свобода и права человека.

Гуманизм всегда требовал для человека именно свободы. Но для какого человека? Для человека вообще. Для некоей абстракции. Однако согласно христианской антропологии, повторим это вновь, в человеке действуют два разнонаправленных стремления: к сокровищум небесным, к горнему, к Богу – и к сокровищам земным, к инфернальному, к дьяволу с его соблазнами. Первое определено присутствием образа Божия в человеке (душа по природе христианка), второе – первородной повреждённостью человеческой природы. Кому же либералы требуют свободы? По истине: не надуманной гармоничной природе человека в руссоистском понимании, а его испорченной грехом натуре. Поскольку гуманистам-либералам понятие первородного греха как бы неведомо, они просто не хотят понимать, сколь опасна может быть безудержная свобода.

Правда, есть и иная сторона проблемы: образ Божий может проявляться в человеке только в условиях несомненной свободы. Человек должен свободно сказать Творцу: да будет воля Твоя. Недаром Святые Отцы учили, что Бог не может (не хочет) спасти человека, если на то нет собственной воли спасаемого. Но как разделить в человеке доброе и злое, когда так всё смешано в душах? Признать необходимость свободы – и этим неизбежно воспользуется тёмное стремление. Многим это кажется неразрешимою задачей, и свобода начинает представляться едва ли не абсолютным злом. Даже в сознании иных искренне церковных людей бытуют страх перед свободой и порождаемое этим страхом желание насколько можно больше ограничить свободу, если не устранить её вовсе. (Яркий пример – К.П.Победоносцев или К.Н.Леонтьев.)

Именно так ставил проблему свободы Достоевский в Великом Инквизиторе. Вероятно, эта проблема в земном бытии не может быть окончательно разрешена. То есть она решаема в конкретном житии человека, но не в социальном бытии. Но стремиться к её решению всё же необходимо: отыскивая неуловимую грань между подлинной свободой духа и своеволием распадающегося в своём бытии человека.

Ведь под свободою, повторим это, чаще явно и неосознанно подразумевается именно эгоистическое своеволие. У свободы есть свой суррогат – вседозволенность. Но где критерий для их различения? Он прост: внутренняя ответственность личности за все свои деяния, чего вседозволенность никак уж не приемлет. Для вседозволенности собственный корыстный интерес превыше всего. Радетели идеи прав человека абсолютизируют именно права, оставляя вне своего внимания понятие ответственности.

Именно отвержение понятия ответственности позволяют многим отождествлять православную Истину с тоталитарной догмой. С позиции Православия: сознание человеком своей ответственности за свои деяния есть добровольно принятый им на себя долг, но не внешнее принуждение влиться в бездумное стадо. Только одно нужно и важно: чувствовать и сознавать свою ответственность перед Богом и перед Его творением. Без того ничего доброго не выйдет. С позиции разорванного сознания то, пожалуй, и непостижимо, и представляется посягновением на свободу индивидуума.

Когда-то Достоевский утверждал, что необходимость поставить стремление к Истине над собственными эгоистическими вожделениями составляет русское решение вопроса. Он почерпнул это из сокровищницы народного соборного сознания. Не следует забывать и того, что для Достевского русское и православное суть одно.

Поэтому подспудным желанием всякого носителя интеллигентского замкнутого эгоистического сознания будет отрицание православной истины. Внутреннее неприятие Бога заставит индивидуума искать Ему замену в россыпи мелких идеек, обилие которых создаёт видимость свободы, то есть благоприятную среду для процветания индивидуалистически замкнутых в себе особей, вольных самоутверждаться каждая на свой манер, ставя удобную для себя истинку в центр собственного мирка. Требуя, прежде всего, прав для своей идеи, отрицая обязанность следовать Истине высшей, каждый индивид невольно споспешествует разъединению общества, взаимному всеобщему отчуждению. Всяк за себя, и только за себя, и всякое общение между людьми единственно для себя (25,84), – Достоевский чутко подметил этот важнейший постулат западнической идеологии ещё в XIX веке. Именно это в расхожем виде и составляет сущность насаждаемой ныне новой культуры.

Для идейного обеспечения этой новой системы ценностей провозглашается как наивысшая среди всех – плюрализм. То есть: каждый прав по-своему, все истины равны, абсолютной нет и быть не должно, ибо это лишь ограничивает свободу индивидуума.

Единому Богу начинает в явном и скрытом виде предпочитаться языческое многобожие.

Посмотрим, например, в какой ряд начало включаться с начала перестройки имя Христа – журналистами, писателями, учёными-социологами и прочими властителями дум: Йоко Оно, Данте, Будда, Чарли Чаплин, Наполеон, Цезарь, Пушкин, Сталин… И всё через запятую: как равновеликие имена. Вдруг Христом нашего времени был возглашён Н.И.Бухарин.

В общественной мысли стало заметно то, что обнаружило себя ещё в пору серебряного века: полное неразличение добра и зла, отождествление Бога и дьявола. Так, прогрессивнейший в своё время писатель Д.Данин начал одно из своих моралистических рассуждений таким восклицанием: Господи или чёрт возьми (что одно и то же)…. А ведь даже в метафорическом смысле то понятия прямо противоположные. Мелочь как будто, да многое в ней сказалось.

Само по себе обилие разнородных идей, наполняющих интеллектуальное пространство общества, не страшно: русское сознание вообще никогда не боялось встречи с любой системой идей. Многочисленные исторические свидетельства доказывают необычайную для Европы веротерпимость на Руси. Но веротерпимость не есть равнодушие к Истине, к собственной вере. Она изначает лишь бесстрашную уверенность в своей правоте, обретённую в поиске, в испытаниях веры. Однако отрицание Высшего Начала разрушает иерархию духовных ценностей, отбрасывает всякую иерархию вообще. Исчезает всякая надёжная опора для нравственного сознания человека: там, где все истины равноцены, там они все фальшивы, ибо у них нет соотнесённости с Абсолютом.

Интеллигенция всё ищет во всём сложностей, подозревая их существование на душевном уровне, не зная о ясности духовного, не догадываясь, что сложность именно в этой ясности и заключена.

Всё это не может не привести человека к растерянности в хаосе сталкивающихся на одной плоскости идей и мнений, хотя на первых порах сама ситуация не может не привлечь видимостью свободы. Однако рекламируемый плюрализм есть не что иное, как дурной релятивизм – с неизбежностью обрекающий человека и общество на релятивизм нравственный, на размывание границ между добром и злом. Это грозит обществу серьёзными потрясениями. На вопрос что делать? последует неизбежный ответ: делай что хочешь. Вседозволенность же на деле есть отвратительная разновидность духовного рабства. Вседозволенность предполагает и безответственность – то есть полное разрушение личностного начала.

Мы вот ныне всё дивимся пророческому дару Достоевского: как он смог так провидчески указать на неизбежность наших бед. (Причина проста: писатель по-православному мыслил.) Но это мы задним числом дивимся. В своё время, как только не шельмовали те пророчества! Так не уподобимся же умникам, самоуверенная глухота которых также стала одною из причин совершившегося. Вникнем в слово Достоевского, отбросив всю наносную спесь, корыстные вожделения, все вбитые стереотипы нового мышления.

В нынешнем образе мира полагают свободу в разнузданности, тогда как настоящая свобода – лишь в одолении себя и воли своей, так чтобы под конец достигнуть такого нравственного состояния, чтобы всегда во всякий момент быть самому себе настоящим хозяином. А разнузданность желаний ведёт лишь к рабству вашему. Вот почему чуть-чуть не весь нынешний мир полагает свободу в денежном обеспечении и в законах, гарантирующих денежное обеспечение: Есть деньги, стало быть, могу делать всё, что угодно; есть деньги – стало быть, не погибну и не пойду просить помощи, а не просить ни у кого помощи есть высшая свобода. А между тем это в сущности не свобода, а опять-таки рабство, рабство от денег (25,62).

Однажды некий телеведущий обратился к собравшимся в студии: Приветствую единственно свободных людей этой страны: бизнесменов, предпринимателей, банкиров!. Вот уровень современного сознания.

Святитель Филарет Московский мудро заметил однажды: Наблюдение над людьми и над обществом показывает, что люди, более попустившие себя во внутреннее рабство – в рабство грехам, страстям, порокам – чаще других являются ревнителями внешней свободы, в обществе человеческом под законами и властью… В ком чувственность, страсть, порок уже получили преобладание, тот по отдалении преград, противопоставляемых порочным действиям законом и властью, конечно, неудержимее прежнего предаётся удовлетворению страстей и внешней свободой воспользуется только для того, чтобы глубже погрузиться во внутреннее рабство.

Это стало особенно заметно в конце ХХ века, когда за свободу особенно рьяно борются разного рода извращенцы.

Символичны прозвучавшие в прессе похвальбы, что на защиту свободы в дни так называемого путча (август 1991) пришли проститутки с Нового Арбата, рэкетёры и рокоманы. Какую свободу могут отстаивать проститутки?

В системе нравственного релятивизма – всё позволено. А следовательно, заводить речь о какой-либо ответственности индивида – бессмысленно. Такая свобода ведёт к разрушению личностного начала, ибо существенной чертой личности является именно ответственность. Вместо личности всё более решительно заявляет о себе индивидуалистическое сознание. Оно, окончательно утратив ориентиры в хаосе равнозначных, но разноречивых идеек, начинает ещё более дробиться, рваться, раскалываться, окончательно утрачивает способность охватить любую идею, любую проблему в целостности, в неделимом многообразии. Пространство любой проблемы для такого сознания становится неохватным, проблема – неразрешимой. Всё начинает представляться бессмысленным, абсолютно абсурдным. Но гордыня ума не позволяет ему признать своё бессилие – и абсурд возводится в ранг истины.

В стихии и хаосе отвержения иерархии ценностей, утверждённых на Божественном авторитете, любая истинка может на какое-то время занять положение абсолюта. Фальшь этого ложного абсолюта всё-таки когда-нибудь да начинает сознаваться, но на смену ему приходит же другая ложь. Это становится содержанием постперестроечной эпохи. Человек нового времени провозглашая: Я говорю истину, весь упор делает на Я, так что истина заслоняется претендующим на абсолютную самореализацию эгоистическим началом.

Ныне постоянно говорят о двойных стандартах, которыми пользуется свободолюбивая демократия. А в плюралистической системе иного и быть не может. Да ведь уже полтора века прошло, как мудрый князь Вяземский (ох, как они его не любили!) разглядел – вспомним: У них два веса, два мерила; Двоякий взгляд, двоякий суд… Им единственная истина ненавистна. Промелькнуло как-то в печати сообщение: в некоей американской школе отменили изучение основ христианства, поскольку был не достаточно демократичным. Христос их не устраивает – и Христа под своё убогое понимание начали переиначивать, кощунственно примысливая Ему всякую небыль, – разного рода Скорцезе и Сарамаги.

Дробное мышление исхитрилось разглядеть в неохватном для него пространстве многобразных жизненных форм и стремлений – единственный непреложный для себя принцип: тягу к удовольствию (в широком понимании: одних влечёт изысканная еда, других – неограниченная власть при полнейшем бытовом аскетизме), к наслаждению; эта тяга превратилась в абсолют, в главный интерес жизни, в смысл существования. И такое осмысление жизни втягивает сознание в порочную систему безблагодатного бытия, высшие же, надличностные ценности в этой системе беспощадно отвергаются, объявляются мифом. Конечно, отвергать что бы то ни было никому не возбраняется, но вдуматься в последствия такого отвержения было бы не худо.

Отрицание сверхличного содержания жизни оказывается отрицанием личности. Личность существует только в том случае, если существует сверхличное, иначе она растворяется в том, что ниже её, – писал Бердяев. Обособление личности ведёт с неизбежностью к её уничтожению. Противопоставление себя со своими интересами всему окружающему пространству есть самоуничтожение личности.

Почему?

Самообособление индивидуальности заставляет её отыскивать способы самоутверждение, и ничего не найдёт она удобнее для себя, как следование всё тому же первородному соблазну – стать как боги. Но ведь всё земное зло есть не более чем следствие этого соблазна сознания. Зло начинается там, где человек, замыкаясь в собственной гордыне, уподобляет себя божеству. Усиление таких настроений можно отметить именно в период перестройки. Вот одно из рассуждений, взятое из потока перестроечной прессы: Бог, если он существует, равноценен человеку. А не выше. Или из телевизионного выступления, отмеченного одобрительно газетой: Всё должно быть подчинено человеку – и общество, и церковь, и Бог….

Цитировать подобное можно долго. Чутко улавливающий общественную потребность, Евтушенко сочинил на эту тему такие вот странные строки:

И будет мир – зелёный, добрый, парковый,

где будет жизнь – простое чудо всех,

и в нём одна религия и партия,

её простое имя – человек.

Зауряднейший гуманизм переходит в наступление. Не оттого ли всё изобильнее злом становится жизнь в конце ХХ столетия? Но если Бога нет либо Он занимает подчинённое по отношению к человеку положение, то в человеке невозможно искать образа и подобия Божия, человек оказывается в бездуховном вакууме – и обречён. Остаётся вечной истиной, что человек в том лишь случае сохраняет свою высшую ценность, свою свободу и независимость от власти природы и общества, если есть Бог и Богочеловечество, – писал Бердяев, добавляя недвусмысленно: Это тема русской мысли.

К концу ХХ века русская мысль пытается эту тему сменить на иную: властители дум, идеологи, среди которых немало и писателей, произвели на свет концепцию нового мышления – важнейший прицип его был неприкрыто сформулирован в официальном ответе не известное письмо Н.Андреевой, которая пыталась отстоять основы уходящей идеологии. Вот этот принцип:

…нет ничего раз навсегда установленного, безусловного, святого. Именно это … и есть исходный, первый, кардинальнейший принцип нового мышления.

Общество, пытающееся основать своё благополучие на столь откровенном постулате, обречено. Ничего святого с неизбежностью порождает всё позволено. Это не может не отозваться, помимо всего прочего, разгулом преступности – уголовной, экономической, политической, организованой, стихийной, обдуманной и бездумной. Что сдержит человека, если – ничего святого? Реальная жизнь подтверждает худшие опасения.

И писатели, русские писатели, принялись предлагать народу новые ценности. Один из них, вовремя примкнувший к прогрессу А.Ананьев, возгласил: Наполнятся прилавки, начнут наполняться души. Желудки – да, но не души же… Другой писатель, искренне уважаемый всеми А.Дудинцев, вторил почти в унисон: …в обществе существует какая-то инертная масса, к которой нам ещё предстоит подобрать ключи. Я полагаю, что такими качественными ключами будет дешёвая качественная колбаса, обилие хороших свежих овощей, недорогая одежда, а для молодёжи – достаточное количество модного тряпья.

До чего же докатилась отечественная литература, если русский писатель не видит разницы между душою и желудком, а ключом к человеку называет дешёвую колбасу и модное тряпьё!

И ведь давно уже отвечено на все подобные заблуждения – писателем поистине русским. Вспомним один из диалогов в романе Достоевского Подросток между главным героем и отцом его:

– Скажите, чем в данный миг я всего больше могу быть полезен? …Ну, в чём же великая мысль?

Ну, обратить камни в хлебы – вот великая мысль.

Самая великая? Нет, взаправду, вы указали целый путь; скажите же: самая великая?

Очень великая, друг мой, очень великая, но не самая; великая, но второстепенная, а только в данный момент великая: наестся человек и не вспомнит; напротив, тотчас скажет: ну вот я наелся, а теперь что делать? Вопрос остаётся вековечно открытым (13,173).

Великая, но второстепенная – поразительно! И после этого оказывается возможным говорить о прилавках и о тряпье?

Не оттого ли и утрачивает литература своё прежнее значение? Впрочем, есть писатели, которые и рады тому. В такой радости – бессознательное чувство облегчения от тягостной отвественности: быть властителями дум. Власть есть прежде всего ответственность. Конечно, само положение властителя дум становится питающею основою для терзающего душу любоначалия (Пушкин это остро ощутил), но, кажется, нынешних литераторов эта мысль посетить не может, да и не боятся они греха вообще. Забывается также: человек всё равно будет искать для себя авторитетное мнение на стороне – и находит таковое у неумных и невежественнх журналистов, политиков, даже у спортсменов. И выходит: отказ от ведущего положения литературы, радость от того, что утрачено оно, – лишь усугубляет бедственное положение общества. Конечно, и вести надобно умеючи. Те, кто радуется падению роли литературы, тем обнаруживают лишь свою неспособность к водительству.

Теперь – способность превратить потребительские стремления в цель жизни стали отождествлять с истинной свободой. И опять никуда нам без Достоевского:

Провозгласил мир свободу, в последнее время особенно, и что же мы видим в этой свободе ихней: одно лишь рабство и самоубийство! Ибо мир говорит: Имееешь потребности, а потому насыщай их, ибо имеешь права такие же, как и у знатнейших и богатейших людей. Не бойся насыщать их, но даже приумножай – вот нынешнее учение мира. В этом и видят свободу. И что же выходит из сего права на приумножение потребностей? У богатых уединение и духовное самоубийство, а у бедных – зависть и убийство… Уверяют, что мир чем далее, тем более единится, слагается в братское общение тем, что сокращает расстояние, передаёт по воздуху мысли. Увы, не верьте такому единению людей! Понимая свободу как приумножение и скорое утоление потребностей, искажают природу свою, ибо зарождают в себе много бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок. Живут лишь для зависти друг к другу, для плотоугодия и чванства. Иметь обеды, выезды, экипажи, чины и рабов-прислужников считается уже такою необходимостью, для которой жертвуют даже жизнью, честью и человеколюбием, чтобы утолить эту необходимость, и даже убивают себя, если не могут утолить её. У тех, которые небогаты, то же самое видим, а у бедных неутоление потребностей и зависть пока заглушается пьянством. Но скоро вместо вина упьются и кровью, к тому их ведут. Спрашиваю я вас: свободен ли такой человек? (14,284-285).

Как будто в конце ХХ века сказано, а не за сто двадцать лет до того. Ну, может быть, только вместо экипажей теперь про шестисотые мерседесы сказать надо было бы.

Потребительские вожделения, насаждаемые как абсолютная ценность, как двигатель прогресса, как альфа и омега всей земной премудрости, – гибельны для человека.

Один из признанных идеологов нового мышления, писатель и учёный-экономист Н.Шмелёв вывел экномически-этический закон: что экономически эффективно, то нравственно – и наоборот. Попросту: что выгодно, то и хорошо. Это закон Шмелёва с неизбежностью повлёк усиление многократного чёрствого прагматического эгоизма в обществе.

Впрочем, в том нет ничего нового, и даже специфически перестроечного: это этика старого доброго разумного эгоизма, спародированная Достоевским в благоглупостях Лебезятникова (на что верно указал Б.Тарасов). Жёсткие прагматики всегда заводят ведомых в заведомые тупики, но это обнаруживается после, прозрение наступает поздно, а вначале зрение помутняется тенью выгоды. Правда, Шмелёв вместо грубой выгоды поставил в свой закон экономическую эффективность, но так на то он и доктор наук.

Церковное предание нередко отвергается: какие Святые Отцы? какие Вселенские Соборы? Ничего не нужно, мы сами знаем, что и как следует делать и понимать. Подобные идеи проникают и в среду духовенства. Вернее: объявляются носители подобных идей, внедрившиеся в круг священнослужителей. Яркий пример – заштатный игумен Иннокентий (Павлов), прямо заявивший в радио-эфире:

…Дело всё в том, что Вселенский Собор – он тоже состоит в общем-то из людей с определёнными воззрениями, действует в силу определённой политической конъюнктуры, определённой исторической интриги.

Для православного верующего – определения Вселенских Соборов богодухновенны. Но с позиции мудрости мира сего они есть лишь случайный результат той или иной политической интриги. Такое понимание размывает основы самого бытия Церкви, обессмысливает догматическое учение, обрекает Церковь на распадение. С этой точки зрения вполне логично, если время от времени люди, подобные игумену Иннокентию, будут собираться и в силу определённой политической конъюнктуры устанавливать новые духовные истины, правила церковной жизни. Собственно, это именуется обновленчеством и уже всё откровеннее обнаруживает себя в недрах Русской Православной Церкви.

Потребительское сознание среди высших жизненных ценностей признаёт тягу к удовольствиям при одновременном душевном комфорте. Именно для этого необходима эластичная нравственность, тот полный самодовольства этический плюрализм, которые И.В.Киреевский разглядел ещё в середине XIX века как важнейшую особенность западного менталитета. Вспомним:

Западный (человек), говоря вообще, почти всегда доволен свим нравственным состоянием, почти каждый из европейцев всегда готов, с гордостью ударяя себя по сердцу, говорить себе и другим, что совесть его вполне спокойна, что он совершенно чист перед Богом и людьми, что он одного только просит у Бога, чтобы другие люди все были на него похожи. Если же случится, что самые наружные действия его придут в противоречие с общепринятыми понятиями о нравственности, он выдумает себе особую, оригинальную систему нравственности, вследствие которой его совесть опять успокаивается. Русский человек, напротив того, всегда живо чувствует свои недостатки и, чем выше восходит по лестнице нравственного развития, тем более требует от себя и потому тем менее бывает доволен собою. При уклонениях от истинного пути он не ищет обмануть себя каким-нибудь хитрым рассуждением, придавая вид правильности своему внутреннему заблуждению, но даже в самые страстные минуты увлечения всегда готов сознать его нравственную незаконность.

Вот ещё одно повторение всё той же притчи о мытаре и фарисее (Лк.18,10-14).

Ясно, что для душевного комфорта потребно именно отсутствие единых непреложных и истинных критериев добра и зла. И если Бог есть, то уже не всё позволено. Поэтому требуется отринуть Истину, и даже в Церкви расшатать прежние установления, насадив в церковной жизни вожделенный плюрализм.

Западные конфессии к тому движутся бодро, начиная освящать даже явные, осуждаемые Писанием извращения (например, гомосексуализм). И Россию к тому склоняют навязчиво – в светской жизни весьма успешно.

Нетрудно заметить, что релятивистская раздробленность жизнеосмысления стремится отринуть, прежде всего, русскую национальную традицию, и тем разрушить своеобразие русского склада ума, ибо он-то держится как раз за непреложность в определении добра и зла. Поэтому, даже не зная реальности, можно было бы заранее сделать простой логический вывод, что носители раздробленного плюралистического мышления должны непременно исповедовать в большинстве своём последовательный космополитизм. Так оно и есть в действительности. Космополитический способ мышления выворачивает всё наизнанку, ставит с ног на голову, утверждает: национальное самосознание, пусть даже самое истинное и благое, отстаивает всё же некоторую обособленность народа, и, следовательно, именно космополитизм, с его ориентацией на общечеловеческие ценности содействует объединению человечества.

Противники идеи национального самосознания также нередко опираются на известное утверждение апостола Павла: Здесь нет различия между Иудеем и Еллином, потому что один Господь у всех, богатый для всех призывающих Его (Рим.10,12). На основании этого утверждается отвержение понятия нации в христианстве.

Однако Апостол, говоря об Иудеях и Еллинах, имел в виду не национальные, а религиозные понятия: Иудеи здесь – приверженцы ветхозаветной веры, Еллины – язычники. В христианстве эти прежние различия уже несущественны.

Связь этих двух понятий – нации и личности – уже не раз была отмечена прежде, о том пророчески говорил Достоевский, определявший нацию именно как народную личность. Поэтому космополитизм, отрицающий нацию, направлен на разрушение личностного начала вообще, на обеднение жизни и тем – на разъединение людей: ибо в безликом стаде подлинного единства быть не может.

Общечеловеческие ценности, к которым апеллируют носители космополитического мышления, на деле есть пустая абстракция. Об этом ещё в 1856 году писал один из крупнейших столпов славянофильства К.С.Аксаков:

Общечеловеческое само по себе не существует; оно существует в личном разумении отдельного человека. Чтобы понять общечеловеческое, нужно быть собою, надо иметь своё мнение, надо мыслить самому. Но что же поймёт тот, кто своего мнения не имеет, а живёт чужими мнениями? Что же сделает, что придумает он сам? Ничего: за него думают другие; а он живёт под умственным авторитетом других и сам ничего не может сделать для общего дела. Только самостоятельные умы служат великому делу человеческой мысли. Скажите, спрашиваю я наконец: хорошо ли, если человек не имеет своего мнения?

Для кого-то, выходит, хорошо. И не просто хорошо, а весьма желательно.

Вслед за К.Аксаковым ту же мысль несколькими годами спустя развивал Достоевский, отвечая теоретикам западнического толка:

Уже в наше время А.Солженицын сказал точно: Нации – богатство человечества. Но, то богатство, выходит, не всем по нутру. Особенно не по нутру самобытность русского самосознания. Почему?

Потому что оно православное. Для нового же мышления – ничего святого.

Русский народ был духовно воспитан Православием. …Греческое вероисповедание, отдельное от всех прочих, даёт нам особенный национальный характер. В России влияние духовенства столь же было благотоворно, сколь пагубно в землях римско-католических, – эта глубокая мысль Пушкина многое разъясняет и в идейной борьбе конца ХХ столетия. Ещё раз скажем, что противоборство славянофильства и западничества есть перенесение на социальную, политическую, идеологическую, культурную почву противостояния Православия и западных конфессий. Для русского православного сознания – те тождественны с отступлением от Истины, что всегда пагубно.

Можно не принимать, разумеется, идеалов русского национального самосознания. Но для того нужно отвергнуть истинность Православия. Или хотя бы свести его до уровня одной из многих необязательных идей в рамках абсолютизированного плюрализма. И совершить такое нужно не где-то, а среди народа, который исторически сознаёт себя главным оплотом Православия в мире. А для того нужно прежде всего разрушить национальное самосознание народа. Тут своего рода замкнутый круг. Разорвать его – все усилия направлены ныне на это. Небезуспешно.

И уже советский писатель В.Розов простодушно заявляет: Я, например, не могу произнести слова: Я горжусь тем, что я русский! …Все мы рождаемся на свет божий, не выбирая не только национальность, но даже отца с матерью. И поэтому сейчас, когда на этой почве возникло брожение, мы, писатели, должны не только не дать разрастись, а всеми силами его ликвидировать.

Советскому писателю ответил за полтора века до того русский поэт Пушкин: Не гордиться славою своих предков есть постыдное малодушие. Мысль эта из тех, что на века.

Разумеется, от уродливых искажений национальной идеи необходимо избавляться. И впрямь: просто гордиться своим национальным происхождением – всё равно что мнить в числе личных достоинств данный от природы рост или цвет волос. Но ощущение своего внутреннего единства с поколениями русских людей, создавших великие духовные ценности, великую культуру, но творческое освоение национального достояния, сознавание национального своеобразия народа – не может не вызывать гордости в каждом человеке. Небрежение же своими национальными сокровищами достойно в лучшем случае лишь недоумения и сожаления. И неужто гордость за свой народ должна оскорблять человека иной национальности? Напротив, это научит понимать и ценить подобные чувства у всех народов.

В ситуации отвержения национальных ценностей, иерархии ценностей – мы попали в плен всеразрушающего утопизма, процесса, уже много веков развивающегося в недрах западноевропейской культуры. Секулярное рациональное сознание – закономерность? – связана с этим процессом неизменно. И сегодня он проявляется в нашей политике, философии, идеологии, искусстве, экономике. Мы пережили век, исключительно насыщенный утопизмом всякого рода, – отметил С.С.Аверинцев, характеризуя само явление так: – Всякий утопизм всегда и строился на том, что определённого рода ценностям, которые эмпирически не являются всеобщими ценностями, даётся статус общеобязательных.

Поэтому все утописты, в том числе демократы и рыночники, всегда будут едины в нападках на истинные ценности, пытаясь заменить их своими суррогатами. Плюралистическое мышление непременно порождается утопизмом. И самому себе придаёт статус общеобязательного.

Русский человек из взрослого, из полноправного, у себя же дома попал в «малолетки», в опеку, в школьники и слуги иноземных всяких, даже духовных дел мастеров. Умственное рабство перед европеизмом и собственная народная безличность провозглашены руководящим началом развития, – эти слова были сказаны в Пушкинской речи И.С.Аксакова (в один день с Достоевским) более ста лет назад – и до сих пор эти слова можно повторять и повторять.

Русского человека ныне небезуспешно стремятся лишить собственного мироосмысления, собственного склада ума, собственного типа поведения. И началось это давно. Ещё кн. П.А.Вяземский писал:

У них на всё есть лозунг строгий

Под либеральным их клеймом:

Не смей идти своей дорогой,

Не смей ты жить своим умом.

Не то ли и теперь мы видим?

Православие учит человека ставить стремление к Истине выше собственных выгод и вожделений. Для этого потребно смирение – которое внедрялось в сознание нашего народа Православием и которое славянофилы считали коренным свойством русского национального характера.

Основная же западническая ценность – индивидуалистическая гордыня. Поэтому смирение всегда шельмовалось и будет шельмоваться всеми противниками русского самсознания. Это сознание стоит поперёк пути корыстного потребительства.

Внутреннее состояние человека, живущего идеалом потребительства точно раскрыл Достоевский – в парадоксальном внешне, но истинном по сути заявлении подпольного человека:

…На деле мне надо, знаешь чего: чтоб вы провалилсь, вот чего! Мне надо спокойствия. Да я за то, чтоб меня не беспокоили, весь свет сейчас же за копейку продам. Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить (5,174).

Вот из какого состояния направляется борьба против Православия.

Потребительское сознание ставит превыше всего стремление к удовольствию. Но каковы следствия гедонизма любого пошиба? Об этом рассуждал весьма верно маркиз де Сад, помнить о его предупреждении необходимо постоянно:

…Когда вам надоест одно удовольствие, вас тянет к другому, и предела этому нет. Вам делается скучно от банальных вещей, вам хочется чего-нибудь необычного, и в конечном счёте последним прибежищем сладострастия является преступление

Пока жизнь будет осмысляться в категориях потребительского сознания, пока стремление к удовольствиям не перестанет быть для многих целью существования, – рост преступности не сдержать ничем. Но какую иную отыскать цель, если: ничего святого?

В конце ХХ века одною из любимых тем для многочисленных краснобаев стала духовность. Смысл этого понятия для большинства весьма тёмен, но с тем большим усердием о духовности пытаются рассуждать. Но можно ли в принципе говорить о духовности тех, для кого нет ничего святого? Отбросив истинную духовность, человек с логической неизбежностью обрекает себя на абсолютизацию релятивистской растерянности перед миром, на безразличие к Истине. В сфере политической это с непреложностью должно дать обожествление демократии. Она ныне – едва ли не всеобщий кумир.

В основу всякой системы мышления, как известно, кладутся некоторые аксиомы, которые необходимо принимать без рассуждений. В основу демократического мышления положена лукавая истина: Демократия имеет многие недостатки, но лучшего пока ничего не придумано(У.Черчиль). Вот исходная ложь, определяющая прочие пороки демократического – скажем даже: не образа правления, но шире: стиля и образа существования. Лучшего и придумывать не нужно: оно уже есть: православное по духу самодержавие. Вообще сам монархический принцип правления есть отражение (в несовершенной, разумеется, форме) небесной иерерхии. Именно на этом основывается утверждение, что выше самодержавной власти нет иного политического устроения. Мы говорим: Царь Небесный, Царство Божие, но никогда никто не слыхал о небесных президентах и республиках.

Многие недоразумения в спорах о формах правления обусловлены неверным принципом определения внутренней природы и сущности власти. Политическое устройство характеризуется ныне по способу организации управления государством: парламентская республика, президентская республика, диктатура, конституционная монархия и т.д. Принцип фальшивый, ибо укрывает истинную сущность власти. Власть должно определять по источнику её. Источник-то, впрочем, всегда один: …нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены (Рим.13,1). Однако и носители власти, и те, кто эту власть принимает, не всегда сознают того. Да ведь и нельзя же требовать истинного понимания источника власти от атеистического общества, как и от общества, где Церковь отделена от государства.

В 2000 году прошёл Юбилейный Архиерейский Собор Русской Православной Церкви. Этот собор, разбирая различные вопросы, касающиеся внутрицерковной жизни, впервые утвердил документ, который отразил общецерковный взгляд на вопросы церковно-государственных отношений и проблемы современного общества в целом. Данный документ получил название «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви». Впоследствии он вызвал немалый интерес, как в церковных, так и в общественных кругах. Церковь в 2001 году, в связи с этим, провела Общероссийские Общественные Чтения «Основ социальной концепции РПЦ». Русская Православная Церковь, приняв и обнародовав этот документ, даёт возможность обществу и государству использовать её социальное учение для разрешения многочисленных и очень болезненных проблем современности. Поэтому появление основ – это знаменательное событие не только в жизни Церкви. Оно создаёт предпосылки для ликвидации отчуждения Церкви от светского общества и секуляризованного государства. И хотя основы нельзя назвать богословским документом, совершенно очевидно, что они имеют добротный богословский фундамент.

Социальная концепция Русской Православной Церкви так трактует понятие «культура»:

«Латинское слово cultura, означающее «возделывание», «воспитание», «образование», «развитие», происходит от слова cultus – «почитание», «поклонение», «культ». Это указывает на религиозные корни культуры. Создав человека, Бог поместил его в раю, повелев возделывать и хранить Своё творение (Быт. 2. 15). Культура как сохранение окружающего мира и забота о нём является Богозаповеданным деланием человека. (…)Отцы и учители Церкви подчеркивали изначальное божественное происхождение культуры. Климент Александрийский, в частности, воспринимал её как плод творчества человека под водительством Логоса.

Церковь восприняла многое из созданного человечеством в области искусства и культуры, переплавляя плоды творчества в горниле религиозного опыта, стремясь очистить их от душепагубных элементов, а затем преподать людям. Она освящает различные стороны культуры и многое даёт для её развития. Церковь позволяет по-новому увидеть человека, его внутренний мир, смысл его бытия.

В результате человеческое творчество, «воцерковляясь», возвращается к своим изначальным религиозным корням. Церковь помогает культуре переступить границы чисто земного дела: предлагая путь очищения сердца и сочетания с Творцом, она делает её открытой для соработничества Богу. Светская культура способна быть носительницей благовестия. Это особенно важно в тех случаях, когда влияние христианства в обществе ослабевает или когда светские власти вступают в открытую борьбу с Церковью.

Культурные традиции помогают сохранению и умножению духовного наследия в стремительно меняющемся мире. Это относится к разным видам творчества: литературе, изобразительному искусству, музыке, архитектуре, театру, кино. Для проповеди о Христе пригодны любые творческие стили, если намерение художника является искренне благочестивым и если он хранит верность Господу. К людям культуры Церковь всегда обращает призыв: «Преобразуйтесь обновлением ума вашего, чтобы вам познавать, что есть воля Божия, благая, угодная и совершенная» (Рим. 12. 2).

В то же время Церковь предостерегает: «Возлюбленные! не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они» (1 Ин. 4. 1). Человек не всегда обладает достаточной духовной зоркостью, чтобы отделить подлинное божественное вдохновение от «вдохновения» экстатического, за которым нередко стоят тёмные силы, разрушительно действующие на человека.

Встреча Церкви и мира культуры отнюдь не всегда означает простое сотрудничество и взаимообогащение. «Истинное Слово, когда пришло, показало, что не все мнения и не все учения хороши, но одни худы, а другие хороши» (святой Иустин Философ). Признавая за каждым человеком право на нравственную оценку явлений культуры, Церковь оставляет такое право и за собой. Более того, она видит в этом свою прямую обязанность.

…Церковь убеждена в конечной истинности и спасительности пути, открытого ей в Евангелии. Если творчество способствует нравственному и духовному преображению личности, Церковь благословляет его. Если же культура противопоставляет себя Богу, становится антирелигиозной или античеловечной, превращается в антикультуру, то Церковь противостоит ей.

…Подобное противостояние не является борьбой с носителями этой культуры, ибо «наша брань не против плоти и крови», но брань духовная, направленная на освобождение людей от пагубного воздействия на их души темных сил, «духов злобы поднебесных» (Еф. 6. 12). Эсхатологическая устремленность не позволяет христианину полностью отождествить свою жизнь с миром культуры, «ибо не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего» (Евр. 13. 14).

Христианин может работать и жить в этом мире, но не должен быть всецело поглощен земной деятельностью. Церковь напоминает людям культуры, что их призвание – возделывать души людей, в том числе и собственные, восстанавливая искаженный грехом образ Божий.

Проповедуя вечную Христову Истину людям, живущим в изменяющихся исторических обстоятельствах, Церковь делает это посредством культурных форм, свойственных времени, нации, различным общественным группам. То, что осознано и пережито одними народами и поколениями, подчас должно быть вновь раскрыто для других людей, сделано близким и понятным для них.

Никакая культура не может считаться единственно приемлемой для выражения христианского духовного послания. Словесный и образный язык благовестия, его методы и средства естественно изменяются с ходом истории, различаются в зависимости от национального и прочего контекста. В то же время изменчивые настроения мира не являются причиной для отвержения достойного наследия прошлых веков и тем более для забвения церковного Предания» [52; 239-241].

Таким образом, совершенно очевидно, что есть Культура, как некий инструмент благовестия, и культура, как метод пропаганды совершенно далеких от Православия идей и установок. В любом случае, чтобы именовать что-либо культурой требуется наличие определенной системы ценностей, понятия о Добре и Зле, представления об истинном и ложном.

«Нейтральной» культуры не существует. Даже, если сам художник не осознает (либо не признает) определенной идеологической (понимается здесь крайне расширенно), или мировоззренческой нагрузки, она, тем не менее, всегда и безусловно присутствует. Разница лишь в степени ее выраженности.

Понимание этой простой истины – причина постоянного стремления различных сил воспользоваться средствами культуры в целях индоктринации (манипуляции сознанием) масс. Подобные желания присуще политикам и бизнесменам, руководителям сект и различного рода «идеологам». Как правило, подобные силы имеют своей нравственной основой отнюдь не Евангельские ценности. А потому они, если позволить себе некоторую игру слов, стремятся к формированию нового Культ-Урного пространства.

Здесь уместно вспомнить о языческом Уране и об исходе Авраама из Ура Халдейского, как земли идолопоклоннической: «И взял Фарра Аврама, сына своего, и Лота, сына Аранова, внука своего, и Сару, невестку свою, жену Аврама, сына своего, и вышел с ними из Ура Халдейского, чтобы идти в землю Ханаанскую» (Быт.11:31).

Крайне важно то, что подобная «квазикультура» распространяется в последнее время с чудовищной скоростью, охватывая огромные массы людей, прежде всего, посредством СМИ. На основе такой «квазикультуры» формируется «квазимировоззрение» нового поколения, значит, в скором времени, мы рискуем получить «квазиреальность», к чему, собственно, идейно устремлен постмодерн, понимаемый именно как «современная культура и искусство», по крайней мере, являющийся ее мэйнстримом.

Тот, кто хочет творить христианскую культуру, должен принять христианство, ввести его дыхание в самую глубину своей души и обратиться к миру из этой новой цельности и свободы. Выражаясь философским языком, можно сказать, что он призван осуществить в самом себе – религиозный "акт" христианства и из него начать творческую работу над преображением мира в новом духе. Естественно, что он должен принять для этого и самый мир, созданный Богом и дарованный Им.

Вследствие всего этого мы отнюдь не представляем себе дела так, будто ближайшие поколения людей могут и должны "создать христианскую культуру"… Не создать, а вновь вступить на путь этого созидания, вернуться к нему и возобновить этот прервавшийся процесс. Иными словами: возродить в себе христианский дух и акт, и провести его в жизненнотворческое движение. Мы не думаем также, что современная секуляризованная и нехристианская культура подлежит целиком осуждению или отвержению, – ни наука, ни искусство, ни право, ни национальное движение, ни хозяйство, но они подлежат творческому пересмотру и обновлению в духе христианском. Это отнюдь не значит, что наука должна будет включить христианские догматы в состав своих "рабочих гипотез" и "теорий", что искусство будет сводиться к уставной иконописи и храмовой архитектуре, что каноническое право станет образцом для всякого законодателя; что национализм исчезнет под давлением "вселенскости", а хозяйство вернется к первобытности евангельских времен. Представлять себе дело так, значит поистине впадать в буквоедческую прямолинейность и разрушительное изуверство, и главное, – забывать основную аксиому христианства, которая гласит, что всякое совершенствование начинается с сердца и совершается в свободе. Именно так мы представляем себе творчество христианской культуры: сердца людей, потрясенные уже пережитыми и еще предстоящими бедствиями, вызванными духом безбожия и противохристианства, начнут свободно возвращаться к созерцанию Христа и к внесению даров Его Духа в жизнь и в культуру. Нам не дано предвидеть, когда это начнется и как это будет протекать – мы можем только показать желательность и возможность этого нелегкого и длительного процесса.

Согласимся с мнением авторов одного из православных изданий: «Симпатичные простушки или удачливые интеллектуалки из сериалов, с которыми мы проводим времени больше, чем с родными и друзьями, незаметно, день ото дня внедряют в наше сознание свой образ жизни, образ мысли и даже манеру разговора, что отнюдь не безобидно. Ведь в основу всех популярных постановок положены человеческие страсти, и чем больше герой отклоняется от общепринятых стандартов поведения, тем притягательнее становится для зрителя.

Таким образом, изображение греха, воспринимаемое с экрана, возбуждает страсть в нашем сердце… Конечно, и в кино, и в театральном репертуаре встречаются произведения, возвышающие душу над грубыми чувствами, заставляющие задуматься о смысле жизни, вечных ценностях. Но такое искусство никогда не станет предметом массового вожделения» [6;12]. Это ли не таинство, мистерия, по изменению человеческого сознания?! Или, как сейчас принято говорить, «зомбирование», «манипулирование», в том числе и наиболее актуальное сегодня – нейролингвистическое.

В этой связи, вполне уместно вспомнить, кто стоял у истоков искусства (понимаемого здесь как манифестации Культ-Уры). Род Каина, утратившего связь с Богом и убившего брата, после чего, вероятно, ни он, ни его потомство, ни в чём не могли найти себе утешение.

При этом вспомним Искусство, как призыв имени Господня, как позитивное явление человеческой жизни: «И когда дух от Бога бывал на Сауле, то Давид, взяв гусли, играл, – и отраднее и лучше становилось Саулу, и дух злой отступал от него» (1Цар.16:23); «встретишь сонм пророков, сходящих с высоты, и пред ними псалтирь и тимпан, и свирель и гусли, и они пророчествуют» (1Цар.10:5); «И когда гуслист играл на гуслях, тогда рука Господня коснулась Елисея» (4Цар.3:15); «Славьте Господа на гуслях, пойте Ему на десятиструнной псалтири» (Пс.32:2), «И подойду я к жертвеннику Божию, к Богу радости и веселия моего, и на гуслях буду славить Тебя, Боже, Боже мой!» (Пс.42:4), «И я буду славить Тебя на псалтири, Твою истину, Боже мой; буду воспевать Тебя на гуслях, Святый Израилев!» (Пс.70:22), «Хвалите Его со звуком трубным, хвалите Его на псалтири и гуслях» (Пс.150:3) и мн. др.

В Новозаветные времена, после Амвросия Медиоланского, запретившего в своей епархии использовать органы и пр., под гуслями и всем остальным стали подразумевать умные силы души и добродетели, приближаясь всё ближе к аскетике исихазма, традиции безмолвной, умной молитвы, не отягощённой потребностью отрешения от мира посредством ухода в искусственную сферу, разве что в келейное затворничество, пустынножительство, хотя и это всего лишь «золотые костыли», внешняя опора на пути к совершенству.

Очень часто говорят о катарсическом влиянии культуры. Здесь следует отметить, что если мы говорим о культуре «вообще» (как это сейчас принято, то есть практически безотносительно фундирующей ее системы ценностей), то подобное «очищение» весьма условно.

Известный богослов А. Кураев, заметил по этому поводу: «В глазах христианина культура похожа на жемчужину. Речь идёт не о красоте, а о схожести происхождения. Жемчужина возникает из грязи, из песчинки, попавшей внутрь ракушки. Моллюск, защищаясь от чужеродного предмета, попавшего к нему в тело, обволакивает его слоями перламутра, то есть, строит ещё одну раковину, но на этот раз уже внутри, а не вокруг себя. То, что постороннему кажется украшением, на самом деле является признаком нарушения естественного хода органической жизни, болезнью.

Культура похожа на жемчужину. Она возникла как следствие болезни человечества. Культурой мы обволакиваем грязь, попавшую в наши души. Слоями культурного перламутра мы заслоняемся от пустоты, вторгшейся в нашу жизнь.

Культура – это следствие грехопадения. Ведь культура создаёт вторичный мир, вторичную реальность. Это искусственный мир символов, с помощью которых человек очеловечивает тот мир, в который он вверг себя грехом. Святой Ириней Лионский говорил, что смерть – это раскол. Писание же и опыт совести говорят, что смерть есть следствие греха и возмездие за грех. Грех разбивает единство людей с Богом, с миром, с ближними и с самим собой.

Тертуллиан сказал, что утраченное людьми в грехопадении можно выразить словами familiriatis Dei – близость Бога. В восприятии Адама Бог становится чем-то чужим, далёким и даже враждебным. Тот, чей голос первый человек воспринимал своим сердцем, теперь представляется кем-то сугубо внешним, ходящим далеко вдали. То, что критикам Библии представляется грубым антропоморфизмом, недостойным принижением Божества к уровню грубых человеческих представлений, на деле есть рассказ о том, как человек впервые почувствовал своё неподобие с Богом» [22;52].

Таким образом, культура не вымывает грех из души, но изолирует его в ней, создает иллюзию катарсиса, не меняет, но затмевает ум, имитирует действие благодати. Вопрос только в том, каким силам интересно подобное «затмение».

Если вспомнить слова С. Н. Трубецкого о том, что «… религия не только представляет собою веру в существование высших сил, но устанавливает особые отношения к этим силам: она есть, следовательно, известная деятельность воли, направленная к этим силам» [19;55], то с известной уверенностью можно обозначить культуру как культ. Культ упомянутых выше сил.

Именно поэтому, культура не самоценна, ибо она может служить как орудием проповеди, так и пропаганды и агитации и, даже, гипноза, зомбирования. Посему, когда говорят, что светская культура – это не религия, мы знаем, что это лукавая уловка.

Итак, Культура может и должна в лучших своих достижениях служить Спасению, которое осуществляется только в Церкви и только благодаря Её существованию в мире: «Православная Церковь так же признаёт некое присутствие спасающего действия Божия не только в ограде церковной, но и вне её. Однако, что хотя это спасающее действие благодати совершается вне видимых границ Церкви, но оно имеет её своим источником.

Говоря иначе, мы признаём, что спасение возможно вне Церкви только по причине того, что существует сама Церковь, ибо она есть единственный источник Божией благодати, которая пребывает в ней в полноте и может спасительно изливаться вовне, спасение может совершаться вне пределов Православной Церкви, но оно не может совершаться вне её спасительного бытия» [9;3].

«Православная Церковь свидетельствует, что христианский мир, который находиться вне её ограды не есть что-то с нею никак не сообщающееся…, что свет благодати, имеющий источником своим Церковь, неизреченно… простирается и за видимые её пределы» [40;22].

Во всех остальных случаях культуру можно и должно рассматривать как некий самостоятельный культ, либо же, как часть какого-либо культа. Особенно следует отметить такое явление культуры, как наука. Еще Святитель Феофан Затворник так говорил: «Научность есть холодило. Не исключается из сего даже и богословская наука, хотя тут предмет, холодя образом толкования предмета, самым предметом может иной раз и невзначай падать на сердце».

Естественно, что наиболее привычным явлением культуры для нас является искусство, проявлениями которого, прежде всего, являютсяТЕКСТ, ОБРАЗ, ЗВУК. То есть передача мысли, информации и художественных образов происходит ЛИТЕРАТУРНО (текст), ВИЗУАЛЬНО (образ) и ВЕРБАЛЬНО-МУЗЫКАЛЬНО (звук).

Итак, культура не самоценна. Она – инструмент, который можно использовать в целях благовестия. Тогда изучаемый феномен можно детерминировать как Культуру. Таковое ее понимание обязывает проповедника быть образованным человеком – культурным.

Существует и «квазикультура» или «Культ-Ура» – средство манипуляции сознанием масс в тех или иных целях определенных сил. В этом смысле мы можем говорить о культуре как культе. Проповедник обязан четко определять таковую и, желательно, научить этому свою паству.

Человечество наших дней идет –

. Во-первых, за материалистическою наукою, которая, по-видимому, преуспевает в своей области именно благодаря тому, что отбросила гипотезу Бога и порвала со всякой религией. Эту науку ведет позитивное естествознание с его открытиями, немедленно врабатывающимися в жизнь, иногда перевертывающими все человеческие отношения и весь общественный строй и, по-видимому, обещающими людям "победу" и "власть" в новых свирепых войнах на истребление. Техника влечет за собою человека; техника, которая разрабатывает вопрос о жизненных средствах и совсем не интересуется высшею целью и смылом жизни; техника, которая вечно "открывает" и "совершенствует", но сама работает в полнейшей духовной беспринципности, нисколько не помышляя ни о едином Совершенстве, ни о действительном Откровении.

. Во-вторых, современное человечество идет за светской, безрелигиозной государственностью, не понимая, что эта государственность оторвалась от своей высшей цели, не служит ей, не видит ее, ибо цель эта состоит (всегда состояла и будет состоять) в том, чтобы готовить людей к прекрасной жизни (Аристотель), к жизни по Божьему (Блаженный Августин). Безбожное государство ведет народы так, как слепой ведет слепых – в яму (Мф.15.14). Оно не ценит вечных и благороднейших – религиозно-христианских корней правосознания. Современное государство служит не качеству жизни, не совершенству ее, а интересам людей и классов; оно не знает измерения священной глубины – ни в душах, ни в делах; оно есть явление личной, классовой и всенародной жадности и создает, в лучшем случае, неустойчивое равновесие вожделений, равнодействующую вражды и зависти.

Оно попало в тупик капиталистического производства и нашло из него только один определенный выход – в бездну коммунизма. Оно не понимает, что ужасен не "капитализм", а безбожный капиталистический строй, организуемый и поддерживаемый христиански омертвевшими душами и классами; и что безбожный коммунизм бесконечно страшнее и вреднее безбожного капитализма. И вот, утратив Бога и Христа, религиозно неустроенная и нравственно распадающаяся, душа современного человека только и может стать жертвою приобретательских инстинктов и хозяйственных законов, в том виде, как они сами проявляются, развертываются и увлекают людей за собою.

. В-четвертых, современное человечество предается безрелигиозному и безбожному искусству, которое становится праздным развлечением и нервирующим зрелищем. Во все времена и у всех народов чернь требовала хлеба и зрелищ. Но чернь отличается от "нечерни" именно своим бездуховным, безрелигиозным, низким уровнем. И вот, современное искусство, светски" освободившее себя от религиозного чувства и чутья, идет навстречу потребностям современной безбожной массы: мода рождает модернизм, скука и пресыщенность – нервирующую остроту; кинематограф заменяет храм; треск и рев радиоаппарата – вытесняют личную культуру музыки и слова. В искусстве отпадает "третье измерение" – художественности, священности, предметности; двумерная душа создает двумерное, пошлое, безбожное искусство и сама становится его жертвою.

Таковы эти четыре силы, увлекающие современное безрелигиозное человечество. Таковы те пути, по которым оно даже не идет, – а обсыпается, течет и уносится.

Есть ли здесь творческий исход? И как найти его?

ГЛАВА II. ТЕКСТ – ОБРАЗ – ЗВУК

§ 1. Литература и кинематограф

Какая-то часть человечества формирует собственное мировоззрение, приходит к вере через книги. Для таких людей вполне комфортно общение с себе подобными «книжниками», с теми, кто понимает, что «книги нужны не всем, но есть люди, которым они необходимы. Книга даёт возможность избавиться от засилья газет и газетных сплетен. Книга даёт возможность мыслить, в отличие, например, от телефильмов, когда поток информации с большой скоростью проносится мимо тебя, не давая возможности регулировать его течение.

Книга же даёт возможность спокойно осмыслить какой-то эпизод, вызвавший недоумение или, наоборот, поразивший тебя. Вновь и вновь открывая нужную страницу, можно обдумать этот эпизод с разных сторон, подыскать аргументы «за» и «против». Книга восполняет нехватку знаний, мудрости, рассудительности у твоих обычных (или случайных) собеседников. Книга помогает увидеть мир глазами былых поколений, а не нынешних журналюг» [17;100-101].

Апостасийное сознание (и близкое ему интеллигентское либеральное) по отвержении подлинно духовных ценностей сакрализовало понятие культуры. Культура при этом начинает отождествляться с духовностью. Более того, даже если за религией признаётся право на существование, то она осмысляется как составная часть культуры, как нечто меньшее по отношению ко всеобъемлющему.

В литературоведении это, в частности, приводит к тому, что некоторые исследователи отвергают правомерность сугубо религиозного понимания литературного процесса, утверждая необходимость неких общечеловеческих критериев при оценке творчества любого писателя. Высказывалось мнение, что нельзя ограничивать наследие художника узкими рамками одной религиозной конфессии (имелось в виду Православие). Как будто то, что идёт от человека, может быть шире данного в Откровении; Православие же, несущее в себе полноту Христовой истины, позволяет давать самое широкое истолкование любого явления. Вот это-то для гордыни человеческой и невыносимо признавать. Всё это накапливалось исподволь в течение долгого времени и привело к кризису в культуре, как и в литературном творчестве, и в науке о литературе.

Совершенно очевидно, что пастырь должен разбираться во множестве существующих литературных жанров и стилей, в том числе и так называемых «топовых», «модных». Но разбираться не с точки зрения искусствоведения или филологии, а с точки зрения сути внедряемых в сознание читателя посредством данных произведений ценностей.

Иногда даже следует указать на них читателю, акцентировать его внимание, особенно, если читатель почему-то их не уловил. Раскрывать символизм, казалось бы, случайных мелочей, например, погоды, относительно душевного состояния главного героя.

Произведение можно оценивать целиком или по деталям. Важно само обращение к нему. Современный мир становится все теснее, поэтому актуально обращение и к бестселлерам наших дней. При этом, вполне допустимо акцентирование внимания читателя и паствы и на безнравственных установках того или иного произведения.

Раскрытие глаз на завуалированные, старательно замаскированные под Истину, постулаты – одна из составляющих пастырского служения.

Кроме того, важно обратить внимание прихожан на то, в каком свете они воспринимают письменное слово. Еще Святитель Николай Сербский заметил, что можно и газетные статьи рассматривать в свете Священного Писания.

Но иерархическое истолкование возможно ведь только при знании подлинной иерархии ценностей, а она содержится единственно в христианстве. Однако в современной общественной мысли активно навязывается либеральная идея отвержения необходимости христианских критериев в оценке любых проявлений бытия, – эта же идея распространяется и в сфере науки о литературе. Аргумент прост (прежде уже приходилось говорить о том, но не вредно и повторить): долгое время навязывались марксистские критерии, объявлялись абсолютными, что лишь ограничивало свободу мысли, а в результате они оказались вовсе не абсолютными, и целая область мироосмысления рухнула, обессмыслились плоды многих научных трудов, обнаружились трагедии многих жизней; теперь же предлагается то же самое, с небольшою разницей: прежде ссылались с обязательностью на классиков марксизма, ныне – на Евангелие и Святых Отцов. А итог един.

Впрочем, в последнее время читательская аудитория уменьшается. Ее вытесняют кинематограф и телевидение (намного в меньшей степени театр), как далекие потомки живописи (их можно рассматривать как явления одного порядка, т.к. для передачи мысли используется изображение образов).

Литература, театр, кино копаются в душе человека, исследуют мотивы поступков, истоки доверчивости жертв манипуляции, угрызения совести манипуляторов – все это через призму нравственных норм той или иной культуры. Описывая внутренний мир всех участников акта манипуляции сознанием, художники порой создают сложные модели, которые потом надолго становятся уже предметом научных исследований. В «Братьях Карамазовых» Достоевский «расщепил» душу человека, представив каждую ее часть в виде отдельного участника сложного конфликта. Есть даже теория, что именно в совокупности всех членов семьи Карамазовых Достоевский представил душу русского человека. И ее свято-звериный характер, и изощренный, противоречивый ум, и жажду испытать всю низость падения, и соблазн предательства.

Но главное, он создал провидческую модель, почти алгоритм, «русской манипуляции», которая безукоризненно работает именно при наличии в общественной среде «всех Карамазовых». Наши политики, по советам своих умненьких экспертов-культурологов, раз за разом безотказно используют этот алгоритм. А мы, вместо того чтобы Достоевского внимательно прочитать, все ищем какие-то психотропыне лучи.

Особый интерес, с нашей точки зрения, представляют фильмы на CD и DVD-носителях, интерактивные ток-шоу и сериалы. Они имеют определенные преимущества для осуществления проповеди, что уже учитывается многими священниками в своем служении.

Например, в Нижегородской епархии на канале НТР транслируется Православная передача «Свете Тихий» протоиерея Владимира Гофмана, писателя, поэта, члена союза писателей ; на всероссийском Первом канале «Слово пастыря» с митрополитом Смоленским и Коломенским Кириллом и т.д. Екатеринбургская епархия открыла целый православный круглосуточный канал…

В 2004 году впервые за всю историю кино и РПЦ был снят художественный фильм по благословению Святейшего Патриарха Московского и Всея Руси Алексия II «Начало Пути» о коротком жизненном отрезке отрока Алексея, сына священника, ставшего впоследствии Патриархом Алексием II.

Сценарий написал известный сценарист, режиссёр, актёр, ведущий православных программ «Канон» и «Ортодокс», а к этому времени уже священник Иоанн Охлобыстин, по книге митрополита Среднеазиатского и Ташкентского Владимира.

Фильм воспроизводит воспоминания Патриарха о первом его посещении монастыря на острове Валаам (встреча со старцем-отшельником или ангелом?) и следующие за тем события: военные действия на латвийской земле; служение отца, в том числе среди заключённых в немецком концлагере; шахматные способности отрока Алексея, благодаря которым он сдружился со спивающимся и разочаровавшимся в нацизме комендантом концлагеря Гансом и в непринуждённых беседах донёс до него Благую Весть, после чего комендант крестится с именем Иоанн и тут же погибает безоружным и радостным под пулями партизан…

Так, думается нам, началась новая эпоха как художественного кинематографа, так и миссионерства. Как подтверждение (и продолжение) этому в 2006 году вышли два игровых фильма «Остров» Петра Лунгина с Петром Мамоновым (55-летний лидер панк-группы «Звуки Му») в главной роли и «Живой» Александра Велединского.

Из сериалов следует выделить «Спас под берёзами» по роману Ф. Валаева, хотя он ещё 2003 года и снят до «новой эпохи».

Прорыв, осуществленный в художественном кинематографе, поддержали отечественные документалисты. С 2004 же года «По благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II и при поддержке Полномочного Представителя Президента в Центральном Федеральном Округе Г.С.Полтавченко с 30 сентября по 2 октября в городах Галич и Кострома состоялся I Всероссийский кинофестиваль короткометражных фильмов «Семья России».

Вот как на II-ом фестивале были выражены его цели и задачи: «Цель: способствовать духовно-нравственному оздоровлению российского общества средствами кинематографа; пропагандировать традиционные семейные ценности.

Задачи: привлечь внимание государственных структур и общественности к демографической ситуации в стране, к проблемам молодых и многодетных семей; способствовать позитивному переосмыслению российской действительности; пропагандировать идеал крепкой многодетной семьи; воспитывать вкус к красоте благочестивого супружества, утверждать традиционные семейные устои; создать фонд киноматериалов для организации просветительской деятельности в стране».

Идеологию кинофестиваля достаточно ёмко выразил председатель жюри, проректор Свято-Тихоновского богословского университета протоиерей Димитрий Смирнов: «Наш современный человек, воспитанный нашим национальным телевидением, он, конечно полностью расхристан, дезориентирован и направлен на всякие глупости. Поэтому появление такой альтернативы даёт иные возможности для человека. Поэтому к нему надо придти с этим словом и чтобы он загорелся этим словом. Потенциал в душе есть же.

Я вот знаю нескольких людей, которые, посмотрев фильм, где есть такие слова, что «есть такая профессия – защищать Родину», многие пошли в военнослужащие, так сказать, служить Родине именно в погонах. Понимаете, вот одного фильма достаточно. Поэтому и здесь… потому что очень много колеблющихся, очень много людей растерянных, а когда ясно выраженная вот такая, ну, можно сказать, национальная идея, то конечно… тем более имеющая такую упаковку художественную и наглядно показывающую, что нет ничего такого страшного… Показали семью музыкантов, у которых семь детей и которые занимаются музыкой, и дети не являются для них препятствием. Хотя, конечно, это большой труд».

Не все и не сразу могут найти всюду Евангельское зерно, но это не должно останавливать. Главное любить, трудиться и молиться и Господь даст Духа Своего, Который «наставит вас на всякую истину: ибо не от Себя говорить будет, но будет говорить, что услышит» (Иоан.16:13) и «Я дам вам уста и премудрость, которой не возмогут противоречить ни противостоять все, противящиеся вам» (Лук. 21, 15).

Наравне со священнослужителями, в полемику могут вступить и миряне, подобно Владимиру Легойде, проанализировавшему рецензию на художественный фильм «Страна глухих», мнение которого предлагаю взять на заметку пастырям-миссионерам:

«Один из самых естественных вопросов сомневающегося – почему существует ад? Если Бог есть Любовь, почему Он обрекает грешников на вечные мучения? Ответ на этот кажущийся неразрешимым вопрос на самом деле не так сложен. Самое главное здесь вот что: христианство пришло в мир вовсе не с вестью о том, что существует ад. Нет. Ад – тёмное царство мёртвых – известен почти всем дохристианским культурам.

Своим же Воскресением Христос открыл людям тайну жизни, а не смерти – тайну Рая. К сожалению, наши представления об аде и рае далеки от христианских. Слово «ад» у многих современников вызывает в памяти картинки из журнала «Крокодил» советских времён: сковородки, бока которых жадно лижут языки адского пламени; грешники, страдающие в кипящем масле на этих сковородках, и рогатые черти, не милосердно тычущие грешников.

Смею утверждать, что картины эти, при всей своей наглядности, имеют мало общего с христианским пониманием вечных мук. И если говорить об образах, то я бы предложил обратиться к… современному отечественному кино! В одной из последних картин Валерия Тодоровского «Страна глухих» есть сцена, прекрасно передающая христианский нерв ощущения ада.

Для тех, кто не видел фильм, поясню: главная героиня – молодая девушка. Её любимый парень – азартный игрок – должен огромную сумму денег. Рискуя жизнью, девушка собирает для любимого необходимую сумму, но он (игрок же) перед тем как вернуть долг, решает ещё раз попытать счастье. И… вновь проигрывает всё до копейки. А дальше потрясающая по силе и проникновенности сцена: ни одного упрёка, ни одного слова обвинения. Всё, что пытается сделать девушка – это успокоить любимого. Она говорит, что он не должен расстраиваться, что деньги – это не главное, что она ещё заработает. Главное, они любят друг друга, поэтому всё будет хорошо.

В ответ парень «взрывается» и начинает гнать от себя девушку. Он кричит, что не может находиться рядом с ней, что ему больно от осознания, что он – последняя сволочь – проиграл заработанные ею деньги, а в ответ от неё – ни слова упрёка, а только обещания любить его, чтобы он ни натворил. Но такая любовь выше его сил, так как он не может быть с ней, ощущая свою подлость!

Ему БОЛЬНО ОТ ЕЁ ДОБРОТЫ, и он её прогоняет. Конечно, дальше ему станет только ЕЩЁ БОЛЬНЕЕ. Прогнав любимую, он будет всю жизнь мучиться, потому что такая любовь – одна и на всю жизнь. Но, согласитесь, трудно в этой ситуации обвинить девушку, упрекнуть её в том, что именно она обрекает парня на мучения…

Этот образ, на мой взгляд, вполне по-христиански описывает ощущения души грешника, встречающей Бога – Того, Кто есть Любовь. Любовь, которая обжигает, но без которой нет жизни. Так человек, просидевший долгое время в тёмной комнате и отказывавшийся выходить к свету, неизбежно слепнет, когда солнечные лучи впервые касаются его лица.

И кто виноват, что на постоянный призыв выйти на улицу, к свету, он отвечал отказом? А глаза, тем временем, потеряли способность воспринимать свет, то есть жизнь. Поэтому именно сам человек обрекает себя на вечную тьму, вечное мучение. И всё же, повторю ещё раз, христианство – это Благая Весть (по-гречески – Евангелие), о Жизни, а не смерти. И всё, что требуется от нас, – это открыть дверь и выйти к свету, пока не поздно. Время у нас ещё есть» [24;3].

§2. Музыка

Любой видеоряд, коим является и фильм, и информационное сообщение, и, даже, реклама сопровождается звуком, в том числе – музыкой. По своей силе она может оказать влияние и вызвать впечатление более сильное, нежели сам сюжет. И, конечно же, звук может существовать отдельно, причем без особых потерь, в отличии от видеоряда.

Бывает так, что тьму невежества и одиночества, гнетущую тишину, несущие страх и муку прорезывает звук отчаянного крика, молитва, словно луч света и уже не страшно, уже есть надежда, что ты будешь услышан. Таковы звуки музыки для её любителей.

Человека страшит образ тишины, ему проще идти путём озвучания этого образа, для обретения его понимания.

Как и в античные времена, в современном мире, существует четыре музыкальные интонации, общие настроения, выраженные в гармонических ладах (определённая последовательность гаммы), например: «дорийский считался благородным и сдержанным, фригийский – экстатичным, лидийский – жалобным, ионийский – изнеженным» [45;737].

Хотя звук и музыка, сами по себе мало что значат: «когда ритм и гармония лишены слов, бывает очень трудно распознать их замысел и к какому из достойных внимания родов относится это подражание.

Необходимо, впрочем, заметить, что, насколько подобного рода искусство пригодно для скорой, без запинки ходьбы и для изображения звериного крика, настолько же оно, пользующееся игрой на флейте и на кифаре независимо от пляски и пения, исполнено немалой грубости.

Без того и другого игра на флейте и на кифаре становится чем-то в высшей степени безвкусным и достойным лишь фокусника» [46;120].

Но это мнение идеалиста-утописта, признающего едиственно-допустимым в идеальном государстве только дорийский лад [45;737], и изгоняющего из этого государства многострунные инструменты, которые, по Платону, «раздробляя единую гармонию на множество оттенков, способствуют, как бы дроблению целостности человека, развивая утончённость, изощрённость и распущенность. На этом же основании из государства изгоняется флейта, известная своим многоголосием и обострённым, экстатическим звучанием, далёким от классической простоты» [47;574].

Для Платона классика это унисонность и камерность, что, одно время считалось единственно возможным в церковном обиходе. Сегодня, чаще, под классикой подразумевается симфонический эклектизм, многоплановость и многогранность общей картины композиций с определённой целью в повествовании и развитием мелодического узора.

Здесь допускается использование всех ладов, или настроений, чтобы передать гамму чувствований персонажей. Тоже самое используется рок- и поп- группами и на эстраде.

Но всё же первичным в определении вектора произведений всё так же можно считать словесную составляющую, где она есть, начиная с наименований. Труднее с иностранными произведениями, без знания языков и с названиями без общепринятого смысла, например: «Andante. Allegro energico», где говорится лишь о темпе произведения, а не его образной фактуре. Под таким названием возможно множество произведений с различным внутренним содержанием.

И для того, чтобы миссионер мог растолковать подобные произведения, он должен опираться не только на слово внутри композиции, но и на сопутствующие моменты: биографию композитора, его религиозные настроения, мировоззрение и литературные предпочтения.

Примером того, как можно православно воспринимать и толковать музыкальные произведения, в том числе и без определяющих их дух названий, приведу некоторые абзацы православного музыкального критика О. В. Тупицына по поводу «Пятой симфонии» Л. Бетховена: «…На симфонии лежит отпечаток западного христианского мировоззрения и типичного заблуждения протестантства, что особенно заметно в 1-й части, а отчасти и далее: мы слышим не разговор заблудшего сына с милосердным Отцом (Богом), а беседу человека с другим, более могущественным человеком, который может помочь преодолеть жизненные трудности» [63;20].

С подобной Тупицыну тщательностью и осторожностью должно рассматривать явления современной музыки, особенно рок-музыки, касательно которой развернулась острая дискуссия, как среди священнослужителей РПЦ, так и во всем обществе, в целом.

Так архимандрит Лазарь (Абашидзе) пишет: «Крайне разрушительно и пагубно влияние на душу христианина джаз-музыки, рок-музыки, панк-музыки, диско-музыки и т.д., форм и явлений современной популярной музыкальной культуры, которая не ограничивается только областью искусства, но затрагивает все стороны, все мельчайшие детали жизни современной молодёжи.

Эта культура постоянно изменяется, как хамелеон, подстраиваясь ко всем оттенкам настроения новых поколений, меняет наименование своих «новых» стилей, даже как будто иногда отвергает вчерашнее и бунтует против самой себя, чтобы этим только оживить интерес и вкус к тому же самому, суть же её всё та же.

Это явление крайне отвратительно и оскорбительно для каждого хоть сколько-нибудь благочестивого человека, тем более неприемлемо для христиан» [5;43].

Во всём согласные с данным мнением Ю. Ю. Воробьёвский, архимандрит Рафаил (Карелин) и Игумен N. У последнего всё же критика получается милостивее, чем у остальных: «…когда при умножении грехов благодать Божия отступает в ещё большей степени, души людей испытывают нечто ещё более страшное – мучительное состояние почти космического ужаса. Тогда чудовищная чёрная сила ломает и рвёт душу на части, и каждая её частица стонет от невещественной боли в безумном желании скорее покончить с этим мучительным и бессмысленным бытием…» [12;144].

До этих слов, в другой работе Игумен приводит следующие факты: «В настоящее время разумные существа параллельного мира (СПМ) активно сотрудничают со многими современными композиторами, а в первую очередь с теми из них, кто пишет рок-музыку…» [43;121].

Далее Игумен проводит аналогии и с известными отечественными поэтами М. Цветаевой, С. Есениным, В. Высоцким и многими другими: «Как показывают наши исследования, многолетние контакты людей искусства с СПМ приводят первых либо к гибели, либо к различным формам помешательства (ср. последние годы жизни Моцарта, Лермонтова, Цветаевой, Блока, Брюсова, Есенина, Врубеля, Модильяни, Ван Гога, Сальватора Дали и мн. др).

Аналогичные наблюдения мы находим у итальянского психиатра проф. Ц. Ломброзо в его книге «Гениальность и помешательство» (СПб., 1892, с. 59). Кроме того, подобные люди, как замечает во 2-й главе проф. Ломброзо, подвержены многим порокам, главными из которых он называет безпредельную, болезненную гордыню, сексуальную распущенность и пьянство» [43;121].

Но всё же делает он это не без переживательного плача о них: «И снова моя мысль возвращается к нашей несчастной, обезображенной сатанинской культурой молодежи. Как их утешить, как им помочь? Думается мне, что тягостное, рвущее душу состояние – ещё не признак неотвратимой духовной смерти.

Даже и в этом состоянии душа поддаётся исцелению. Надо лишь знать Того единственного Врача, Который может лечить эту болезнь. Только Он – Творец – в состоянии исцелить страдающую человеческую душу Своей божественной благодатью! Мрачные, мучительные состояния отступают и уходят навсегда, когда возвращается в душу утраченная за грехи благодать Божия.

Возвращают её не наркотики, не магические заклинания, а только лишь истинное покаяние и Таинства Церкви. Ими очищается душа от тяжести грехов, становясь вновь способной воспринимать в свой очищенный от скверны сосуд «живую воду» благодати Святого Духа.

И чем более приближается человек к своей прежней детской чистоте, тем добрее и радостнее становится его душа. Об этом-то и говорил нам Христос: «…если не обратитесь и не будете как дети, не войдёте в Царство Небесное» (Мф. 18, 3). «Обратиться» – значит перейти в обратное состояние, т. е. вернуться к утраченной детской чистоте, которая способна привлечь к ребенку благодать Божию, а вместе с ней мир душевный, радость и любовь.

Те из людей, которые в сознательной борьбе с собственными грехами и греховными привычками возвращают своей душе чистоту, – ещё в этой жизни переходят в удивительное состояние, которое Христос назвал Царством Небесным, находящимся внутри нас.

Тогда-то именно душа человека ещё в этой земной жизни наполняется радостью, миром и любовью Божией. И только это состояние может считаться «нормой» душевных состояний человека, той нормой, к которой мы все должны стремиться. Именно здесь кроется ответ на вопрос, который вот уже почти два столетия мучит всех психиатров мира: вопрос о психической норме…» [12;145].

А так же Игумен приводит примеры положительного творчества, например, московскую поэтессу, члена Союза писателей России Нину Карташеву и московского барда Владимира Бережкова.

Когда он приехал на проповедь в Японию, он мог бы объявить всю религию японцев сатанизмом, поклонением дьяволу, предать их анафеме, ходить сжигать кумирницы. А мог постараться изучить душу японского народа, его культуру, религию, найти в них какие-то здравые зёрна и, исходя из этого, проповедовать христианство.

Он так и поступил: так изучил их культуру, что японцы считали, что он лучше их знает литературу и историю их страны, а потом уже стал с ними разговаривать. В результате, когда он умер, тридцать тысяч японцев были православными. Начни же он говорить: «Все вы, японцы, сатанисты», и что? – много таких было проповедников…

Сейчас та же ситуация в России. Нельзя всё отрицать: все вы сатанисты, единоборства ваши – сатанизм, техника – сатанизм, искусство – сатанизм, наука – сатанизм, цивилизация – сатанизм, всё – сатанизм. Это психология брежневских времён.

Надо знать, кому что говорить. Если мы хотим рассказать людям о Боге, надо найти для каждого человека свой язык. Встретившись с Богом, открыв для себя богатство и глубину Православия, человек сам оставит свои заблуждения и увлечения. Так же нужно искать слова для современных молодых людей, и среди их культуры найти высокие и глубокие вещи…» [54;42].

И ещё немного из книги отца Сергия: «Вот очень характерное высказывание руководителя группы AC/DC, помещённое в одной «антироковой» брошюре, которое как раз опровергает выдвигаемые там обвинения: «Чем мы занимаемся – это только шутка: Никакие сатанинские посланники не подталкивают нас, нам нужно только найти строку, по рифме подходящую к следующей».

Непонимание истин христианства, в частности, серьёзности адских мучений – ещё не есть сатанизм, а есть незнание, глупость… Многие из тех групп, которые используют в текстах песен, на первый взгляд, антицерковные выпады, на самом деле выступают не против соборной Апостольской Церкви, а против еретических сонмищ Запада.

Они не приемлют ересь, себя же считают верующими людьми и христианами. Поэтому в Православной России как такового сатанистского рока не существует – он не привился…» [54;50].

«Так что клевета на рок-музыку, ни много ни мало, наследие советской пропаганды… Нельзя требовать от рок-песен о Боге глубин православного богословия, строго церковных выражений. Какие-либо начальные или детские понятия о Боге это еще не есть кощунство!

Все зависит от произволения человека: если он не имел намерения сказать что-либо хульное, его нельзя винить. Грань в словесных выражениях бывает очень зыбкой. Многое из того, что человеку, подходящему к делу по букве, может показаться кощунством, на самом деле есть творческий поиск Бога, обращение к Нему на языке поэзии.

Художник имеет на это право: он создает свои образы, понятные ему и его близким. Он ещё не имеет такого благоговения и страха Божия, как человек церковный, но искренне тянется к Богу. Вряд ли его слова прогневают Господа: скорее, Он радуется, как радуется мать, слыша невразумительный лепет зовущего её младенца. Поэтому обращение к теме веры в творчестве музыкантов и поэтов заслуживает всяческого понимания, а не грубых окриков «нельзя!», едва послышится что-то непривычное…

В песнях Андрея Макаревича «Место, где Свет» и Бориса Гребенщикова «Серебро Господа моего» использован, например, такой художественный приём, как недосказанность. Господь незримо присутствует в песне, но именно из благоговения поэт не называет Его полностью; поёт только о «Серебре Господа», «не знает слова, чтобы сказать о нём», не дерзает «проситься в чертог Лорда (по-английски – Господь)», благоговейно умолкает.

А песня «Орёл, Телец и Лев», очевидно, о том, что Евангелие, изображенное в ней животными – символами евангелистов, почти против воли автора пришло к нему в дом, и у него, к сожалению, не хватает произволения последовать Евангелию, поэтому он «всё пьёт, и мучается от жажды», ничем не удовлетворяясь:

Удивительную вещь говорит известный рок-композитор и поэт, автор рок-оперы «Слово и дело» и песен группы «Рок-ателье» Павел Смеян. Он считает, что рок- опера «Иисус Христос – Суперзвезда» не прижилась у нас в русском варианте именно потому, что при исполнении по-русски она начинает неблагоговейно звучать: «В оригинальном варианте присутствует какая-то таинственность, возникает свой собственный ряд образов. А стоит увидеть её в русскоязычной версии, и всё убивается. Оказывается, что у всех действующих лиц панибратские отношения с Богом, чего русский народ совершенно не приемлет. У нас другая молодежь, другое воспитание и восприятие мира».

Очевидно, что не только сам Павел – глубоко верующий человек, но он свидетельствует, что в целом русская молодежь не приемлет неблагоговейного отношения к Богу. Его собственная опера посвящена страшным временам Ивана Грозного, и один из ее лейтмотивов – «Видение Василия Блаженного» [54;69,71-73].

Или вот рассуждения о рок-культуре диакона Александра Шумского в статье «Творчество против утопизма»: «Обеднение культуры не означает ещё, что она исчезла или выродилась. Да, современная культура – не золотая и не серебряная. Может быть, она просто металлическая, глиняная или деревянная. Но она всё же есть, она другая, и нельзя её просто отбросить. И, может быть, в недрах этой неблагородной культуры мучительно рождается нечто новое, о чём мы даже не догадываемся… Пройдитесь по старому Арбату, вглядитесь повнимательнее в этих «отвратительных» тинейджеров, потратьте своё драгоценное время и вы откроете для себя немало интересного и поучительного…»[67;6].

Приходится констатировать, что возможности познакомиться с рок-культурой, прочитав какие-либо христианские исследования на данную тему, у православного человека практически нет: точнее сказать, она сведена к минимуму. При видимом разнообразии статей, посвященных этому вопросу, в их основу за редчайшим исключением положены всего две работы: книжечка французского католического священника Жана-Поля Режимбаля Корни рок-н-ролла и миссионерский листок № 56 храма Покрова Пресвятой Богородицы в Лос Анжелесе, США, под названием Рок-музыка с христианской точки зрения, написанный игуменом Александром (Милеантом). В 1999 году в Житомире вышла брошюра Игра с огнем. Рок на сцене и в жизни, составленная, Анатолием Кулишом из материалов, содержащихся в указанных работах. Она вобрала в себя недостатки источников, на основе которых была написана, вдобавок к ним добавились некоторые находки самого составителя. Можно упомянуть о главе Увлечение рок-музыкой книги архимандрита Лазаря (Абашидзе) Грех и покаяние последних времен, но авторский текст в ней почти отсутствует, – она является перепечаткой фрагментов книги Режимбаля.

Иными словами, тема рок-музыки, остаётся открытой. Собираются форумы и круглые столы по этой теме. «Основным вопросом, вызвавшим оживлённую дискуссию в ходе работы секции «Церковь и молодёжная субкультура» на XIV Международных Рождественских чтениях, был вопрос о возможности использования в миссионерских целях субкультуры, не вызовет ли её использование обратного движения молодёжи от Церкви? Дискуссия свелась к обсуждению возможности проповеди духовенства на рок-концертах, к чему такая проповедь приводит сейчас и может привести в дальнейшем?» [7;7].

Высказывались разные взгляды, показательно же мнение митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла, озвученное на встрече 14 апреля 2006, в канун Лазаревой Субботы, в Отделе Внешних Церковных Связей, в Свято-Даниловом монастыре, с православными рок-музыкантами: Константином Кинчевым («Алиса»), Юрием Шевчуком («ДДТ»), Романом Неумоевым («Инструкция по Выживанию»), Стасом Бартеневым («Если»), Олегом Кривошеевым («Братья Карамазовы»). Приведем материалы пресс-релиза:

«Подводя итоги дискуссии, Владыка Кирилл отметил, что многое зависит от контекста, обстановки и способностей конкретного священника. Невозможно обратиться к аудитории рок-концерта с традиционной храмовой проповедью. «Нужно войти в эту среду и изнутри проповедовать, уметь дать слушателям правильный импульс. Если есть люди, которые могут обратиться с верными словами к этой аудитории, не надо им мешать», – сказал он.

Обращаясь к рок-музыкантам, председатель ОВЦС подчеркнул: «Если в вашем творчестве имплицитно, незримо будет присутствовать Бог, если ваши зрители будут знать о вашей вере, это будет иметь огромное миссионерское значение». В то же время Владыка Кирилл подчеркнул необходимость соблюдать во всем такт и меру.

Владыка Кирилл напомнил о ещё одном миссионерском ресурсе рок-музыки. Подчеркнув самоценность православной литургической культуры, митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл выразил убеждение, что она не нуждается в модернизации. Он считает ненужным использование на богослужениях каких-либо музыкальных инструментов, в том числе электронных. В то же время председатель ОВЦС обратил внимание присутствовавших на особое направление православной миссии, в котором творчество рок-музыкантов может быть весьма полезным. По его мнению, было бы полезным в небогослужебное время проводить молодежные собрания, на которых ребята могли бы не только обсуждать различные богословские темы, но и петь под гитару, в том числе исполнять рок-композиции» [58].

Очевидно, что позиция многих рокеров абсолютно тождественна признанию Артемия Морозова: «Мы – Православные!» Эти короткие и понятные слова несут в себе столько Истины. Это не просто упоминание о своём вероисповедании. В какой-то мере это призыв к объединению, к сплочению тех, кто борется со злом.

Есть общий принцип миссионерской работы, сформулированный апостолом Павлом: Будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобрести: для иудеев я был как иудей, чтобы приобрести иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных; для чуждых закона – как чуждый закона, – не будучи чужд закона пред Богом, но подзаконен Христу, – чтобы приобрести чуждых закона; для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых. Сие же делаю для Евангелия, чтобы быть соучастником его (1 Кор. 9:19-23). Следуя этому принципу, каждый христианин имеет право с полнотой ответственности за свои слова пред Богом заявить любому представителю рок-культуры: Да, в промежутках между своими концертами ты можешь приходить в Церковь, можешь молиться, можешь исповедоваться – Христос призывает к Себе всех, в том числе и тебя!. Но из этого вовсе не следует, что так же может поступать сам христианин, имеющий опыт благодатного соединения со Христом в молитве и Причастии – речь, естественно, идет о некотором этапе приобщения человека к Церкви. Так, христианские апологеты III-IV веков, восхваляя мудрость некоторых языческих философов, отнюдь не одобряли тех христиан, которые от Евангелия обращались к языческим писаниям с целью обогащения своего духовного опыта…

На фоне сего молитвенного обращения, отдавая дань и предпочтение исихазму (безмолвию, тишине, упокоению во Христе), который есть, согласно С. С. Хоружему, одна из составляющих предыстории строя русской души, духа русской культуры и заветов православной духовности, прислушаемся к слову святителя Феофана Затворника относительно концертов, балов-дискотек и светских раутов:

«Какую это музыку собираетесь слушать? Наши музыкальные пьесы большею частию дрянь: щекочут ухо, ничего не давая. Я не вяжу вас, но жаль, если поедете, потому что только рассеетесь и тосковать будете. Внешнюю музыку послушаете, внутренняя на время расстроится. Не любите мира, ни яже в мире. Можете ли вы там быть с Господом? Едва ли, ибо кое общение? Мир искусств есть душевный и даже чувственный мир, а не духовный. Трудно отказаться! – верю; но ведь с Господом пребывание есть самораспинание истинное, а не метафорическое. Когда-то оно свершится? О сем поревнуйте. Ибо тогда из сердца начнёт бить источник утешений, которые погасят всякую жажду к утешениям иного рода». [60;31]. Как хорошо и свято сказано! Или вот, прислушаемся к Блаженному Августину, говорящему даже не просто о музыке, но о церковной музыке:

«Крепче пленяли меня услады слуха моего, но Ты освободил меня от них. Признаюсь, я и сейчас отдыхаю, слушая песни, одушевлённые изречениями Твоими и исполненные чистыми и сладостными голосами. Но уже не цепенею я от наслаждения и в любой момент могу встать и уйти. Песни эти, однако, требуют для себя и мыслей, их животворящих, достойного себе места в сердце моём, но вряд ли предоставляю я им соответственное им. Иногда, как мне кажется, я уделяю им больше почёта, чем того следует: я чувствую, что святые слова больше зажигают наши души благочестием, если они спеты красиво, если же плохо – то куда меньше. Каждому из наших душевных движений присущи свои особые интонации голоса, говорящего и поющего, и они, в силу тайного сродства, эти движения вызывают. Плотское удовольствие, расслабляющее душу, часто обманывает меня; сопровождая разум, оно не желает смиренно следовать ему, но стремиться вырваться вперёд, руководить им. Так грешу я, часто замечая это только впоследствии.

Порою же, пытаясь избежать обмана, я впадаю в другую крайность, грешу чрезмерною строгостью: тогда я хочу, чтобы и моих ушей, и ушей всех верных Твоих не касались сладостные напевы, на которые положены псалмы Давида. Мне кажется тогда, что прав был Афанасий, епископ Александрии, которые заставлял произносить псалмы почти без интонаций, скорее речитативом, чем пением. Но когда вспоминаю я те слёзы, которые пролил под звуки церковного пения, когда я только утвердился в вере своей, хотя тогда меня более трогали чистые и взволнованные голоса, чем заключённый в этих песнях смысл, я вновь признаю великую пользу этого обычая. Так колеблюсь я: и наслаждение опасно, и спасительная сила пения установлена опытом. Не решаясь вынести окончательное решение, я всё же склоняюсь к пользе церковного пения; да исполняется слабая душа благочестием под эти чарующие звуки. Когда же со мною бывает, что меня больше волнует само пение, чем-то, что поётся, я каюсь и понимаю, что лучше бы мне было не слушать этого пения вовсе. Таков я, слабый человек: поплачьте обо мне и вместе со мною те, кто ищет доброго в сердце своём. «Призри, услышь меня, Господи, Боже мой» (Пс. 12:4), сжалься и исцели меня, ибо стал я сам для себя загадкой и в этом недуг мой» [1;705-706].

Итак, реалии современности заставляют пастыря не только разбираться в достижениях современной культуры, но и обращаться к ним, наполняя современные формы истинным содержанием. Делать это, однако, надо умеючи, соблюдая тонкую грань между излишней критичностью и излишней лояльностью. Текст, видеоряд, звук и музыка сопровождают человека повсеместно. Важно настроить его, подобно камертону, на восприятие правды и неприятие лжи. Избежав при этом манипуляции сознанием паствы, оставляя ей свободу воли и выбора. В этом – одна из актуальнейших задач проповедника.

Для молодежи свойственна общность психологических характеристик, что позволяет говорить о специфике пастырской и миссионерской работы в молодежной среде и требует поиска новых форм обращения Церкви к детям и юношеству.

В исторической практике Русской Православной Церкви прошедших веков мы не встречаем аналогов такой деятельности по вполне понятным причинам: с самого рождения человека его жизнь проходила в обстановке, исполненной духа веры и церковности; семейное воспитание в православной традиции само по себе служило достаточным основанием преемственности поколений верующих. Определенные изменения произошли лишь в начале XX века, когда единство Церкви и общества оказалось в значительной степени нарушенным. Именно тогда в России возникло скаутское движение, в котором патриотическое и спортивное воспитание гармонично сочеталось с духовными традициями Православия. Десятилетия, последовавшие за трагическими событиями 1917 года, по вполне понятным причинам не позволяли и думать о формировании единой церковной политики в отношении молодежи. Лишь после существенных изменений в церковно-государственных отношениях такая деятельность стала не только возможной, но и насущно необходимой.

ГЛАВА III. ОСНОВЫ ПРАВОСЛАВНОЙ КУЛЬТУРЫ

В наши дни все более очевидным становится наличие усугубления определенного духовного вакуума в российском обществе. Отчего так происходит?

Очевидно, от невежества – незнания основ христианской традиции. А начинать знакомство это лучше с Отечественной истории, которая, безусловно, неотделима от Православия. На наш взгляд, постижение основ Православия – в том числе и культурологический момент, а значит, может стать предметом школьной программы.

Действительно, современная Школа ориентирует образовательный процесс на развитие в учениках духовно-нравственных, патриотических начал. Однако, очень часто подобная ориентация происходит поверхностно, даже – формально.

Это вполне естественно, если учесть, что данные установки реализуются, зачастую, в отрыве от традиционных мировоззренческих положений. Для России – это Православие.

В последнее время в обществе развернулась острая дискуссия по вопросу введения в базисный учебный план общего образования предмета Основы Православной культуры (ОПК).

Оппоненты обвиняют сторонников введения ОПК в сознательном нарушении Конституции. На наш взгляд, подобные аргументы являются либо надуманными, либо сознательно антиправославными. В любом случае, приводимые доводы – популистские и не имеющие под собой сколько-нибудь строгого и веского обоснования. Впрочем, анализ развернувшейся дискуссии не является предметом данного исследования.

Приведём лишь мнение диакона Андрея Кураева: «Религиозное образование ставит своей целью приведение детей к религиозной практике. Религиозное образование ставит своей задачей добиться согласия учеников с верой той религиозной группы, от имени которой ведётся преподавание.

Культуролог же добивается не согласия и принятия, но информированности и понимания.

Законоучитель ссылается на библейские тексты как на тексты авторитетные, доказывающие правоту его веры. Культуролог ссылается на те же самые тексты Библии с иным акцентом: он тоже видит в них доказательство своей правоты, но правоты не религиозной, а исследовательской. Он их приводит в качестве подтверждения своего тезиса о том, что такое-то верование в данной общине реально существует. Для законоучителя Библия – исключительный авторитет. Для культуролога Библия авторитетна лишь в качестве свидетельства о верованиях тех групп людей, которые её создали или чья жизнь создавалась с опорой на Библию. Если же он обратится к анализу индийских верований, то таким же и никак не меньшим авторитетом для культуролога станут тексты Упанишад.

Реальность, о которой говорит законоучитель и к которой он обращает – Бог. Реальность, о которой говорит культуролог – люди и созданные ими тексты.

Законоучитель говорит о Боге (и к Богу); культуролог – о людях, верящих в Бога.

Законоучитель доказывает. Культуролог – объясняет.

Доказать – значит понудить собеседника к согласию со мной. Объяснить – значит сделать для него понятной мою логику, мое видение проблемы. В религии есть много недоказуемого, но нет ничего бессмысленного. Для сознательного носителя религиозной традиции каждый жест, символ, каждая деталь его вероучения осмысленны. Задача религиоведа и культуролога – попробовать передать этот смысл на языке современной культуры» [19;9-10].

При этом необходимо предостеречь и от разного рода крайностей. Религиозный экстремизм, наёмный или идейный, фальшивый или искренний, имеет место быть и, судя по тому, что «мир лежит во зле» (1Иоан.5:19) так дальше и будет. Но, как бы это не звучало утопично, ситуацию можно смягчить.

Есть авторитетные мнения, что этому может поспособствовать постижение ОПК. «Основы православной культуры – это, в частности, рассказ о том, как не потеряться в Церкви, не потерять в ней ориентации. Это рассказ о сложности. И о том, что даже святые не всегда были согласны между собою. И о том, что не надо и сегодня бояться дискуссий. Предупрежденный об этой сложности человек поостережется ломать свою судьбу о совет случайно встреченного монаха, призвавшего (ввиду наступления «последних времен») разрушить обычную колею жизни, семью, бросить работу или институт. Человек, знающий основы православной культуры, готов к тому, чтобы при встрече с такими наставлениями хотя бы про себя сказать: в Церкви есть иные мнения по этим вопросам…

А еще тот, кто знает, что в его собственной традиции есть разные мнения, поостережется и при встрече с глупостью, сказанной носителем другой традиции, сразу поставить знак равенства между этим «ваххабитом» и той традицией, от чьего имени он ваххабитствует. Человек, знающий, какие глупости способны говорить его единоверцы, сможет воздержаться от того, чтобы отождествить глупость, сказанную иноверцем, с этим иноверием как таковым.

Значит, он будет осторожен и в своих реакциях на инаковерие.

Значит, и с этой точки зрения «основы православной культуры» – это лекарство от экстремизма. «Основы православной культуры» – это превентивный образовательный удар против экстремизма» [19;37-38].

Может быть и так, хотя мы знаем, например, что «Минздрав предупреждает», но грех, живущий в нас диктует свою волю и вот уже «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю» (Рим.7:19) и одна лишь надежда остаётся, на милость Божию: «если бы не сократились те дни, то не спаслась бы никакая плоть; но ради избранных сократятся те дни» (Матф.24:22). В социальном же служении надо испытывать те или иные теории пока есть ещё время, может какие из них и сработают: «испытывайте духов, от Бога ли они, потому что много лжепророков появилось в мире» (1Иоан.4:1).

Итак, исходя из особенностей современного пастырского служения, священник должен проповедовать не только словом в храме, но и за его пределами.

Крайне важно осуществлять это в отношении молодежи и, даже, детей. Очевидно, что для этого необходим контакт с современной системой образования и, прежде всего, – школой. Успех подобного контакта напрямую зависит от образовательной и общекультурной подготовки пастыря.

ГЛАВА IV. ЕДИНСТВО ГРАНЕЙ СОВРЕМЕННОЙ КУЛЬТУРЫ И ЛИЧНОСТЬ ПАСТЫРЯ

В первые века существования христианства люди четко делились на гонимых и гонителей, мучителей и мучеников. Сегодня в любви к христианству объясняются все. Политики сдабривают свои выступления библейскими цитатами, интеллигенция рассуждает о высоких идеалах православной культуры, экстрасенсы, целители и колдуны в перерывах между сеансами посылают людей в храм поставить свечку, средства массовой информации рассказывают о церковной жизни. Но, при всей видимости столь лояльного отношения к христианству, мир стремится загнать его в рамки "культурного наследия", действующего музейного экспоната. И лишь стоит человеку принять евангельские заповеди, как руководство к действию, и попытаться изменить свою жизнь, как он тут же теряет свою нормальность в глазах общества, на него начинают показывать пальцами, его жалеют, над ним посмеиваются. Здесь нужно большое мужество, чтобы не сломаться, не отступиться от своей веры, не отречься от Христа. Это подвиг, сродни подвигу первых христианских мучеников и исповедников.

Вот и подошли мы к «главному искусству» этой жизни. Епископ Варнава (Беляев) писал: «Религию нельзя заменить ни наукой (удовлетворением ума), ни одною нравственностью (исполнением долга, воли), ни искусством (стремлением насытить алчные чувства). Религия… коренится в целостном духе человека, а не в отдельных сторонах его. История же и опыт показывают, что величайшие учёные, люди доброй нравственности, художники и поэты не могли удовлетвориться только предметом своих занятий и вожделений, но имели нужду ещё и в религии» [11;45].

Соответственно культурологическое знание пастырю просто необходимо. Но, при этом, миссионер – не просто культуролог, но и априори отец, во всей семантической полноте данной детерминанты.

Н. Е. Пестов пишет о трудностях в воспитании детей в условиях современной цивилизации: «В истории Церкви можно встретить много примеров воспитания детей в уединении и тишине. Это обусловливало всегда высокие духовные достоинства детей. Следует вспомнить прежде всего, что Божия Матерь с трёх лет жила при храме в полном уединении. Также при храме с трёх лет рос и пророк Самуил, посвящённый Господу своей матерью Анной ещё до зачатия (1Цар., гл. 1-2). В силу этого очевидны трудности духовного воспитания детей в условиях современного города с его развлечениями – театрами, кино и т.п. Рано или поздно туда будут проситься дети. Как относиться родителям к этим просьбам? Подойдём к этому вопросу с осторожностью и сначала ответим себе – насколько развлечения для взрослых согласуются с духом учения Христа? Первым призывом Христа при начале Его проповеди был призыв к покаянию: «…исполнилось время и приблизилось Царствие Божие: покайтесь…» (Мк. 1;15). Его первыми заповедями были заповеди блаженства, в которых говорится: «Блажени плачущие…» (Мф. 5;4). И не только звал Господь, но и предупреждал отвергающих покаяние и ведущих легкомысленную жизнь: «Горе вам, смеющиеся ныне! ибо восплачете и возрыдаете» (Лк. 6;25). В Царствие Божие Господь указывает путь лишь через тесные врата (Мф. 7;13). Что говорят эти слова, если глубоко вдуматься в них? К отвержению от мира сего с его удовольствиями единодушно призывали и апостолы Христовы: «Юноши… не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет Любви Отчей. Ибо всё, что в мире – похоть плоти, похоть очей и гордость житейская», – призывает ап. Иоанн (1 Ин. 2;14-16). «Смех ваш да обратится в плач» (Иак.4:9), «Дружба с миром есть вражда против Бога» (Иак.4:4) – говорит апостол Иаков. «Я вам сказываю, братия… время уже коротко, так что… радующиеся должны быть как не радующиеся; и покупающие, как не приобретающие; и пользующиеся миром сим, как не пользующиеся: ибо проходит образ мира сего» – пишет ап. Павел (1 Кор. 7:29-31). Но относится ли всё это к детям? Здесь надо вспомнить, что лишь то разовьётся у детей впоследствии, склонность к чему была заложена у них в раннем возрасте. Наша обязанность – приучить детей с раннего возраста к тихой жизни. Тогда в них может развиться сосредоточенность, внимательность к своему внутреннему миру и появиться вкус к духовным переживаниям, к тихим радостям, к жизни в Боге. Всему этому нет места, полной шума, удовольствий и развлечений… Детям можно позволить ходить в театр или кино, однако не побуждая их к этому со своей стороны. «Ты гадишь своих детей», – упрекает старец Амвросий Оптинский одну женщину, толкавшую своих дочерей на развлечения и посещение театра. И, конечно, родители должны тщательно разбираться в постановках, выбирая те из них, которые наиболее подходящие, как, например, исторические пьесы и научные фильмы. Вместе с тем, посещения детьми театра или кино должны быть не частыми и не совпадать с постами или канунами праздников. Аналогично разрешается вопрос – надо ли учить детей танцам? Не надо запрещать им этого, если они этого хотят, но отнюдь не побуждать их к этому. Св. отцы не благоволят к занятию танцами, вспоминая дочь Иродиады. Внимательно должны следить родители за работой радио и телевизора, если они имеются в семье. Нельзя допускать призыва к безбожию, безнравственных пьес или песней и т.п. Не должно звучать радио, когда дети занимаются уроками или читают: доказано, что раздвоение внимания очень вредно отражается на нервной системе…» [60;14-18].

Безусловно осложняющим воспитание современного ребенка фактором является распространение глобальных коммуникационных технологий. Несмотря на то, что, как говорит игумен Сергий (Рыбко): «одним из изобретателей телевидения, который первым в мире достиг успехов в этой области, был русский эмигрант первой волны Зворыкин. Знаете ли вы, какое изображение он впервые передал по телевидению на расстоянии? Православный крест. Это очень символично и, на мой взгляд, учитывая, что ничто в мире не случайно, можно рассматривать как Божие благословение на это изобретение… Зворыкин был человеком православным, и поэтому я не думаю, что его изобретение, которое началось с православного креста, дьявольское» [54;15], нельзя не согласиться и с иеромонахом Анатолием (Берестовым), отметившим: «Телевизор лишил нас домов, превратив их в театральные залы… Телевизор сорвал двери с нашего дома, к нам приходят толпы людей, пришельцы со всех планет, созданные фантастами. Приходят без стука и спроса, приходят ковбои и гангстеры, приходят люди, с которыми мы не хотели бы иметь ничего общего. Дом стал проходным двором» [60;20]

Но современность предоставила нам ещё одно искушение-испытание: ИНТЕРНЕТ. Всё здесь можно найти от любой богословской литературы любой конфессии и вероисповедания, до игр (как православных, так и не очень) и порнографии.

Так же весьма большой выбор общения (чаты, форумы, «аськи», гостевые книги, электронная почта), так что человеку не остаётся времени для подлинного молчания и молитвы. Но и здесь можно «действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренномудренно ходить пред Богом твоим» (Мих.6:8).

Возбудить в слушателе такое желание при пользовании данными коммуникационными ресурсами, и есть задача проповедника. Для этого, необходимо самому ему обладать достаточной компетентностью, помня, при этом, слова Святого Василия Великого, говорившего, что для борьбы с ересью не обязательно становиться еретиком.

С. С. Хоружий заметил по этому поводу: «Сегодня с определенностью можно сказать, например, что виртуальная реальность – это тоже граничная реальность. Здесь тоже обрывается область нормального, обычного эмпирического существования. Это не полномерная, не вполне достроенная реальность, она не обладает всей совокупностью признаков, или, говоря философски, предикатов человеческого существования. Но она существует, виртуальный опыт – часть сегодняшнего опыта, притом часть, которая расширяется так быстро и так разнообразно, что мы не в силах за ней уследить. Виртуальный опыт – тоже опыт границы» [66].

Интересно рассуждение иеромонаха Анатолия (Берестова): «С точки зрения восприятия и переживания человека, этот мнимый мир настолько же реален, а по силе переживаний даже более чувственен, чем существующий. Человек входит в новый, техногенный мир, и его сознание как бы отделяется от реальности и переходит в другую сферу. Причём это – мир не только мечтаний, но реальных переживаний и поступков» [42;48].

Следует особо подчеркнуть, что виртуальная реальность есть априори квазиреальность. Понимание и осознание этого необходимо любому пользователю рассматриваемых ресурсов и пастырю, прежде всего.

Здесь мы вплотную подходим к рассмотрению места современной культуры в жизни священнослужителя и меры дистанцирования.

Чрезмерная сближенность с миром так же плоха, как и чрезмерная отдалённость, это особого рода искушения-крайности пастырского служения, как об этом говорится в брошюре под редакцией митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна (Снычева): «Особым искушением на пути пастырского служения должна быть признана секуляризация духовного дара, который священнику даётся в хиротонии. Секуляризация искушает священника благовидными мотивами: он должен быть современным, жить интересами своей паствы, знать жизнь во всех её проявлениях, быть образцовым и культурным, и прочее. Само собой разумеется, что сами эти требования ничего опасного и вредного не содержат. Священник действительно должен отвечать всем этим требованиям, иначе он не поймёт современного человека со всеми его проблемами и желаниями, ошибками и падениями, духовными исканиями и искушениями. А без такого понимания, естественно, никакое руководство духовной жизнью пасомых для священника не возможно. Опасность секуляризации кроется в другом – в чрезмерном увлечении священника мирскими интересами. Знание современной жизни, образование, культура – всё это должно быть полезным и необходимым средством в деле пастырского служения, но никак не целью жизни священника. В противном случае очень легко впасть в бесконечное множество мирских увлечений и незаметно начать превращаться в пастыря-интеллектуала, пастыря-политика, пастыря-публициста, пастыря-театрала, и тому подобное. Знать всё то, что интересует паству – полезно; руководить паствой в этом отношении – необходимо, но самому отдаться этим увлечениям и растерять свою духовность, молитвенность, аскетичность в разного рода «современных запросах» для пастыря пагубно, а для дела не полезно. От священника паства может хотеть слышать веское слово о том или ином культурном явлении, но слово пастырское, т.е. духовное слово из иного мира, от иных критериев» [49;8-9].

При этом не следует дистанцироваться слишком, помня, что «Дух создаёт Себе формы». Тот или иной дух, настроение, выражается так или иначе в формах, стилях, жанрах…

Многие священнослужители совмещают в своём служении Слову работу с поэтическим слогом. Это и иеромонахе Роман (Матюшин), протоиерей Олег Скобля (настоятель Храма в честь Св. Симеона Богоприимца и Анны Пророчицы, г. Санкт-Петербург). В записи одного из его альбомов («Ангел молитвы», 2001 год) ему помогали известные рок-музыканты (Сергей Чиграков – группа «Чиж и Ко», Алексей Бровко – группа «ДДТ», Константин Дюбенко, Юрий Морозов, Александр Ведякин, Валерий Кочегуро – группа «Pushking»), и многие другие.

На каком же камне, основе, пастырь должен возводить храмину своей проповеди? Основания, «столп и утверждение» (1Тим.3:15) всё те же – «Церковь Бога Живаго» (1Тим.3:15) и вера, и дела веры членов Церкви: «кто слушает слова Мои сии и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне» (Матф.7:24).

Соответственно, все явления культуры, которые базируются на указанных выше основах и настраивают на жизнь по Духу Евангельскому: «да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Матф.5:45) можно и должно воспринимать как пастырский инструментарий.

Современный пастырь не может жить вне мiра. Ибо паства его и есть, по сути, этот мiръ. Совершенно очевидно, что успех благовествования в значительной степени зависит от культурного уровня и общей компетентности проповедника.

Мiръ наступившего тысячелетия – одновременно производитель и потребитель современной культуры, которая, как и всякий феномен, обладает собственным символическим кодом.

Возможность адекватно дешифровать его и использовать – насущная потребность сегодняшнего дня. Однако, для подобной дешифровки необходима серьезная методологическая база. Таковой может являться только Православие.

Исходя из этого, пастырь должен быть не только носителем теоретического знания, но и практиком Живаго Слова. Данная практика может реализовываться только на основе системного подхода.

Миссионер обязан правильно реагировать на последние тенденции культурного развития. Более того, результаты подобного осмысления должны быть сублимированы в доступный, понятный и, в то же время, не противоречащий Евангельскому Духу язык.

Подобная сублимация может принимать различные формы, от традиционной проповеди, до преподавания ОПК в школах; от участия в телевизионных проектах, до создания и поддержки православных интернет-сайтов; от непосредственного общения в условиях быта различных социальных групп, до собственного творчества проповедника.

Всем нам хорошо известна обязанность пастыря проповедовать. Господь наш Иисус Христос заповедал своим ученикам: «Идите научите вся языцы». Поэтому и нам надлежит, подобно апостолам, проповедовать «всем народам».

Но, в любом случае, при отсутствии истовости в проповеди невозможно будет донести до паствы сути учения Православия.

Эта необходимость диктуется, в первую очередь, тем, что человеческая личность в современном мире, как никогда, нуждается в правильных жизненных ориентирах, чтобы, в конечном счёте, найти выход из окружающей сложной жизненной обстановки и не прийти к своей деградации и разрушению.

Следует особо акцентировать внимание на том, что культура, как таковая, не является имманентно антагонистичной Православию. Поэтому проповедник может и, на наш взгляд, должен относиться к культуре как к определеяемому инструменту и не более того. Его необходимо использовать в своем служении, но не избирать единственной, безальтернативной формой благовествования.

БИБЛИОГРАФИЯ. ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА. ИСТОЧНИКИ

Ветхий и Новый Заветы Синодального издания.

. Августин Блаженный Об истиной религии. Теологический трактат. – Мн.: Хорвест, 1999. – 1600 с. – (Классическая философская мысль).

. Александр, архиепископ Костромской и Галичский, председатель Отдела по делам молодёжи Московского Патриархата. Подлинное воспитание всегда имеет перед собой общественно и лично значимые цели. (Доклад на 12 Международных Рождественских Образовательных чтениях в Москве 27 января 2004 года). // Сретение. Журнал Отдела по делам молодёжи Русской Православной Церкви. – 2004. – № 5. – С. 8-15.

3. Архиерейский собор поставил «точку» в вопросе о псевдоиконах. Из доклада Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия 2 на Архиерейском соборе Русской Православной Церкви 3 октября 2004 г. // Православная газета для простых людей. – 2004. – № 6 (48). – С. 5.

. Архиерейский собор поставил «точку» в вопросе о псевдоиконах. Неканоническое «Иконотворчество». // Православная газета для простых людей. – 2004. – № 6 (48). – С. 5.

5. Архимандрит Лазарь (Абашидзе). Грех и покаяние последних времён. – М.: Издание Московского подворья Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря, 1995. – 112 стр.

. «Бабочки» (Церковь и культура). Материалы полосы подготовила Л. Крапивина. // Нижегородские епархиальные ведомости. – 2006. – № 14 (83). – С. 12.

. Битбунов Г. Слесаренко А. Чистяков К. (Студенты Сретенской семинарии). Возможна ли рок-проповедь Православия? // Православная газета для простых людей. – 2006. – № 2 (56). – С. 7

. Булгаков С. В. Настольная книга для священно-церковно-служителей. В двух томах. Том 1. – М.: Изд. отд. Московского Патриархата, 1993. Репринтное воспроизведение издания 1913 г. – 952 стр.

9. Васечко В. Н. Сравнительное Богословие. Курс лекций. М.: Православный Свято-Тихоновский Богословский Институт, 2000

. Воронов Л., протоиерей. Догматическое богословие. Изд. 2-ое. – Клин: фонд «Христианская жизнь», 2000. – 128 с.

. Епископ Варнава (Беляев). Основы Искусства Святости. Опыт изложения православной аскетики. В четырёх томах. Том 1. – Нижний Новгород: Издание братства во имя святого князя Александра Невского, 1995. – 478 с.

. Игумен N. Сокровенный Афон. – М.: Даниловский благовестник, 2003. – 240 с.

. Закон Божий. / Сост. прот. Серафим Слободской. Изд 4. – Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1994. – 726 с. Репринтное издание.

. Захаров А, священник. К кому нам идти? – СПб.: «Электроника Бизнес Информатика» – ЗАО, 1997. – 528 с.

. Кинофестиваль «Семья России» в Костроме. #”justify”>. Кирилл Комаров. Официальный сайт: #”justify”>. Круглов А. В. Самый счастливый день. Из детских воспоминаний о первой исповеди. – М.: Отчий дом, 2004.

. Крысин Л. П. Толковый словарь иностранных слов. // Электронная Большая энциклопедия Кирилла и Мефодия. – 2006. – DVD-диск.

. Кураев А, диакон. «Основы православной культуры» как лекарство от экстремизма. Очень личные размышления. – М.: Издательский Совет Русской Православной Церкви, 2003. -64 с.

. Кураев А., диакон. Ответы молодым. – Саратов: изд. Саратовской епархии, 2005. – 288 стр.

21. Кураев А., диакон. Сатанизм для интеллигенции. О Рерихах и Православии. М.: 1997.

22. Кураев А., диакон. Школьное Богословие. Издание второе, исправленное и дополненное. – М.: фонд «Благовест», 1999. – 368 стр.

. Кучерская М. Современный Патерик. Чтение для впавших в уныние. – М.: Время, 2005. – 320 с.

. Легойда В. Страна глухих. // Фома. – 2000. – № 1 (9). – С. 3.

. Летов Е., Дягилева Я., Рябинов К. Русское поле экспериментов. – М.: ТОО «Дюна», 1994. – 304 с.

. Лукьяненко, С.В. Ночной дозор. Сумеречный Дозор: фантаст. романы / С. В. Лукьяненко. Дневной Дозор: Фантаст. роман / С. В. Лукьяненко, В. Н. Васильев. – М.: ООО «Издательство АСТ», 2004. – 934, [10] с. – (Библиотека фантастики).

. Лукьяненко, С.В. Последний Дозор: [фантаст. роман] / Сергей Лукьяненко. – М.: АСТ: АСТ МОСКВА, 2006. – 394, [6] с.

. Льюис, Клайв Стейплз. За пределы безмолвной планеты. Переландра./Перевод с англ. Книга Первая. Том 1-2. – М.: ЛШ, Вече, Книжное обозрение, 1993. -336 стр.

29. Льюис К. С. Расторжение Брака. – М.: Прометей, 1990. – 46 стр. Обложка работы Н. А. Доброхотовой.

30. Малинский А. Поиск Богословского смысла в произведении Сергея Лукьяненко «Ночной Дозор». // <#”justify”>34. Морозов А. Да святится Имя Твое на все просторы Руси. // Православное слово. – Ноябрь 2003. – № 22 (203). С. 6.

. Морозов А. Рок: сатанизм или проповедь Евангелия? // Православное слово. – Август 2001. – №15 (196). – С. 6.

. Муратов С., священник. Разговор накануне Пасхи (диалог матери с ребёнком). // Воскресные вести. – Апрель 2006. – № 4 (55). – С. 7.

37. Непомнящий А. О рок музыке на службе Сатаны и книжниках на службе своей Правоты. „Время колокольчиков в свете церковного суда. // <#”justify”>47. Платон. Филеб, Государство, Тимей, Критий / Пер. с древнегреч.; Общ. ред. А. Ф. Лосева, В. Ф. Асмуса, А. А. Тахо-Годи; Авт. вступ. ст. и ст. в примеч. А. Ф. Лосев; Примеч. А. А. Тахо-Годи. – М.: Изд-во «Мысль», 1999. – 656 с. – (Классическая философская мысль).

. Плотин. Эннеады. – Киев: «УЦИММ-ПРЕСС», 1995. – 394 с.

. Пастырские искушения. Под редакцией митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна. – СПб.: «Кристина и Ольга», 1995.

. Патерик как жанр кино. Размышления о фильме «Остров» Павла Лунгина. (Церковь и культура). С. Высоцкая. // Нижегородские епархиальные ведомости. – Ноябрь 2006. – № 21 (90). – С. 12.

51. Постмодернизм: иллюзия творчества или вызов Творцу? (Церковь и культура). Л. Крапивина. // Нижегородские епархиальные ведомости. – 2006. – № 16 (85). – С. 12.

52. Сборник документов и материалов юбилейного архиерейского собора Русской Православной Церкви. (Москва, 13-16 августа 2000). – Н. Новгород: издательство Братства во имя св. князя Александра Невского, 2000. – 288 с.

. Серафим (Роуз), иеромонах Душа после смерти. – С-Пб.: Царское Дело, 1995. – 272 стр.

. Сергий (Рыбко), иеромонах. Современная культура: сатанизм или богоискательство? – М.: Издательство имени святителя Игнатия Ставропольского, 2002. – 96 стр.

. Сквозь «Аквариум»: движение в сторону весны. Беседовала А. Ершова. // Фома. – ноябрь 2006. – № 11 (43). – С.с. 62-67.

. Служебник. – М.: ИСРПЦ, 2004.

57. Справочник практического врача. В 2-х томах. 8 испр. изд. Т. 1. – М.: ГосИздМедЛит Медгиз, 1959. -980 с.

58. Ступников Д. Лазарева суббота русского рока. // <http://www.rusk.ru/st.php?idar=16870> – 17.04.2006.

. Театр – дело опасное. // Фома. – июнь 2006. – № 6 (38). – С. 95-99.

. ТЕАТР. (О зрелищах, развлечениях и театре). Составление – «Центр БЛАГО». – М.: КАЗАК, 1998. – 64 с.

. Толковая Библия или комментарий на все книги Св. Писания Ветхого и Нового Завета. 2-ое издание в 3-х книгах (11-ти томах). Книга 1-ая, Том 4-ый, – Стокгольм, 1987.

. Толковая Библия или комментарий на все книги Св. Писания Ветхого и Нового Завета. 2-ое издание в 3-х книгах, 11-ти томах. Книга 2. Том 5. – Стокгольм, 1987.

63. Тупицын О. В. Чайковский. Бетховен. Вагнер. / Христианское восприятие и истолкование музыкальных произведений. – М.: Лествица, 2000. – 224 с.

. Хотим или нет, но величит нас Бог. – М.: «Параклит», 2002. – 240 с.

. Хоружий С. С.

О старом и новом. – СПб.: Алетейя, 2000. – 477 с.

. Хоружий С.С.

Современные проблемы православного миросозерцания. Интернет-издание Вэб-Центра «Омега». – Москва, 2002.

. Шумский А., дьякон. Творчество против утопизма. // ДЕСЯТИНА. – 2000. – № 2 (53).